Башня. Новый Ковчег-6. Глава 25. Борис
Здесь почти ничего не изменилось. Хотя чему, собственно, удивляться? Не десять лет прошло с того памятного дня, как его взяли в этом самом кабинете, а всего то несколько месяцев - что за этот срок можно поменять?
Нет, при желании, конечно, всё можно, но, видно, у новых владельцев кабинета - скудоумного Богданова и этой жены Кравца - такого желания не нашлось. Кабинет остался нетронутым, разве что бросались в глаза чужие мелочи: невесть откуда взявшиеся на стене электронные часы, цветные пластиковые папки, сваленные неаккуратной кучей на тумбе из красного дерева, фотография в рамочке, с которой, нахохлившись, смотрел на мир некрасивый болезненный мальчик, - но всё это действительно мелочи, достаточно их убрать, вымести, как ненужный сор.
Он прошёл вдоль книжных шкафов. Остановился, провёл ладонью по натёртым до блеска ручкам, задержался взглядом на бронзовых накладках и декоративных колоннах в виде женских задрапированных фигур, кажется, в архитектуре они называются кариатидами. Милый дизайнерский изыск, Борису он всегда нравился, а Пашка каждый раз смеялся, называя Бориса липовым аристократом. Впрочем, Савельев мог потешаться сколько угодно, это мало что меняло. Пашка тоже любил бывать здесь, и нужно было быть слепым, чтобы этого не замечать. Заскочив на минутку, его друг задерживался на полчаса, выбирал всегда одно и то же кресло, садился, наблюдал за Борисом исподтишка, думая, что тот не видит, барабанил пальцами по подлокотнику, улыбаясь каким-то своим, одному ему ведомым мыслям.
Борис нашёл глазами Пашкино любимое кресло. Оно стояло неровно, словно кто-то на нём недавно сидел, а, встав, так и не удосужился поставить на место. На кресле валялась старая папка, какое-то архивное досье, судя по внешнему виду, ещё один ненужный хлам, от которого предстояло избавиться. Он машинально приблизился к креслу, наклонился, взял папку в руки, повертел, словно решая, куда бы её положить. И тут же одёрнул себя: о чём он вообще сейчас думает? Что с ним происходит? Откуда эта непонятная ностальгия, да ещё именно в такой момент, когда весь план трещит по швам и разваливается прямо на глазах?
Из приёмной доносились голоса - полковник Островский вёл допрос, - а Борис, наверно, первый раз в своей жизни не знал, что делать дальше.
***
К Ставицкому они опоздали.
Это стало понятно сразу, едва они пересекли порог. В приёмной их встретила только растерянная секретарша, её глаза округлились от ужаса при их появлении. Самого Ставицкого не было, как не было и тех, кто его охранял. Это казалось странным.
По тем сведениям, что получил Борис, Серёжу всегда окружала вооруженная охрана. И в кабинете Верховного правителя (господи, из какой только книги сказок он выкопал этот титул?), и в квартире Павла, и в апартаментах матери Ставицкого, и в зале заседаний, и даже в ресторане, где Серёжа на обед ел хорошо прожаренный бифштекс, а на ужин, наверно, что-нибудь полегче: рыбу под сливочно-ореховым соусом или куриную грудку, приготовленную на пару и поданную с зелёным горошком, - словом, везде торчали парни с автоматами, надёжно прикрывая Серёжин тыл.
Сейчас никаких парней не было. Их встретила пустота. И перепуганная секретарша, которую, кажется, заклинило, потому что на все вопросы она повторяла одну и ту же фразу:
- Я ничего не знаю, ничего не знаю…
Мало-помалу девушку всё же удалось разговорить.
Выяснилось, что Ставицкий ушёл, велев всем охранникам его сопровождать, но до своего неожиданного бегства Серёжа успел с кое-кем переговорить по телефону.
- Сначала звонил Васильев, начальник Южной станции, - торопливо перечисляла секретарша. - Он вообще звонил, начиная часов с двенадцати или даже раньше, но Сергею Анатольевичу было некогда.
При этих словах Борис и полковник Островский быстро переглянулись.
- Потом позвонила госпожа Рябинина. То есть я не совсем уверена, что это была Наталья Леонидовна, но Сергей Анатольевич называл её Наташей, а так он только к Наталье Леонидовне обращается. И она говорила что-то странное. Кто-то повесился… я не знаю. Сергей Анатольевич говорил не по громкой связи, но он несколько раз произнёс: как повесился, зачем повесился… это было так ужасно. И почти сразу после этого пришёл Богданов, бывший глава административного сектора, то есть, ой…, - она стушевалась, бросила взгляд на Бориса и уже почти скороговоркой закончила. - Богданов сообщил, что вы, Борис Андреевич, наверху. Что он вас видел. А потом они все ушли.
