Памяти Наума Коржавина
5 лет назад, 22 июня 2018 года умер Наум Моисеевич Коржавин (настоящая фамилия - Мандель; 14 октября 1925, Киев - 22 июня 2018, Дарем, Северная Каролина, США) - русский советский и американский поэт, прозаик-публицист, переводчик, драматург, мемуарист. Коржавин был диссидентом, ряд стихов он опубликовал в самиздате. Одно из самых известных его стихотворений - «Памяти Герцена» («Какая сука разбудила Ленина?»).
Замечательный русский поэт Нехемье Мандель родился 14 октября 1925 года в Киеве в еврейской семье. Дед его был цадиком, отец Моисей Гецелевич (Григорьевич) Мандель (1887-?) - переплётчиком; мать Хана Нехемьевна (Анна Наумовна) Гинзбург, родом из Ржищева - работала зубным врачом и была правнучкой раввина Нехемьи а‑Лейви Гинзбурга (1788-1852) из Дубровны - ученика основателя хабадского хасидизма Шнеура‑Залмана из Ляд. Дядя, Иосиф Гецелевич Мандель, был раввином в Богуславе.
Учился в украинской средней школе № 95 на улице Жилянской. Рано увлёкся поэзией. 2 сентября 1940 года, по его собственным воспоминаниям, был исключён из русской средней школы № 44 (где занимался с 4 класса) «за хулиганство» из-за конфликта с завучем и вынужден был перевестись в другую школу, но и её не окончил из-за войны. Ещё в Киеве молодого поэта заметил Николай Асеев, который затем рассказал о нём в московской литературной среде. В начале Великой Отечественной войны с родителями эвакуировался в город Сим Миньярского района Челябинской области, где в 1942 году экстерном окончил школу-десятилетку и работал на заводе.
Среди знакомых Коржавин был известен под именами Эма и Эмка (Эма уже в детстве было уменьшительным сокращением его метрического имени Нехемье). Согласно автобиографической прозе и эвакуационным спискам 1942 года, его настоящее имя Наум.
В армию не попал по причине сильной близорукости. В 1944 году приехал в Москву для поступления в Литературный институт имени А. М. Горького, но поступил в него в 1945 году, со второй попытки. Среди его соседей по комнате в общежитии были, в частности, Расул Гамзатов и Владимир Тендряков. Тогда же Елизар Мальцев придумал для него псевдоним Коржавин.
В конце 1947 года Коржавин был арестован по обвинению в антисоветской деятельности (статья 58-1). В ходе следствия эти обвинения были сняты, и официально ему предъявили «чтение стихов идеологически невыдержанного содержания». Около восьми месяцев он провёл в изоляторе Министерства госбезопасности СССР и в Институте имени Сербского. Был осуждён постановлением Особого Совещания (ОСО) при МГБ и приговорён к высылке из Москвы по статьям Уголовного кодекса 7-35 - как «социально опасный элемент».
Осенью 1948 года был выслан в Сибирь. Окончил горный техникум (отделение геологии и разведки угольных месторождений), освоил специальности бурильщика, проходчика и помощника машиниста комбайна ПК-2М, и 30 октября 1953 года получил диплом штейгера (горного мастера).
Под псевдонимом Наум Мальвин опубликовал несколько стихотворений в «Социалистической Караганде» и «Комсомольце Караганды», перевёл с казахского несколько стихотворений Максута Байсеитова и Ауэзхана Кошумова, участвовал в создании литературного объединения при редакции газеты «Социалистическая Караганда», а с 21 января 1954 года служил в этой газете литературным сотрудником отдела культуры и быта и позже отдела писем.
9 декабря 1954 года, после амнистии, уволился из газеты и вернулся с женой в Москву.
В 1956 году был реабилитирован, восстановился в Литературном институте и окончил его в 1959 году.
Ещё с 1954 года поэт зарабатывал себе на жизнь переводами, в период «оттепели» начал публиковать собственные стихи в журналах. Более широкую известность ему принесла публикация подборки стихов в поэтическом сборнике «Тарусские страницы» (1961).
