(no subject)
История болезни
Разным серьезным наукам обучен я был понемногу:
Числа, похожие больше на пчел и медлительных слизней,
В обе ладони насыплю по правилам тайным и строгим,
После слежу как трепещут в телах насекомые жизни.
Как серебрятся стрекозы на солнце живым коромыслом...
Как продвигает навозник сырой и прогорклый свой глобус..
Долго я так наблюдаю, неясным наполненный смыслом,
Пальцы искусно приставив ко лбу, будто радужный тубус.
А заскучаю, в бумагах чертеж отыщу похитрее:
Вьется там линия точно железнодорожная ветка,
Кажется, вот Кушавера, Окулово, Пчевжа, Андреев,
Мга и Рыбацкое... Будет о чем вспоминать до рассвета.
Вот уже, слышу, запели кудрявые липы и клены,
Вот вдалеке показались колодцы, дворы, голубятни...
Тысяча образов разных глазам предстает удивленным,
Тысяча образов разных, рассудку и сердцу приятных.
Прежде всего водокачка Окуловской станции... Сразу
Видит проезжий из окон огромную голову башни.
Сто кирпичей золотистых на теле ее долговязом
Странный узор образуют - как будто пшеничною кашей
Вымазал кто-то для шутки поверхность, покрытую сажей.
Скажешь ты, глупость пустая разглядывать грязные пятна.
Даже смешно и подумать про глупость такую ты скажешь,
Нетушки - эти узоры просты для меня и понятны,
Много я в них замечаю смешного и важного даже.
Видишь, по правую руку там женщины к небу взлетели?
Медленнокрылые... Видишь? И сонные, точно тетери...
Пар желтоватый клубится у каждой в изнеженном теле,
И замерзает, собравшись в морозные снежные перья.
Рядом луна полыхает... А женщины кружат и кружат,
Кружат и кружат, как будто больные и сонные дети...
Ну, а по левую руку солдаты в них целят из ружей.
...................................................
Тут, кирпичи золотые прилежно в уме перемножив,
Новую цифру сложу я с блестящей и влажною кожей -
Станет она шебаршиться, на божью коровку похожа,
Дам я ей белого хлеба, пускай улетает на небо.
Только сгорела, сгорела веселая эта забава,
Все в голове поломалось, и звонкое высохло горло,
Точно блуждает по телу смертельная, злая отрава,
Точно воды я напился мутной, болотной, прогорклой.
Только ведь я не мешался в дурное и подлое дело,
Это не я понакликал болезней себе и печалей
Это у наших кварталов точильщики вдруг разгалделись,
Точат ножи ледяные, Весело так раскричались.
Это, в бока уперевшись, горбатые черные люди
Страшную песню запели с припевом и посвистом диким,
Так что растрескались щеки и лопнули слабые груди,
Так что рассыпалась песня на стон и отдельные крики.
Подлинно - дикая песня. И так ей на свете привольно -
Криком кричит, завывает, из ребер проломленных лезет,
Ревом заходится гиблым, а росту в ней три колокольни,
С три колокольни в ней росту, и вся-то она из железа.
Знать, чтоб не слушал я песню, халат подарили мне новый.
Теплый халат с петухами и голову наголо сбрили -
Вот и топорщатся уши, как будто на счастье подковы,
Вот и налита карболка по склянкам, как будто чернила.
Много ли ею напишешь - ни смысла, ни правильной речи...
Только вот пишешь, и пишешь, и плачешь, бывает, украдкой...
Кто распроклятую песню поймает и свяжет покрепче,
Кто пирогов напечет мне, с картошкой горячей и сладкой?
Разным серьезным наукам обучен я был понемногу:
Числа, похожие больше на пчел и медлительных слизней,
В обе ладони насыплю по правилам тайным и строгим,
После слежу как трепещут в телах насекомые жизни.
Как серебрятся стрекозы на солнце живым коромыслом...
Как продвигает навозник сырой и прогорклый свой глобус..
Долго я так наблюдаю, неясным наполненный смыслом,
Пальцы искусно приставив ко лбу, будто радужный тубус.
А заскучаю, в бумагах чертеж отыщу похитрее:
Вьется там линия точно железнодорожная ветка,
Кажется, вот Кушавера, Окулово, Пчевжа, Андреев,
Мга и Рыбацкое... Будет о чем вспоминать до рассвета.
Вот уже, слышу, запели кудрявые липы и клены,
Вот вдалеке показались колодцы, дворы, голубятни...
Тысяча образов разных глазам предстает удивленным,
Тысяча образов разных, рассудку и сердцу приятных.
Прежде всего водокачка Окуловской станции... Сразу
Видит проезжий из окон огромную голову башни.
Сто кирпичей золотистых на теле ее долговязом
Странный узор образуют - как будто пшеничною кашей
Вымазал кто-то для шутки поверхность, покрытую сажей.
Скажешь ты, глупость пустая разглядывать грязные пятна.
Даже смешно и подумать про глупость такую ты скажешь,
Нетушки - эти узоры просты для меня и понятны,
Много я в них замечаю смешного и важного даже.
Видишь, по правую руку там женщины к небу взлетели?
Медленнокрылые... Видишь? И сонные, точно тетери...
Пар желтоватый клубится у каждой в изнеженном теле,
И замерзает, собравшись в морозные снежные перья.
Рядом луна полыхает... А женщины кружат и кружат,
Кружат и кружат, как будто больные и сонные дети...
Ну, а по левую руку солдаты в них целят из ружей.
...................................................
Тут, кирпичи золотые прилежно в уме перемножив,
Новую цифру сложу я с блестящей и влажною кожей -
Станет она шебаршиться, на божью коровку похожа,
Дам я ей белого хлеба, пускай улетает на небо.
Только сгорела, сгорела веселая эта забава,
Все в голове поломалось, и звонкое высохло горло,
Точно блуждает по телу смертельная, злая отрава,
Точно воды я напился мутной, болотной, прогорклой.
Только ведь я не мешался в дурное и подлое дело,
Это не я понакликал болезней себе и печалей
Это у наших кварталов точильщики вдруг разгалделись,
Точат ножи ледяные, Весело так раскричались.
Это, в бока уперевшись, горбатые черные люди
Страшную песню запели с припевом и посвистом диким,
Так что растрескались щеки и лопнули слабые груди,
Так что рассыпалась песня на стон и отдельные крики.
Подлинно - дикая песня. И так ей на свете привольно -
Криком кричит, завывает, из ребер проломленных лезет,
Ревом заходится гиблым, а росту в ней три колокольни,
С три колокольни в ней росту, и вся-то она из железа.
Знать, чтоб не слушал я песню, халат подарили мне новый.
Теплый халат с петухами и голову наголо сбрили -
Вот и топорщатся уши, как будто на счастье подковы,
Вот и налита карболка по склянкам, как будто чернила.
Много ли ею напишешь - ни смысла, ни правильной речи...
Только вот пишешь, и пишешь, и плачешь, бывает, украдкой...
Кто распроклятую песню поймает и свяжет покрепче,
Кто пирогов напечет мне, с картошкой горячей и сладкой?