- Вместе? - уточнил Островский.
- Ну да, вместе, - кивнула головой секретарша. - Сергей Анатольевич велел всем идти вместе с собой. Нет, он даже не так сказал. Он сказал: всем идти вместе с нами. Он… вы знаете, он как будто не себе в последнее время.
- Чёрт, - негромко выругался Борис. - Ищи теперь этого психа по всем этажам.
- Ничего, сейчас разберёмся, - сухая рука полковника уверенно легла на трубку телефонного аппарата.
…Кое-что им действительно удалось прояснить прямо на месте.
Повесившимся, о котором упомянула секретарша Ставицкого, оказался Рябинин. Островский связался со своими, и это была первая новость, которую ему сообщили. Борис видел, как слегка дрогнуло лицо полковника, когда он услышал про Рябинина, но сильно раздумывать над тем, что бы это значило, Борису не пришлось. Дальше события покатились как снежный ком, и складывалось такое ощущение, что они постоянно везде отстают на полшага.
Ставицкий успел заглянуть к своей матери - об этом доложила одна из групп, отправленных по месту возможной локации Верховного правителя. Побывал, по всей вероятности, и в квартире Савельева - охрана там тоже была снята. Засветился у Южного пассажирского лифта. Но дальше след терялся, и Борис понимал, что Серёжа мог быть, где угодно, на любом этаже, в самом неожиданном месте, в тщательно спланированном укрытии или в первой попавшейся крысиной норе.
- Караев, - Борис повернулся к Островскому. Тот как раз закончил разговаривать с Бубликом. Судя по всему, майор зря времени не терял, на военном ярусе полным ходом шло формирование отрядов. - Скорее всего, он со Ставицким.
- Не исключено, - согласился тот. - Пока ни с одного КПП о нём не доложили, но разнарядку о Караеве и Ставицком мы дали слишком поздно, и теперь, если они уже где-то осели, нам не отследить.
- Нет-нет, господин Караев не с Сергей Анатольевичем, - встряла секретарша. Девушка уже вполне пришла в себя и теперь, судя по услужливому выражению лица, была готова сдать всех с потрохами. - Караев здесь тоже был. Сергей Анатольевич за что-то на него сильно разозлился, кричал и даже, кажется, пообещал разжаловать в солдаты. Он велел ему убираться вон, и господин Караев после этих слов пулей вылетел из кабинета. Это было минут за десять до того, как ушли все остальные.
- Это ещё ничего не значит, - вполголоса заметил Островский. И в этом Борис был полностью с ним согласен.
***
- Борис Андреевич?
Голос Мельникова заставил Бориса оторваться от разглядывания папки. Он поднял голову. На миг возникло чувство дежавю: высокая фигура Мельникова в дверном проёме, его слегка вопросительный тон, сам Борис, застывший в задумчивости посередине кабинета, своего кабинета - со стороны всё выглядело так, словно время повернуло вспять или замерло, так и не достигнув критической точки невозврата. Но это была лишь видимость. Маячившая у дверей тень солдата, приставленного полковником Островским, ни на минуту не давала Борису забыть, что он на мушке. Мельников об этом тоже догадывался, хоть его в детали и не посвящали. Он улыбнулся одними губами и прошёл внутрь.
Олега Станиславовича они перехватили по дороге в приёмную административного управления. Именно туда Борис, наскоро переговорив с Островским, решил двигаться дальше. Оставаться в кабинете Ставицкого не имело никакого смысла. К тому же приёмная по-прежнему не отзывалась, Слава Дорохов заметно нервничал, да и жена Кравца, эта Маркова, которую Дорохов охарактеризовал, как человека, которого следует опасаться, слегка нервировала Бориса. А ведь она могла навести на след Ставицкого. Вполне могла.
Увы, тут их тоже поджидала неудача.
