Желтые страницы старых дневников...
…Рейнеке Лис отдыхал под сенью старого дуба. Сквозь фиолетово-голубое сумеречной небо проступал нежный жемчуг полной луны , сияющей над раскинувшимся в низине селением. Дым, курившийся над соломенными крышами, уносило вдоль течения реки, и Лис чувствовал слабые запахи каши на молоке, жаркого и тушеной капусты, примешивающиеся к пронизывающему мартовскому ветру. Рейнеке печально вздохнул и принялся созерцать пушистое облако, формой напоминающее кудрявого барашка, медленно плывущее на восток. Рейнеке прикрыл глаза, решив больше не смотреть и не нюхать ничего в этом грустном и суетном мире, полном нужды и горя, а также злых и коварных кметей.
Холодало. Хотя в середине марта под пронзительными северо-восточными ветрами были такие морозы, что волки крались в хлевы к крестьянам не за вожделенным мясом барашек и ягнят, а за теплом и кровом, смертной завистью завидуя дворовым псам, полумертвым в своих щелястых будках и утратившим, казалось, последний нюх вместе с остатками разума. Птицы замерзали на лету и падали в снег. И даже сумеречные тролли не высовывали носа из своих берлог, а это уж что-то да значило.
Лис отдыхал под вязом уже пять часов кряду и даже густой мех не спасал его от холода.
На светлом еще небосводе светились бледные звезды. Ночь обещала быть еще более морозной. В звенящей тишине зимнего леса беззвучно падал с ветвей снег, серебром запорашивая зеленый лед замерзшей реки, что текла близ селения, огибая холм и покрытые белым поля.
Донельзя окоченевший Лис встряхнул хвостом, ссыпая мокрый снег, и покрутил лапой, вернее, попытался покрутить лапой, если не отходить от истины. Шевелиться ему было трудно. Его задняя лапа была привязана к дереву и, также как и он сам, находилась метрах в трех над землей. И как ни прискорбно также замерзла и окоченела. Дело было в том, что Рейнике был привязан прочной веревкой к толстой ветви старого дуба и, беспомощный, без возможности высвободиться самому, славил Господа Вседержителя за то, что подвесили его не за хвост.
Холодало. Хотя в середине марта под пронзительными северо-восточными ветрами были такие морозы, что волки крались в хлевы к крестьянам не за вожделенным мясом барашек и ягнят, а за теплом и кровом, смертной завистью завидуя дворовым псам, полумертвым в своих щелястых будках и утратившим, казалось, последний нюх вместе с остатками разума. Птицы замерзали на лету и падали в снег. И даже сумеречные тролли не высовывали носа из своих берлог, а это уж что-то да значило.
Лис отдыхал под вязом уже пять часов кряду и даже густой мех не спасал его от холода.
На светлом еще небосводе светились бледные звезды. Ночь обещала быть еще более морозной. В звенящей тишине зимнего леса беззвучно падал с ветвей снег, серебром запорашивая зеленый лед замерзшей реки, что текла близ селения, огибая холм и покрытые белым поля.
Донельзя окоченевший Лис встряхнул хвостом, ссыпая мокрый снег, и покрутил лапой, вернее, попытался покрутить лапой, если не отходить от истины. Шевелиться ему было трудно. Его задняя лапа была привязана к дереву и, также как и он сам, находилась метрах в трех над землей. И как ни прискорбно также замерзла и окоченела. Дело было в том, что Рейнике был привязан прочной веревкой к толстой ветви старого дуба и, беспомощный, без возможности высвободиться самому, славил Господа Вседержителя за то, что подвесили его не за хвост.