В 1963 году при содействии Евгения Винокурова вышел сборник Коржавина «Годы», куда вошли стихи 1941-1961 годов. В 1967 году Театр имени К. С. Станиславского поставил пьесу Коржавина «Однажды в двадцатом».
Помимо официальных публикаций, в творчестве Коржавина была и подпольная составляющая - многие его стихи распространялись в самиздатовских списках. Во второй половине 1960-х Коржавин выступал в защиту «узников совести» Даниэля и Синявского, Галанскова и Гинзбурга. Эти обстоятельства привели к запрету на публикацию его произведений.
Конфликт Коржавина с властями СССР обострялся, и в 1973 году после допроса в прокуратуре поэт подал заявление на выезд из страны, объяснив свой шаг «нехваткой воздуха для жизни». Коржавин уехал в США и обосновался в Бостоне. Был включён Владимиром Максимовым в число членов редколлегии «Континента», продолжая поэтическую работу. В 1976 году во Франкфурте-на-Майне (ФРГ) вышел сборник стихов Коржавина «Времена», в 1981 году там же - сборник «Сплетения».
В постперестроечную эпоху у Коржавина появилась возможность приезжать в Россию и проводить поэтические вечера. Первый раз он приехал в Москву во второй половине 1980-х годов по личному приглашению Булата Окуджавы. Первое место, где он тогда выступал, был Дом кино. Зал был заполнен, на боковые балкончики поставлены дополнительные стулья, принесённые из кабинетов. Когда Коржавин и Окуджава вышли на сцену, весь зал, не сговариваясь, поднялся и стоя аплодировал. Коржавин плохо видел, и Окуджава, наклонясь к нему, сказал, что зал встал. Было видно, как Коржавин смутился. Потом читал стихи, отвечал на вопросы. Читал стихи по памяти (разобрать напечатанный текст он не мог из-за слабости зрения: ему требовались специальные сильные очки). Из зала на сцену выходили известные актёры, пришедшие на встречу в качестве зрителей, и читали по его книге без подготовки, сразу, первое попавшееся стихотворение, на котором раскрывался сборник. Первым вышедшим без всякого приглашения из зала на сцену и вызвавшимся читать стихи был артист театра «Современник» Игорь Кваша, за ним стали подниматься другие.
Через несколько дней после того выступления Наум Коржавин поехал в гости к опальному спортивному журналисту Аркадию Галинскому, они долго разговаривали, радовались начавшимся в стране переменам, но тогда, в личной беседе, Коржавин сказал: «Я им не верю».
Коржавин в юности отвергал сталинскую систему и в то же время разделял коммунистическую идеологию, противопоставляя советской действительности «подлинный коммунизм». К концу Великой Отечественной войны он начал «признавать» и оправдывать Сталина, о чём вспоминал с сожалением. Такое настроение сохранялось и после ареста. В ссылке он вновь стал антисталинистом, продолжая исповедовать коммунизм. По собственному признанию, Коржавин отказался от коммунистической идеологии в 1957 году. Как и многие эмигранты из СССР, на Западе Коржавин оказался на правом фланге политического спектра. В публицистике резко выступал не только против коммунизма, но и против западных «друзей СССР», а также против всех форм социализма и революционного движения («Психология современного энтузиазма», «За чей счёт? (открытое письмо Генриху Бёллю)»). Определял себя как либерального консерватора или «свирепого либерала». В спорах «русофобов» и «русофилов» занимал «русофильскую» позицию, отстаивал традиции русской культуры. В публицистике 1990-2000-х годов выступал как против коммунизма, так и против радикального либерализма, который упрекал в непродуманной и безответственной политике.
Наум Коржавин в интервью апреля 1991 года:
«Вытаскивание из ямы России задевает миллионы жизней. И не только каких-то там бюрократов. Правильно сказал один мой приятель: все-таки каждый себе нишу нашёл, притерпелся, приворовался. Была идиотская, скудеющая - но жизнь. А теперь надо, чтобы человек выпадал из своей ниши, из своей жизни. А если ему уже 50, 60? И всего-то несколько лет жизни осталось? И до «хорошо» не дотянешь?