Маркова оказалась серой, насмерть перепуганной бабой, ровно такой, какой Борис её и помнил. Она судорожно прижимала к груди некрасивого щуплого мальчишку, судя по внешнему сходству - сына. У обоих одинаково тряслись острые подбородки, непонятного цвета глаза глядели на всех со страхом и рабской покорностью. Борис брезгливо дёрнул плечом и отвернулся. Он даже не глядел, как их уводят (Маркову Островский приказал запереть в комнате охраны, которая находилась рядом), интуитивно чувствуя, что эта женщина свою роль, положенную судьбой, отыграла: серая жизнь, краткий взлёт на олимп и забвение. Только, когда она уже была у двери, он повернулся, чуть задержался взглядом на сутулой спине с выпирающими лопатками, не ощущая при этом ничего. Ни ненависти, ни сострадания.
Конечно, страх этой женщины был ему понятен. К тому времени, как их штурмотряд вошёл в приёмную административного управления, Маркова вместе с сыном и Алиной Темниковой были взяты в заложники. Правда, кем, вернее, по чьему приказу - непонятно. Это сейчас как раз и выяснял Островский, допрашивая некоего Жданова, который командовал людьми, захватившими приёмную. Из того, что Борис понял, этот Жданов был адъютантом Караева, а ранее состоял при Островском, пока того не разжаловали в патрульно-постовую службу.
- Ну что там? - Борис кивнул головой в сторону двери.
- Всё то же, - отозвался Мельников. - Утверждает, что действовал не от имени Караева, а от кого - не говорит.
Олег Станиславович развернул к себе одно из кресел и уселся, небрежно закинув ногу на ногу, а Борис в который раз позавидовал выдержке этого человека.
Из того, что он уже знал, Мельников провёл ночь в тюрьме, спать ему не давали, устроив шумовое шоу за стеной (Борису не нужно было объяснять, что это такое), потом допрос, неожиданное освобождение, скорее всего, приставленная слежка, но всё это не помешало Олегу Станиславовичу оставаться верным себе. Такие и на эшафот пойдут в свежей отглаженной сорочке и завязанным франтоватым узлом галстуке.
Из приёмной раздался голос полковника Островского. Борис повернул голову, но окрик предназначался не ему, а стоявшему у дверей солдату. Тот встрепенулся, ответил неизменным солдатским «есть!» и быстрым шагом приблизился к своему командиру. Двери в кабинет он предусмотрительно оставил открытыми. Борис не удержался от усмешки - Всеволод Ильич дал своим подчинённым совершенно чёткие указания на его счёт. Со своего места Борис видел только краешек стола Алины, зато он сам для всех, кто находился в приёмной, был как на ладони. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Борис не собирался вести игру против Островского. Он погасил усмешку и повернулся к Мельникову.
- А шнур от телефона в приёмной этот деятель зачем перерезал? - вернулся Борис к прерванному разговору.
- Это не он.
- Не он?
- Алина сказала, что это сын Марковой развлекался. Он часто делал всякие пакости. Так что действующий телефон сейчас только у вас в кабинете, - Олег внимательно посмотрел на Бориса и задал вопрос в лоб. - Когда вы собираетесь звонить Савельеву? И что вообще планируете предпринять?
Борис пожал плечами и, поймав недоумённое выражение на лице Олега, пояснил:
- Сейчас полковник закончит свой допрос, и, я полагаю, мы свяжемся с АЭС. Как вы, наверно, уже поняли, Всеволод Ильич мне в некотором роде не доверяет и желает лично обо всём переговорить с Павлом. Это ответ на первый вопрос. А на второй…, - Борис вдруг понял, что он успокоился, и решение, которое он так долго искал, пришло само собой. - Первоначальный план был таков: арест Ставицкого, Рябинина, Марковой и Караева и экстренный созыв Совета. Пока по первому пункту реализовано пятьдесят процентов. Маркова арестована, Рябинин мёртв. Двое других могут находиться, где угодно, но…
Он прервался, выдержал паузу. Услышал в тишине насмешливое Анино: «позёр!», негромкий смех Павла, и от незримого присутствия друзей стало легче.
Мельников смотрел на замолчавшего Бориса, слегка покачивая ногой. Сейчас, при ближайшем рассмотрении Борис отчётливо видел следы усталости на красивом лице Олега, синие тени под глазами, мелкую сеточку морщин, пробивающуюся седину на висках - ещё совсем недавно её не было.
- Но?
- Экстренное совещание Совета созывать надо. Ставицкий рано или поздно объявится, а сейчас искать его - только зря терять время. Думаю, Павел со мной согласится. Сколько бы ни было при Серёже вооруженных людей, их всё равно меньше, чем у нас. К тому же официальное объявление о том, что власть переходит в руки Савельева, даст нам возможность остановить кровопролитие. Внизу бои всё ещё идут.
