(no subject)
Любовь Федоровны не стало в первый день марта. Так получилось, не неожиданно и очень быстро, но это ничего не меняет. Мама сообщает, что говорила с ней неделю назад по телефону, и она звучала очень бодро в гулкой больничной палате и довольно весело описывала свои будни, что обследования проводятся и что чувствует она себя хорошо. Она не знала об онкологии, ей никто не сказал, ни мама, ни бывшие коллеги, ни родственники. А через неделю ее не стало. Мама расстроена, что так мало сотрудников пришли ее проводить: все-таки главный инженер, столько лет проработала на станции, такой огромный и важный период развития телефонной связи в отдельно взятом городе. Но обычно после выхода на пенсию коллеги пропадают, и если у тебя нет семьи, то быть пенсионером, очевидно, совсем грустно.
У Любовь Федоровны уже не было семьи, ее муж умер несколько лет назад. У него было чудесное имя, Вениамин, а она называла его Венечкой. Он работал в нашем микрорайоне и каждое утро приезжал на работу на том же трамвае, который, описав круг на конечной, отвозил меня с Анькой под маминым сопровождением в школу. Сутулый и очень худой даже в своем объемном зимнем пальто, Венечка медленно шел на работу по противоположной стороне дороги. Зимой, когда кажется, вообще не бывает светло, я ему особенно завидовала, потому что он шел по направлению к моему дому, а мне нужно было ехать в школу и торчать там целый день. Я точно знала, почему Венечка такой худой. Потому, что он очень мало ест. Любовь Федоровна частенько ласково журила маму за то, что она опять наготовила им угощений на месяц вперед.
- Любовь Федоровна, да тут всего пять котлет!
- Наташенька, ну куда нам столько? Нам хватит на ужин одной котлетки: половинку мне, половинку Венечке.
Она всех непременно называла ласково. Маму она всегда звала Наташенькой, Аньку Анечкой, меня Настенькой, и даже когда у меня появился Дима, он, конечно же, немедленно стал Димочкой. Это было так естественно и здорово, совершенно искренне и невероятно дружелюбно. Я, пожалуй, не люблю все эти нежности, лингвистические и поведенческие, но от нежности Любовь Федоровны мне было очень приятно. Она на самом деле была любовь и ласка, радушная, удивительно приветливая, щедрая на комплименты, внимательная и сочувствующая. С ней всегда было хорошо и легко. Она интересовалась всеми событиями моей тогда еще школьной жизни, потом институтской, потом рабочей. Ей действительно все было интересно, она задавала сложные вопросы, легко вела диалог и заражала своим любопытством. Очень хороший человек. Я уже гораздо позже стала задумываться о парадоксе слишком тяжелых проблем, достающихся очень хорошим людям. Есть в моей жизни по крайней мере два таких вопиющих случая вселенской несправедливости к чудесным людям, и я до сих пор не могу простить за них эту самую вселенную. А давным-давно я свято верила в справедливость, и для меня прозвучало страшным шоком сообщение мамы о том, что Любовь Федоровна сегодня переходила дорогу, поскользнувшись, попала под машину и сломала ногу. У меня никак не укладывалось в голове, что с замечательной Любовь Федоровной может произойти такое несправедливое ужасное событие. Она ведь совсем его не заслуживает! Понимаете? Поэтому я истерически расхохоталась, а мама посмотрела на меня как-то странно. После того, как перелом сросся и Любовь Федоровну выписали из больницы, она уже стала гораздо реже выходить на улицу, а если и выходила, то чрезвычайно осторожно. Однажды прекрасным летним вечером мы за ней заехали и позвали ее погулять по набережной. "Что вы-что вы, девочки!" - сперва отнекивалась она, а потом принарядилась (у нее, несмотря на возраст, всегда была прическа, и она обязательно подкрашивала губы, и следила, чтобы ручки были ухоженные, и я собиралась в старости непременно на нее походить), и мы все вместе отправились совершать променад. Я держала ее под руку, чтобы ей было удобно на меня опираться, и мы очень неспешно гуляли и беседовали в закатных лучах. Помню, я весьма переживала, что нацепила свое самое старое в мире платье, которое купила еще в десятом классе, и что я сейчас непременно наткнусь на кого-нибудь из бывших одноклассников; мы все уже позаканчивали университеты, а сегодня они увидят, что я все еще хожу в том самом платье!
