О том, как праздновали Рождество до 1917 года в Екатеринбурге
Сегодня христиане, живущие по грегорианскому календарю, отмечают Рождество. В России до революции 1917 года Рождество тоже отмечалось в ночь с 24 на 25 декабря. Главным же развлечением жителей Екатеринбурга в это время была практика "визитов", которые длились 2-3 дня после Рождества.
Как правило, такие "визиты" проводились в форме фуршетов, где главными блюдами были холодные закуски и алкоголь. Надо сказать, что праздничные столы опустошались практически полностью, ибо число визитёров было достаточно большим и могло достигать 17 человек за день. Сидеть весь вечер в гостях было не обязательно, можно было просто выпить рюмочку и поцеловать ручку хозяйке, а если хозяева дома тоже уехали по гостям, следовало оставить свою визитную карточку на подносе, оповестить, что ты был и поздравлял. А отсутствующие хозяева в свою очередь иногда оставляли при входе алкоголь и небольшие закуски для таких визитёров. Ну чтоб не просто так человек заходил))
И учитывая, что при каждом визите надо было выпить хотя бы по рюмочке, то последние визитёры могли еле держаться на ногах. Поэтому, по воспоминаниям очевидцев, вечерами у извозчиков было достаточно много работы. Они развозили изрядно напившихся господ. Но поскольку не все пассажиры могли назвать свой адрес, извозчики действовали наугад. Подъехав к дому, они интересовались у прислуги, не их ли барин лежит в коляске. На рубеже 19 - 20 веков многие горожане отдавали себе отчет, что практика визитов наносит ущерб как семейному бюджету, так и здоровью. Это приводило к полному или частичному отказу от визитов. О таких случаях иногда извещала пресса:
«Председатель Екатеринбургского Окружного суда доводит до сведения лиц судебного ведомства округа судей, что по состоявшемуся взаимному соглашению, лица судебного ведомства на предстоящих праздниках Рождества Христова и Нового Года не будут делать друг другу поздравительных визитов».
А кому интересно узнать. как праздновали в старом Екатеринбурге Рождество, то можете почитать фельетон "Святочный дневник" из газеты "Урал" за 1901 год. Правда букв много, но оно этого стоит... [Spoiler (click to open)]
24 декабря. Весь день провел в дебатах с женой о бесцельности и обременительности праздничных визитов. Твердость жены в соблюдении раз принятых внешних общественных обычаев непоколебима: она все простит, но только не невнимание к ней со стороны ее знакомых в такие праздники как Рождество и Пасха. Впрочем, она строга и неумолима и ко мне в отношении ответных визитов: измучит допросами о том, был ли я с ответным визитом у Ивана Ивановича, у Ивана Петровича и т.д., и, боже сохрани и помилуй, если я окажусь в этом случае неисправным.
В прошлом году на пасхе по забывчивости не побывал у Скотининых: порядком досталось мне от расходившейся супруги. Итак, завтра предстоит мне бесцельные визиты, бесцельное скакание из одного конца города в другой, бесцельное обивании е порогов, бесцельная болтовня. О, если бы мы дожили до того времени, когда бы праздничные визиты были вообще запрещены законом. Правда, это было бы большим ударом для моей жены, но для меня этот законодательный акт был бы равносильным акту 19 февраля 1861 года.
25 декабря. К вечеру лежал, что называется, пластом - устал до невозможности. Целый день прошел в суете. Встал очень рано, ибо было еще совсем темно, когда заработали звонки во дворе, на кухне и в передней, иногда раздавались постукиванья в двери, забор, стены дома и окна - то стучали и звонили славильщики.