Когда начали падать лагеря, в Караганде одна карлаговская дама (жена лагерного офицера) сказала другой в магазинной очереди: "Хоть бы лагеря ещё года два продержались, детей на ноги поставить". Что, подлая женщина? Нет, она не была подлой. Не очень умная. Но не могут все 300 млн быть умными. Что - немцы все умные? Или англичане? Просто беспокоилась о своих детях, ведь рушилась жизнь ее, жизнь ее детей.
Конечно, военно-промышленный комплекс - это страшно. Но он тоже жертва века. Слепая, глухая жертва. И в ВПК работают люди. Простые и обыкновенные. Они привыкли к своей работе, своей жизни. И вдруг - все отменяется?
Сталин - тупая злая сила. Навалилась на народ и заставила людей стать шизиками. Сталин ограбил народ и сказал, что жить стало лучше, жить стало веселей. Я помню Киев тридцать третьего года. Люди умирали прямо на улицах. Девушки бежали мимо трупов на свидания. Они ж, девушки, не могли отменить свои семнадцать лет. Но пережили не только голод. Свыклись с мыслью, что есть люди, которых не жалко. ЛЮДИ-ИЗДЕРЖКИ. Непредусмотренные люди. Именем народа научились убивать народ. Вместе с грамотностью освоили людоедство.
Никто из сталинщины не вышел без потерь, и я не исключение.
Брежневщина - сталинщина на свободе. Сталинские выдвиженцы без сталинского кнута.
Россия может выжить, только если она со стыдом изрыгнет Сталина.
Зощенко как-то сказал: история есть общее достояние и общее дело, за которое всем следует краснеть. И - каяться. Потому что мы - люди. Несовершенные существа. Люди вообще должны уметь каяться. Но покаяться - не значит полностью отказаться от себя. Каяться - чтобы очиститься и жить дальше. А не для того, чтобы вешаться».
«То, что осталось от тех времен в моей душе с семилетнего возраста, когда, с одной стороны, читал в пионерских газетах и журналах бравурные очерки об интересной жизни сельских пионеров, участвующих в классовой борьбе, а с другой - видел умиравших от голода и моливших о хлебе крестьян, валявшихся на киевских тротуарах. От тех времен и осталось в душе многих представление, что могут быть категории людей, которых не жалко, и что надо всеми способами стараться в такую категорию не попадать.
Из этих лет народ вышел далеко не таким, как в них вошел.
Видно, это и было целью этих мероприятий - даже не терроризация возможных противников и оппонентов, а наведение иррационального ужаса на всех без исключения, создание атмосферы, в которой каждый, не подвергшийся бессмысленным разоблачениям и репрессиям, мог ощущать себя счастливым. И ведь ощущали.
Именно тогда были воспитаны те, кто легко мог человека, убежавшего из плена, отправить в лагерь. И это ведь не исключения, это - исполнение приказа, быт, усвоение больной логики. Это - воспитание народа.
Преодолеть это воспитание трудно. Но если его не преодолеть, жить невозможно».
В литературоведческих статьях отстаивал традиционную культуру, защищал христианскую мораль в искусстве, настаивал на необходимости глубокого человеческого содержания художественного произведения. Коржавин защищал «органическую связь искусства с Высоким и Добрым».
После смерти жены (2014) поэт жил с семьёй дочери в университетском городке Чапел-Хилл, а с начала 2018 года (когда его зять стал профессором в Университете Дьюка) - в Дареме, штат Северная Каролина.
Скончался 22 июня 2018 года на 93-м году жизни там же.
Урна с прахом Коржавина захоронена 28 сентября 2018 года в Москве на Ваганьковском кладбище.
Памяти Герцена Баллада об историческом недосыпе
Любовь к Добру разбередила сердце им.