- А Караев? - спросил Мельников. - Не забывайте, этот человек хитёр и опасен. К тому же, у меня есть все основания полагать, что в его руках Ника Савельева.
Олег принялся ещё раз пересказывать историю со служебной запиской. Пока они шли в приёмную, он изложил её буквально в двух словах - Борис ничего толком не понял. Сейчас картина стала вырисовываться чётче.
- Если Караев добрался до больницы, где сейчас Ника, то…
- Ники в больнице нет. Павел попросил Долинина переправить Нику к нему. А если верить тому, что сказала секретарша, Караев ушёл от Ставицкого минут за пятнадцать до нашего прихода, то есть примерно без пяти минут час или около того. Ника к этому времени должна уже быть на АЭС. По моим прикидкам, Долинин отправил за Никой отряд в двенадцать тридцать на том же военном лифте, на котором мы поднимались.
- То есть девочка в безопасности. Отлично, - с облегчением выдохнул Мельников. - Да и с мальчиком теперь, скорее всего, всё обойдётся.
- С каким ещё мальчиком? - Борис удивлённо вскинул брови.
- Ну с этим. С Сашей Поляковым. Я же говорил, это он подделал ту служебную записку и пропуск для Ники. Алекс Бельский. Чёрт, эта дурацкая путаница с именами. Он - сын Анжелики, внебрачный, всё это всплыло совсем недавно, мальчику, понятно дело, сменили фамилию, ну, вероятно, и имя заодно, хотя зачем, к чему… не понимаю.
- Поляков? - до Бориса только сейчас начало доходить, о каком Полякове шла речь. - Сын Анжелики? Откуда…
Раздавшийся за спиной женский смех прервал его на полуслове. Он резко обернулся.
- Ну да, Боренька. Сын. А чему ты так удивляешься?
Все слова и мысли вылетели из головы. Все, кроме одного вопроса, который крутился на языке и ответ на который он уже прочитал в полных презрения женских глазах, синих, холодных и… нет, не равнодушных. Есть женщины, которые никогда ничего не прощают. И одна из них стояла сейчас на пороге его кабинета.
- Чёрт, Боря, ноги убери. Я из-за тебя чуть не растянулся.
Борис открыл глаза, недоумённо уставился на Павла. Спросонья не мог понять, где он находится, и что здесь делает Савельев.
- Ты у меня скоро жить пропишешься, - Павел наклонился, поднял с пола игрушечного зайца, некогда розового, а сейчас уже изрядно замызганного, и, так и не выпуская зайца из рук, сел на диван напротив.
И этот заяц, и детские кубики, разбросанные по комнате, и стоявший на подлокотнике кресла стакан с грязной водой, в котором кисли две кисточки, и который Борис неловко задел локтем и чуть было не опрокинул, и сам Павел, похудевший, угрюмый, чужой, мигом заставили Бориса вспомнить, где он.
Последние два месяца (тут Пашка был прав) он действительно прописался у Савельева. Вечерами, покончив со своими делами, спешил не к себе, а в квартиру друга, сам не замечая, как это постепенно входит в привычку. Если б у него спросили: «Боря, а для чего, собственно, ты это делаешь?», он бы, наверно, ответил что-нибудь типа - поддержать Павла, ему сейчас нелегко и всё такое, но это было бы правдой лишь наполовину. Потому что самого Савельева он почти не видел. Или видел вот как сейчас: усталого, раздражённого, недовольного, мечтающего только об одном - чтобы все наконец оставили его в покое.
Настоящая же причина Бориных ежевечерних бдений в настоящий момент сладко спала на маленьком диванчике (его пришлось перенести в гостиную из кабинета Павла), подперев измазанным в краске кулачком такую же чумазую щёку. Рыжие кудряшки в беспорядке разметались по подушке, на правой ноге, выглядывающей из-под пледа, красовался спущенный носок. Смятое платье валялось на полу, тут же лежала и пижама, голубая майка с непонятной аппликацией на фасаде и такие же голубые штаны. У Павла была упрямая дочь - Борису вместе с няней удалось кое-как убедить её снять платье, но пижаму она отказалась надевать наотрез.
Борис и сам толком не помнил, когда всё началось. Просто однажды он, устав от непонимания, от висящей в воздухе лжи, от чужого и каменного Пашкиного лица, от Анниного отстранённого молчания, решил, что всё, с него хватит - он прижмёт Савельева к стенке и не слезет с него живого, пока не узнает, что случилось на самом деле и что, чёрт возьми, происходит сейчас.