Едва стало светать, как пришлось принимать поздравителей в лице почтовых, телеграфных и газетных разносчиков, в лице городовых, прачек, водовозов, церковных и ночных сторожей. Появлялись и такие поздравители, которых я видел в первый раз, и, во всяком случае, услугами которых я никогда не пользовался. В 12 часов начал делать визиты. Побывал в 20 домах, разбросанных в самых отдаленных друг от друга частях города: приходилось, например, скакать от Московской заставы к Плешивой горе, от этой последней к вокзалу и т.п. Ужасно утомительно это бесцельное скакание, ежеминутное вылезание и залезание в экипаж, снимание и надевание шуб и галош, восхождение и нисхождение с крутых лестниц, но еще утомительнее необходимость в течение дня поддерживать “улыбательное” выражение на лице и выслушивать глупости.
Чтоб не чувствовать тяготу праздничных визитов, нужно или быть таким мастером “визитных” дел, как мой друг Пьер Поцелуйкин, для которого визиты - это священнодействие, своего рода жизненная профессия, или здраво смотреть на визиты, как смотрит на них, тоже мой друг Бутылкин: для праздничный объезд знакомых - это ряд увеселительный прогулок с “возлияниями”; или, как он выражается, увеселительная поездка от Екатеринбурга до Перми: по его словам, делая визиты, он переезжает только с одной станции до другой с большими или меньшими остановками, смотря по буфету или отсутствию его: сообразно последним признакам он дает и названия посещаемым домам: станция “Кушва”, “Тагил”, “Чусовая” или “Невьянск”, “Тарасовка” и т. п.
Сегодня я не раз сталкивался в домах общих знакомых и с Пьером Поцелуйкиным и с г. Бутылкиным: первый подходил к ручкам дам, шаркал ножкой, рассыпался в раз заученных комплиментах, поздравлениях и с какой-то озабоченностью летел дальше, заявляя, что у визитов, как песку в море или звезд в небе, и все эти визиты он одолжен сделать сегодня же. Второй (т. е. Бутылкин) не тратил лишних слов, ограничиваясь стереотипным “поздравляю”, но зато и не торопился, особенно если это была большая станция с буфетом. В последний раз сегодня я встретил его в доме Х.: он представляя из себя уже в полном смысле “казенный сосуд”, никого не узнавал, причем хозяйку дома вместо с праздником Рождества Христова поздравил сначала с днем рождения, а потом с днем ангела. С трудом, и то при помощи прислуги, удалось уложить его в экипаж и отправить к домашним пенатам. Вслед за Бутылкиным и я отправился домой, где у жены застал Низкопоклонского, чиновника одного из многочисленных ведомств. Сияющий, жизнерадостный, он рассказал ей о том, как ласково принял его и Трясучкина их начальник. Чтобы понять радость и торжество Низкопоклонского, необходимо иметь в виду, что, по ведомству, где служил Низкопоклонский, последовало распоряжение, освобождающее и даже запрещающее чиновникам делать визиты начальникам в дни Рождества, Нового года и Пасхи. Такое распоряжение большинством чиновников встречено сочувственно, но не нравилось оно Низкопоклонскому и Трясучкину, которые не могли допустить мысли о возможности обойти начальника визитом в такие дни как Рождество и т.п.
Над их непониманием с этой стороны смеялись Свободомыслов и Радикалов, их сослуживцы, и пророчили и неудачу в проявлении излишнего, неуместного усердия. Но начальник благосклонно принял Низкопоклонского с Трясучкиным и даже благодарил их. Понятна теперь радость этого прозорливого чиновника.
По уходе Низкопоклонского, усталый, повалился я на кровать в надежде отдохнуть, но не тут то было: начались допросы со стороны жены, у кого я был, как меня угощали, о чем со мной говорили, во что одеты были хозяйки, почему у нас не был Балалайкин - словом, посыпался целый ряд разнообразных вопросов, на которые я должен был дать самые обстоятельные ответы. Малейшая неточность, сбивчивость в этом отношении вызывала гнев жены, которая часто прерывала меня возгласом, что я мелю чепуху, отвечаю не на вопрос и т.п. Но брань жены не производила на меня никакого действия: усталый, я крепко заснул под непрекращающиеся вопросы жены.