А Герцен спал, не ведая про зло...
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда всё пошло.
И, ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон.
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.
А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать, -
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.
И захотелось тут же с кем-то драться
им,
Идти в народ и не страшиться дыб.
Так началась в России конспирация:
Большое дело - долгий недосып.
Был царь убит, но мир не зажил заново.
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим побудил Плеханова,
Чтоб тот пошёл совсем другим путём.
Всё обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт...
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребёнок спит?
На тот вопрос ответа нету точного.
Который год мы ищем зря его...
Три составные части - три источника
Не проясняют здесь нам ничего.
Да он и сам не знал, пожалуй, этого,
Хоть мести в нём запас не иссякал.
Хоть тот вопрос научно он исследовал, -
Лет пятьдесят виновного искал.
То в «Бунде», то в кадетах... Не
найдутся ли
Хоть там следы. И, в неудаче зол,
Он сразу всем устроил революцию,
Чтоб ни один от кары не ушёл.
И с песней шли к Голгофам под знамёнами
Отцы за ним, - как в сладкое житьё...
Пусть нам простятся морды полусонные,
Мы дети тех, кто недоспал своё.
Мы спать хотим... И никуда не деться
нам
От жажды сна и жажды всех судить...
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить.
***
Гуляли, целовались, жили-были...
А между тем, гнусавя и рыча,
Шли в ночь закрытые автомобили
И дворников будили по ночам.
Давил на кнопку, не стесняясь, палец,
И вдруг по нервам прыгала волна...
Звонок урчал... И дети просыпались,
И вскрикивали женщины со сна.
А город спал. И наплевать влюбленным
На яркий свет автомобильных фар,
Пока цветут акации и клены,
Роняя аромат на тротуар.
***
От созидательных идей,
Упрямо требующих крови,
От разрушительных страстей,
Лежащих тайно в их основе,
От звёзд, бунтующих нам кровь,
Мысль облучающих незримо, -
Чтоб жажде вытоптать любовь,
Стать от любви неотличимой,
От Правд, затмивших правду дней,
От лжи, что станет им итогом,
Одно спасенье - стать умней,
Сознаться в слабости своей
И больше зря не спорить с Богом.
1969
***
Братское кладбище в Риге
Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,
А меня любопытство не гложет - успею.
Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,
Между плитами Братского кладбища в Риге? Белых стен и цементных могил панорама.
Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.
Перед нею рядами могильные плиты,
А под этими плитами - те, кто убиты.-
Под знаменами разными, в разные годы,
Но всегда - за нее, и всегда - за свободу.И лежит под плитой русской службы полковник,
Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.
Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,
До сих пор он уверен, что это - Россия.А вокруг все другое - покой и Европа,
Принимает парад генерал лимитрофа.
А пред ним на безмолвном и вечном параде
Спят солдаты, отчизны погибшие ради.
Независимость - вот основная забота.
День свободы - свободы от нашего взлета,
От сиротского лиха, от горькой стихии,
От латышских стрелков, чьи могилы в России,
Что погибли вот так же, за ту же свободу,
От различных врагов и в различные годы.
Ах, глубинные токи, линейные меры,
Невозвратные сроки и жесткие веры! Здесь лежат, представляя различные страны,
Рядом - павший за немцев и два партизана.
Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.
Чтит за то, что он встал на защиту покоя.
Чтит за то, что он мстил, - слепо мстил и сурово
В сорок первом за акции сорокового.
Все он - спутал. Но время все спутало тоже.
Были разные правды, как плиты, похожи.
Не такие, как он, не смогли разобраться.
Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это…
Столько лет длится спор и конца ему нету,
Возражают отчаянно павшие павшим
По вопросам, давно остроту потерявшим.
К возражениям добавить спешат возраженья.
Не умеют, как мы, обойтись без решенья.Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,
Спорят плиты - где выбиты званья и даты.
Спорят мнение с мнением в каменной книге.
Сгусток времени - Братское кладбище в Риге.Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.
Точки зренья, как точки в бою огневые.