Преисполненный решимости, он закатился к Павлу домой, намереваясь поговорить серьёзно и основательно, но никакого разговора не получилось. Потому что разговаривать было не с кем.
- Павел Григорьевич теперь всегда поздно возвращается, - женщина, открывшая Борису дверь, представилась няней. Он видел её впервые, до смерти Лизы нянь у Савельевых не водилось. - Будете его ждать?
Он хотел ответить «нет», открыл рот, но тут в дверях, двухстворчатых, распашных, в стёклах которых отражался вечерний свет и через которые просматривалась вся огромная Савельевская гостиная, возникла хрупкая детская фигурка. И он забыл, что собирался сделать. И, кажется, выдавил еле слышно:
- Я подожду.
А, может, и ничего не сказал. Просто прошёл внутрь, не обращая внимания на оторопевшую от его бесцеремонности прислугу.
Что его тогда остановило?
Да, в общем-то, то, что холостого, бездетного и эгоистичного Борю Литвинова никогда не останавливало и остановить не могло в принципе. Он увидел одиночество. Бесконечное одиночество в серых пасмурных глазах чужого ребёнка, маленького человечка, которого предали самые близкие люди: мать, что предпочла уйти из жизни (в сердечный приступ Лизы Борис не верил, эти сказочки Анна могла рассказывать кому угодно, только не ему), и отец, который тоже решил свести с собой счёты, но несколько по-другому, затейливо, как это умел только Савельев - угробить себя работой, вкалывая по шестнадцать часов в сутки с перерывом на короткий, не приносящий облегчения сон…
- Может, хватит уже? - Борис не сводил взгляда с усталого Пашкиного лица. Тот на него не смотрел, мял в руках игрушечного зайца, теребил мягкие длинные уши, сворачивая их в рулон и распуская.
- Хватит что?
- Сам знаешь, что. Сдохнешь на своей работе…
- Не бойся, не сдохну, - Павел наконец посмотрел на Бориса. Серые глаза были пусты и безжизненны. - Не дано, видать, быстро сдохнуть. Не получается.
- Не получается? - Борис чуть приподнялся с кресла, подался вперёд, к Павлу. - А хочешь я тебе, идиоту, скажу, почему у тебя не получается? Хочешь? Потому что ты, скотина безмозглая, на этом свете не один. Потому что ты нужен, да не мне, - Борис сделал жест рукой, видя, что Павел собирается возразить. - Мне ты нафиг не сдался. А вот ей, - он кивнул в сторону диванчика. - Ей ты нужен. Очень, мать твою, нужен. Потому что ты, Паша, теперь для неё всё, и папа, и мама, и вообще весь мир. Вспомни об этом, когда в следующий раз помирать надумаешь.
Борис встал, намереваясь уйти, но не сделал и нескольких шагов в сторону выхода, как раздался детский плач.
Они с Павлом сорвались с места одновременно, но Пашка оказался быстрей. Подскочил к диванчику, подхватил на руки плачущую Нику, прижал к себе. Повернул к Борису лицо, и Борис, впервые за последние несколько недель, увидел прежнего Пашку, не живой труп с пугающей пустотой во взгляде, а человека. Несчастного и, наверно, почти сломленного, но человека.
- У тебя ребёнок скоро забудет, как её отец выглядит, - буркнул Борис, но уже без прежней злости. - Меня папой станет называть.
Словно в ответ на его слова Ника обхватила Павла за шею, ткнулась в небритую отцовскую щеку и выдохнула:
- Папочка!
И это короткое «папочка» оказалось действеннее всего остального. Всех слов, которые Борис пытался сказать, и от которых Павел неизменно отмахивался. Всех увещеваний, уговоров, просьб и угроз.
На лице Павла растеклась глупая улыбка. Он ещё крепче прижал дочку к себе.
- А вот хренушки тебе, Боря. Тоже мне, папаша выискался. Своего роди.
- Обойдусь как-нибудь без детей.
Борис вдруг почувствовал небывалое облегчение. Всё это время он словно сидел у постели тяжело больного человека и не знал, выкарабкается тот или нет. И вот - кризис миновал, Борис видел, действительно миновал. Перед ним был прежний Пашка, а тот чужой и неприятный человек, который только внешне напоминал Савельева, наконец отступал, уходил, разве что слабая тень его ещё слегка маячила, качалась, но и она уже таяла, обращаясь в призрачный фантом.