27 декабря. Пьер Поцелуйкин похудел и осунулся: не спит третий день: днем визитирует, ночью танцует, переезжая с елки на бал, с бала на елку, а главное, его удручает мысль, что он в первый день не мог объехать всех своих бесчисленных знакомых. С Бутылкиным приключился «престранный анекдот»: на второй день Рождества в одном доме он обменился со Стаканчиковым пальто. Продолжая в таковом виде «увеселительную» прогулку, друзья, в тех домах, где их не принимали, оставляли карточки, почерпнутые из кармана чужого пальто. Недоразумение это разъяснилось только сегодня: когда начались ответные визиты: к Бутылкину заявились знакомые Стаканчикова, а к последнему - знакомые Бутылкина.
Лично мне сегодня повезло: во многих домах не был принят при обстоятельствах, угрожающих в будущем процветанию визитов.
Так - в квартире Радикалова на дверях парадной лестницы прочитал следующее объявление: «праздничных визитов не делаю и впредь не намерен делать». Когда я позвонил в квартиру Нервозова, то, прежде, чем горничная отперла двери и лаконически сказала «не принимают», до меня явственно донесся раздраженный голос хозяина: «еще кого-то несет нелегкая! Находят же люди удовольствие в бесцельном шатании из дома в дом!»
В двух домах сказали, что господ нет в городе, хотя случайно выбежавшие в переднюю дети с головой выдали своих родителей. Пряморубов же, едва я переступил порог его квартиры, озадачил меня неожиданным вопросом: «зачем пришли?». «Поздравить ваше семейство с праздником!» едва нашелся я ответить. «Ну и поздравляйте!» отчеканил он: а на ответный визит с моей стороны не претендуйте!».
Вследствие так благополучно сложившихся обстоятельств я рано возвратился домой, глубоко благодарный Радикалову, Нервозову, Пряморубову и другим своим знакомым, объявившим войну праздничным визитам.
Вследствие тех же благоприятных обстоятельств, я имел возможность побывать сегодня на пруду в очаге народных развлечений. На пруд я спустился возле золотосплавни. Прежде всего, бросились мне в глаза огромные катушки, расположенные друг против друга и напоминающие своим видом скелеты мамонтов. Тут была масса любителей катанья с гор. Одни из них с салазками поднимались вверх катушек, другие же неслись вниз: крики, гиканье, смех, лязг от полозьев висели в воздухе; то там, то сям виднелись выпавшие из салазок и кувыркающиеся в снегу спортсмены.
Отсюда я повернул я влево в сторону катков Могильникова и общества велосипедистов. Здесь у забора, смежного обоим каткам, приютились балаганы. Их немного: всего четыре.
Первым, к которому я подошел, как наиболее всех выдавшемуся по направлению катушек, был театр гимнастов Афанасьева. Передняя стена его, обращенная к гимназическому берегу, вся измалевана разными видами: трудно разобраться, что намеревался изобразить на полотне художник, и если еще можно догадаться, что пред вами, по-видимому, горы, омываемая морем, на котором виднеется лодка и пароход, что на берегах - вроде беседок и замков, то уж совсем нельзя понять, что означают по самым горам белые кучковидные пятна, на подобие клубов дыма со стволами внизу: не то облака, не то деревья.
Наверху прибита большая вывеска, на которой изображены три клоуна и сделана надпись: «Театр гимнастов Евгения Афанасьева» - Добро пожаловать».