Она жила в соседнем доме с моей школой. И поэтому смогла по долгу службы сперва как-то территориально, а затем и точно вычислить одного засранца, который совершал глупые и опасные телефонные звонки. По иронии судьбы им оказался мой одноклассник. По еще большей иронии он жил в одном доме с Любовь Федоровной. Прекрасным вечером двадцать второго июня, которое я, считай, вообще не помню от наплыва чувств - те обрывки воспоминаний, которые у меня есть, восстановлены исключительно по фотографиям - она приходила посмотреть, как мы все, красивые и нарядные, собрались на выпускной вечер. Я прямо вижу, как она, всплескивая руками, восхищается, что девочки, как цветы, и помню, о чем мы с ней разговаривали. А дальше память мне уже изменяет.
Любовь Федоровна родом из Узбекистана. Они перебрались севернее после войны, было очень трудно и сложно. Я обожала, когда она рассказывала про плов и курагу, у нее эти рассказы про еду превращались в настоящие восточные сказки из Тысяча и одной ночи. А сама она съедала на ужин полкотлетки. У нее были какие-то племянницы и всякие двоюродные родственники, которые жили с ней в одном городе, но бывали у нее непозволительно редко, а ведь их помощь пришлась бы очень кстати. Зато когда Любовь Федоровна еще не вышла на пенсию и получала хорошую зарплату, она всегда помогала всем своим родственникам и была "любимой тетушкой". Я думала об этом, когда мыла у нее окна в начале апреля. Она суетилась рядом, подавала мне сухие тряпки, переставляя стул от одного края окна к другому и не переставая меня благодарить, и я тогда страшно рассердилась на свои дурацкие мысли.
Ее маленькая квартирка давно требовала ремонта: с потолка изредка сыпалась штукатурка, а пол в прихожей совсем отсырел по углам. Мастер, которому она доверила сделать работу, совершенно как в кино, но только никакое это не кино, сперва запил, а потом пропал с деньгами. Мама ужасно переживала из-за этого случая, потому что она участвовала в поисках достойного ремонтника. Зато со вторым товарищем и второй денежной суммой все получилось, постепенно и неторопливо: коридор, комната, кухня; особенно Любовь Федоровна гордилась свежепочиненной ванной и, расцветая улыбкой, распахнула дверь, чтобы я сама увидела и оценила.
В списке адресов, по которым я отправляла открытки из путешествий, всегда стоял адрес Любовь Федоровны. Когда-то она мудро и просто заметила на мою жалобу на какие-то школьные проблемы, что главное - это здоровье и радость, и я всегда ей в открытках желала здоровья и радости. Она завела для них специальный альбом, вкладывая в прозрачные конверты открытки вместо фотографий. Моя самая последняя открытка на восьмое марта, со здоровьем и радостью, не успела дойти к ней вовремя.
У Любовь Федоровны уже не было семьи, ее муж умер несколько лет назад. У него было чудесное имя, Вениамин, а она называла его Венечкой. Он работал в нашем микрорайоне и каждое утро приезжал на работу на том же трамвае, который, описав круг на конечной, отвозил меня с Анькой под маминым сопровождением в школу. Сутулый и очень худой даже в своем объемном зимнем пальто, Венечка медленно шел на работу по противоположной стороне дороги. Зимой, когда кажется, вообще не бывает светло, я ему особенно завидовала, потому что он шел по направлению к моему дому, а мне нужно было ехать в школу и торчать там целый день. Я точно знала, почему Венечка такой худой. Потому, что он очень мало ест. Любовь Федоровна частенько ласково журила маму за то, что она опять наготовила им угощений на месяц вперед.
- Любовь Федоровна, да тут всего пять котлет!
- Наташенька, ну куда нам столько? Нам хватит на ужин одной котлетки: половинку мне, половинку Венечке.