- А вдруг? - в Пашкиных глазах неожиданно мелькнула хитринка. - С твоим образом жизни, Боря, у тебя с десяток внебрачных детей должно по Башне бегать.
- Окстись, Савельев. Я не такой дурак, как ты. Про меры предосторожности никогда не забываю…
- А я вижу, ты всё понял, Боренька. Ты всегда был догадливым сукиным сыном.
Анжелика Бельская, не обращая внимания на удивлённого Мельникова (тот, верный своим джентльменским привычкам, поднялся при её появлении), шагнула вперёд, подошла к Борису почти впритык. Он чувствовал тонкий аромат её духов, смотрел на красивое лицо, всё ещё молодое, - казалось, время над ней не властно, - ощущал, даже не касаясь, мягкую нежность пепельных волос, рассыпавшихся по плечам, и при этом понимал, что он не хочет эту женщину. Со всей её красотой, молодостью, темпераментом - не хочет. Как не хотел и восемнадцать лет назад.
Она это поняла. Она всегда была умной бабой. И, поняв, зло усмехнулась:
- И он такая же скотина, как и ты. Надеюсь, тебя это утешит.
- Госпожа… эээ…, сюда нельзя…
На пороге показался сержант, один из тех, кто изначально был в отряде майора Бублика. Ткачук, вроде бы. До Бориса только сейчас дошло, что Анжелика как-то умудрилась проскочить мимо Островского и его солдат, заполонивших приёмную. Хотя чему удивляться - эта женщина, мастерски сочетая хитрость и наглость, умела многое.
- Госпожа…
- Бельская, - Анжелика медленно развернулась и уставилась на сержанта. - Бельская Анжелика Юрьевна, министр юстиции. Я, кажется, объяснила вашему начальнику цель своего визита. Мне нужно кое-что забрать у Ирины Андреевны. По работе.
- Да? И что же? - Борис спросил машинально, ответ на вопрос его не интересовал. В голове роились совершенно другие мысли. Поляков? Тот самый Поляков, мелкий трусливый карьерист, согласный на любую подлость и на любую низость, тот самый… Где-то на периферии сознания звучали Пашкины слова: «Люди меняются, Боря, меняются, понимаешь» и что-то ещё, про доверие, про прощение и понимание - дурацкая, идиотская вера Савельева в людей, - но всё это шло вскользь, почти не касалось, было неважным. Пашкины слова заслонила невесть откуда всплывшая правда. Которую мироздание придумало специально для него, Бориса, чтобы посмеяться.
- Папку. Мне нужна папка. Она у тебя в руках, - Анжелика показала глазами, и погружённый в свои невесёлые думы Борис, не отдавая себе отчёта в том, что делает, протянул пухлое архивное досье, которое действительно всё ещё держал в руках.
Анжелика криво улыбнулась, схватила папку и, не прощаясь, поспешила к выходу. В дверях она столкнулась с входившим в кабинет Островским. Тот бросил на неё недовольный взгляд, но задерживать не стал. Молча посторонился, пропуская. Проводил взглядом и, только когда она выпорхнула их приёмной, повернул к Борису и Мельникову потемневшее лицо. И Борис, ещё не зная, какие вести им принёс Островский, уже понял, что ничего хорошего они сейчас не услышат.
- Полковник Долинин убит, - сухая и отрывистая фраза прозвучала как короткий пугающий выстрел. - Это последние новости от майора Бублика.
За спиной полковника маячил молоденький солдатик, совсем ещё мальчишка. Видимо, связной от майора. Наверно, появлением этого связного и воспользовалась Анжелика, - запоздало подумал Борис. Островскому просто некогда было на неё отвлекаться.
- Штаб на семьдесят втором взят, - так же сухо продолжил полковник. - Там мало кто уцелел. Звоните Савельеву, Борис Андреевич. Надо скоординировать наши действия. Командование я беру на себя.
***
Трубку взяли почти сразу, хотя Борису и показалось, что прошла целая вечность.
- Да! - голос Павла прозвучал громко и резко.
- Это, Борис. Паша, полковник Долинин…
- Убит. Я уже знаю. Но это ещё не самое плохое, - Павел на мгновенье замолчал, а потом шумно выдохнул. - Мы в заднице, Боря. В большой заднице…
*************************************
навигация по главам
Башня. Новый Ковчег-1
Башня. Новый Ковчег-2
Башня. Новый Ковчег-3
Башня. Новый Ковчег-4
Башня. Новый Ковчег-5