Пред театром почти нет зевак, нет и обычных зазываний публики путем выхода всей труппы наверх балагана. Холод - причина всего этого. Через левую от зрителя дверку прохожу вовнутрь театра. Здесь всего человек 10 зрителей. Представление уже началось. «Гуттаперчевые» артисты, в своих тропических костюмах, проделывают обычные сальто-мортале, обычные номера на трапециях и шестах. В балагане холодно: продрогший артист исполнит номеру и спешит в клетушку, где помещается железная печка. Зябнет и публика, постукивающая от холода руками и ногами. Рядом с театром расположились карусели, напротив них - другие. Здесь народу побольше, здесь побольше и соблазна; одних влечет перспектива прокатиться на коне, смахивающем на кошку, других - музыка и «комедийные» представления. Дело в том, что при каруселях имеется свой оркестр, состоящих из двух-трех гармоний, бубна, тарелки, барабана и железных треугольников. Оркестр этот непрерывно наигрывает какой-то марш собственного изделия. Кроме музыки, катающаяся и глазеющая публика развлекается и паяцем: он строит «рожи», показывает язык зрителям, а то, нахлобучив шапку на глаза, и, подыгрывая оркестру на миниатюрной гитаре-прянике, пляшет в присядку, то появится вдруг в маске коровы, барана, собаки и начинает то лаять, то блеять, то мычать. Приемы завлечения и развлечения публики одни и те же при обеих каруселях, некоторые, несмотря на холод, изрядно работали, катались на них почти все возрасты.
За каруселями ближе к забору воздвигнуты «Большая панорама и диорама», пред входом в которую красуются огромных размеров полотна с видами неизвестно каких стран и народов: можно догадаться только, что художник тщился изобразить на одном полотне тихую мирную жизнь каких-то дикарей тропических стран до прихода к ним европейцев, на другом - завоевание этих дикарей, завоевание с неизбежными картинами кровопролития и разрушения. Перед входом расклеены афиши, сулящие посетителям массу развлечений: 1) картины интересного содержания, художественные исполненные в натуральную величину (по особому устройству стекол), изображающие новейшие события всемирной истории, а равно виды иностранных городов; 2) стереоскоп (12 аппаратов, картины, для которого сняты парижскими художниками; 3) анатомический театр г. Колегова.
Так заманчиво гласит афиша; действительность же несколько разочаровывает нас: прежде всего, важнейшие новейшие события сводятся к совсем неинтересным, совсем не новейшим, а главное, не только для простого народа, но и для среднего интеллигента иногда неизвестным: таковы, например, «Убийство Мюрата Шарлоттой Корде (так в тексте) в 1793 г.», (это новейшее?, мировое событие?), «Битва китайцев с индейцами (?) при г. Сюне», «Бой быков в Римском цирке», «Пожар Рима при Нероне» (последние две картины упомянуты нами, чтобы тем рельефнее подчеркнуть характер новизны событий).
К числу новейших мировых событий отнесены: «Гибель парохода Владимир на Черном море» и «Малоросска, пасущая стадо».
Видов русских городов, если не считать виды Петровского дворца в Москве и вида Троицко-Сергиевской лавры, совсем нет, а из видов иностранных городов имеется только один вид «Пресбурга в Венгрии».
Чтобы представить полную картину народного святочного гуляния, остается сказать, что в промежутках между описанными балаганами шныряют пирожники со своими дымящимися походными кухоньками, на которых подогреваются пирожки и колбаса; тут же расположился со своим ящиком-панорамой рассказчик-балагур, тщетно ожидающий клиентов; а все место для гуляний опоясал со стороны катушек ряд скамеек, столов, ларей с разными лакомствами и самоварами со сбитнем.
Как балаганов, так и народу мало: холод ли тому причиной или эти старинные развлечения потеряли уже интересы для народа, который с большим удовольствием теперь идет на чтения с туманными картинами в Верх-Исетский театр, чем на пруд к балаганам. Во всяком случае, в прежние годы святочное гуляние на пруду было куда как оживленнее во всех отношениях».