Она всех непременно называла ласково. Маму она всегда звала Наташенькой, Аньку Анечкой, меня Настенькой, и даже когда у меня появился Дима, он, конечно же, немедленно стал Димочкой. Это было так естественно и здорово, совершенно искренне и невероятно дружелюбно. Я, пожалуй, не люблю все эти нежности, лингвистические и поведенческие, но от нежности Любовь Федоровны мне было очень приятно. Она на самом деле была любовь и ласка, радушная, удивительно приветливая, щедрая на комплименты, внимательная и сочувствующая. С ней всегда было хорошо и легко. Она интересовалась всеми событиями моей тогда еще школьной жизни, потом институтской, потом рабочей. Ей действительно все было интересно, она задавала сложные вопросы, легко вела диалог и заражала своим любопытством. Очень хороший человек. Я уже гораздо позже стала задумываться о парадоксе слишком тяжелых проблем, достающихся очень хорошим людям. Есть в моей жизни по крайней мере два таких вопиющих случая вселенской несправедливости к чудесным людям, и я до сих пор не могу простить за них эту самую вселенную. А давным-давно я свято верила в справедливость, и для меня прозвучало страшным шоком сообщение мамы о том, что Любовь Федоровна сегодня переходила дорогу, поскользнувшись, попала под машину и сломала ногу. У меня никак не укладывалось в голове, что с замечательной Любовь Федоровной может произойти такое несправедливое ужасное событие. Она ведь совсем его не заслуживает! Понимаете? Поэтому я истерически расхохоталась, а мама посмотрела на меня как-то странно. После того, как перелом сросся и Любовь Федоровну выписали из больницы, она уже стала гораздо реже выходить на улицу, а если и выходила, то чрезвычайно осторожно. Однажды прекрасным летним вечером мы за ней заехали и позвали ее погулять по набережной. "Что вы-что вы, девочки!" - сперва отнекивалась она, а потом принарядилась (у нее, несмотря на возраст, всегда была прическа, и она обязательно подкрашивала губы, и следила, чтобы ручки были ухоженные, и я собиралась в старости непременно на нее походить), и мы все вместе отправились совершать променад. Я держала ее под руку, чтобы ей было удобно на меня опираться, и мы очень неспешно гуляли и беседовали в закатных лучах. Помню, я весьма переживала, что нацепила свое самое старое в мире платье, которое купила еще в десятом классе, и что я сейчас непременно наткнусь на кого-нибудь из бывших одноклассников; мы все уже позаканчивали университеты, а сегодня они увидят, что я все еще хожу в том самом платье!
Она жила в соседнем доме с моей школой. И поэтому смогла по долгу службы сперва как-то территориально, а затем и точно вычислить одного засранца, который совершал глупые и опасные телефонные звонки. По иронии судьбы им оказался мой одноклассник. По еще большей иронии он жил в одном доме с Любовь Федоровной. Прекрасным вечером двадцать второго июня, которое я, считай, вообще не помню от наплыва чувств - те обрывки воспоминаний, которые у меня есть, восстановлены исключительно по фотографиям - она приходила посмотреть, как мы все, красивые и нарядные, собрались на выпускной вечер. Я прямо вижу, как она, всплескивая руками, восхищается, что девочки, как цветы, и помню, о чем мы с ней разговаривали. А дальше память мне уже изменяет.
Любовь Федоровна родом из Узбекистана. Они перебрались севернее после войны, было очень трудно и сложно. Я обожала, когда она рассказывала про плов и курагу, у нее эти рассказы про еду превращались в настоящие восточные сказки из Тысяча и одной ночи. А сама она съедала на ужин полкотлетки. У нее были какие-то племянницы и всякие двоюродные родственники, которые жили с ней в одном городе, но бывали у нее непозволительно редко, а ведь их помощь пришлась бы очень кстати. Зато когда Любовь Федоровна еще не вышла на пенсию и получала хорошую зарплату, она всегда помогала всем своим родственникам и была "любимой тетушкой". Я думала об этом, когда мыла у нее окна в начале апреля. Она суетилась рядом, подавала мне сухие тряпки, переставляя стул от одного края окна к другому и не переставая меня благодарить, и я тогда страшно рассердилась на свои дурацкие мысли.
Ее маленькая квартирка давно требовала ремонта: с потолка изредка сыпалась штукатурка, а пол в прихожей совсем отсырел по углам. Мастер, которому она доверила сделать работу, совершенно как в кино, но только никакое это не кино, сперва запил, а потом пропал с деньгами. Мама ужасно переживала из-за этого случая, потому что она участвовала в поисках достойного ремонтника. Зато со вторым товарищем и второй денежной суммой все получилось, постепенно и неторопливо: коридор, комната, кухня; особенно Любовь Федоровна гордилась свежепочиненной ванной и, расцветая улыбкой, распахнула дверь, чтобы я сама увидела и оценила.
В списке адресов, по которым я отправляла открытки из путешествий, всегда стоял адрес Любовь Федоровны. Когда-то она мудро и просто заметила на мою жалобу на какие-то школьные проблемы, что главное - это здоровье и радость, и я всегда ей в открытках желала здоровья и радости. Она завела для них специальный альбом, вкладывая в прозрачные конверты открытки вместо фотографий. Моя самая последняя открытка на восьмое марта, со здоровьем и радостью, не успела дойти к ней вовремя.