27 декабря (продолжение). С пруда, от балаганов, направился я в Гранильную фабрику на благотворительный базар с сюрпризами, устроенный обществом взаимного вспоможения приказчиков. Под звуки духового оркестра, поместившегося в пространстве между главными внешними и внутренними дверьми (скорее даже воротами), ведущими во внутрь фабрики, очутился я в огромной, несколько темноватой зале, играющей, благодаря любезности администрации, немаловажную роль в благотворительной и просветительной жизни нашего города: тут происходят бесплатные народные чтения, елки, базары, спевки и т.п. На этот раз зал представлял обычный для благотворительных лотерей вид: в нескольких местах приютились урны с билетами, порученные попечению дам; вдоль стены на специально устроенных для этого полках, соблазнительно расположены, в большом количестве, что-то около 1500, разнообразные сюрпризы, среди которых преобладают предметы хозяйственного характера: тут медные, никелированные и мельхиоровые самовары со всевозможными чайными сервизами, тут и всевозможная столовая и кухонная посуда: эмалированная, медная, хрустальная и фарфоровая, тут всех сортов лампы, часы; тут и бинокли и венские мебель, и керосиновые кухни, и швейные машины, тут и сезонная вещь - мужская доха. Словом, распорядители базара, исключив на этот раз из предметов выигрыша традиционную корову и лошадь, на которых обыкновенно точит зубы каждый любитель лотерей, старались взамен их разжечь страсти путем богатого и разнообразного подбора, главным образом, предметов домашнего обихода.
Действительно, глаза, что называется, разбегаются при виде этого богатства и разнообразия, но желающих попытать счастья - за 25 копеек сделаться обладателем дохи, самовара, швейной машины мало. Трудно с большой достоверностью объяснить причину малолюдства на базаре: морозы ли, стоящие на дворе, удерживают народ от выхода из дома; отсутствие ли у обывателя лишней копейки, в виду вообще чрезмерных трат по случаю праздников; охлаждение ли к базарам, лотереям, которые, к слову сказать, уж чересчур часто устраиваются в нашем городе разными благотворительными обществами. Исключение ли из предметов выигрыша коровы и лошади, без которых простой народ не может себе представить базара, или может быть совокупность всех перечисленных обстоятельств, - причина малолюдства, но, во всяком случае, судя по количеству посетителей, бывших здесь при мне, можно заранее сказать, что общество приказчиков не получит больших барышей.
28 и 29 декабря опять был в Гранильной фабрике, но уже на елках, устроенных для учениц и учеников екатеринбургских народных школ на средства попечителей этих последних. В виду многочисленности учащейся молодежи в этих школах пришлось установить две смены, из которых в каждой было не менее 500 детей обоего пола. Судя по программе, выполненной здесь, это были не елки в узком смысле, а литературно-вокальные вечера с елками: светское и церковное пение детьми: чтение общелитературных произведений («Конек-Горбунок», сказка Ершова, «Кавказский пленник» А.Н. Толстого (так в тексте), «Полтава» Пушкина и др.) учительницами, декламирование учащимся заученных наизусть стихотворений и басен; туманные картины, наконец, новозаветные рассказы о рождении Иисуса, поклонение ему волхвов и избиение в Вифлееме младенцев - все здесь нашло себе место.
Бесспорно самым желанным, радостным для детей моментом была минута, когда елка, убранная украшениями и подарками, осветилась сверху донизу электрическим лампочками.
«Сколько огней на елке», скажем словами Достоевского, «сколько золотых бумажек и Яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят и пьют что-то. Вот эта девочка, что начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка: сквозь стекло слышно».
Правда, на посещенных мной елках не было «куколок, лошадок»; детям раздавали книжки и сласти; не было и музыки, ее заменяли дружные детские песни, не было здесь, наконец, и чистеньких, нарядных детей: собрались сюда в большинстве случаев дети бедняков, терпящих сплошь и рядом голод и холод, но зато сколько тут заразительного веселья, смеха, непринужденности, особенно, когда дети, образовав кольцо, с веселыми песнями стали ходить вокруг елки.
Надолго останется в памяти детей, доставленное им добрыми людьми удовольствие: редко, очень редко выпадают на их долю такие минуты, но спасибо и за то, что, хоть и изредка, все же и у них бывает действительный праздник». Z.
Урал. № 1114 - 1116. 5-9 Января. 1901 г.