О том, чего я не могу помнить
Волга. Сколько приезжаю сюда, столько понимаю: на свете, наверное, ничего красивее нету. На этот раз ездили на машине - я и папа, я за рулём все 7 часов в одну сторону, первый раз туда своим ходом. Ушло ощущение далёкого (в смысле расстояний) детства. Земля с каждым выездом сжимается, становится щупленькой и крохотной. Действительно, каких-то 12000 км в диаметре... Разве это много? Неее, километров не много, а много - воспоминаний, маленьких укольчиков где-то глубоко-глубоко под кожей. Родное. И даже не столько родное, сколько просто - прекрасное.
Гуляли по осенним полям. Скирды уже собрали. Сушат. Кто? Зачем? В моём детстве мы ещё бегали коров пасти, помогать деду, а теперь коров нет, как и лошадок-тяжеловозов, свиных хозяйств у каждой семьи, обилия разгуливающих по деревне кур. Говорят, где-то в Бармино работают остатки совхоза. Может быть.
Забирались на барминские лысые холмы, через болота понизу, заросли ковыля и хмеля, шли волчьими тропами, проторёнными в высоком диком шиповнике.
Чуток фоткала, но это ведь - ничего. Ни объёма, ни запахов, ни крика конюка, ни ощущения пятидесятикилометрового горизонта. Даже ощущения высоты нет. А ведь мы на правом берегу Волги, высоко-высоко, аж голова кружится...
Сидели там и смотрели вниз. И почти по Жванецкому - хотелось тут покурить. Курили. Надо идти, солнце к закату. А не хочется... Безумно не хочется отсюда уходить.
Сгоняли в Красный Осёлок. Родное село бабушки. Там кладбище с видом на Заливные луга и полуторакилометровую шириной Волгу. На этом кладбище лежат все предыдущие поколения меня. Когда я была маленькая, завещала своим родителям кремировать меня после смерти, а прах развеять вот с этого холма.
Левая сторона великой русской реки ровная. Тайга. На 250 км к востоку ни одного поселения, всё болота-леса-трясины-волки-кабаны-лоси. Единственное поселение - Макарьево, построенное вокруг Макарьевского, ныне женского монастыря.
Когда-то по этой бескрайней тайге почти в центре России прятались гонимые старообрядцы и дольше всего держались именно тут, в Макарии. Эту старообрядческую святыню, которую я за своё детство так ни разу и не посетила, давно передали церкви. Мирской, как говорит бабушка.
Паром к Макарию из Лыскова ходит 4 раза в день. 45 минут переправы. Маленькое сельцо, застроенное дачами нуворишей у самой воды, песчаные заброшенные пляжи, тополя в пять обхватов, свободно гуляющиеся коровы, богатые могилки двадцатидвухлетних бандюков в стенах монастыря - и никого. До обратного парома было три часа, и за это время в селе мы встретили только одну разговорчивую бабульку с коромыслом. Воду они берут в Волге. Святая река грязной быть не может - не переубедишь.
В Макарии своё хозяйство. Дрова заготавливают прямо тут, в тайге за деревней. Стены латают разноцветным кирпичом, который потом выкрасят в сиятельно-белый.
На обратном пути в Лысково залезли на Оленью гору над святым источником. Ползли по-пластунски почти отвесно вверх. Впереди - заливные луга, образовавшиеся, когда в 70-х запустили Чебоксарскую ГЭС. Высоко здесь, на этих холмиках. До моего пепелаца внизу вроде рукой подать. Нас разделяют несколько метров горизонтально и несколько - вертикально. Несколько очень стрёмных метров, с которых если сорвёшься, то костей не соберёшь.
Нижние районы Лыскова раньше были центром. А теперь местные зовут весь низ Мексиканским кварталом. За то, что тут одни чурки да цыгане. Так рассказала девчушка, которая ближайшие два месяца будет вести папино наследственное дело.
Раньше в Осёлке у бабушкиной сестры Софьи была большая библиотека: книги тех страшных времён, когда ещё не было Фёдорова с его печатным станком, одни из первых печатных Библий, множество старинных житий, рукописи моего прадеда, не сильно известного массовой публике религиозного философа и писателя, старообрядца, конечно же. Всё веками передавалось по наследству.
Бабу Соню душили в ту ночь, от чего она вскоре и умерла, чуть-чуть не дожив до 90 годов... Библиотеку вскрыли и вынесли абсолютно всё - от допечатных рукописей и переводов до оригинальных наследных икон 16-17 веков. Многовековая семейная коллекция раскидана сейчас где-то, по книжным полочкам богачей и коллекционеров. Она стоила миллионы рублей. И жизни моей внучатой тётке... Многочисленные родственники иногда брали что-то почитать. Вот и осталось от всей библиотеки: несколько рукописей прадеда, которые я брала переписывать в свои 13 лет, у меня в шкафу, Псалтирь и чьё-то житие у бабушки и по разным дядьям и тёткам ещё несколько книг. Бабушка подарила мне книгу в настоящем кожаном переплёте, то самое житие, напечатанную примерно 200, если не 300 лет назад - тогда дату не ставили. Книга склеенная заботливыми руками прадяди. Пыталась вспомнить старославянский, которому обязательно нас всех учили - с трудом, несколько строк и голова начинает кружиться от перенапряжения. В бабушкиной Псалтири нашла письмо с поминовением усопших за 1920 год.
Порылась в бабкином сундуке, который каждая девица получала от родителей полным приданого. Этот сундук перешёл ей от матери, а той через много колен - от её прабабушки. Страшно представить, сколько ему лет, а людей, которые вносили его в столько разных домов с невестиным приданым - в помине нет. Никто их по именам-то не помнит, а вот он - стоит, спрятанный в кладовку.
В сундуке к вящему своему удивлению нашла фотографии. Да, да, точно, брат же говорил, что нашёл где-то и положил туда... На фотографии, больше ретушированной, чем фотографической, мои прапрадед и прапрабабка. То есть бабушка и дедушка моего ныне покойного дедушки. Морины Павел Евлампиевич и Евдокия с утерянным отчеством. Фото сделано около 1902 года.
Вообще эти бабушкины сундуки, в деревнях особенно, - кладезь исторических данных о семье. С одной стороны, посмеиваешься над их консерватизмом и складированием всякого старья, а с другой - если б не они, ничего старше первого цветного телевизора я бы не увидела. А есть в этом какая-то особая магия - в том, чтобы касаться вещей, которые пережили несколько колен твоих предков...
Романтика прошлого, погружение в исторические блин моря. Жаль, что с нынешними родственниками отношения куда хуже. Дядя совсем сбрендил. Только брат радует, наверное, потому что брат и росли вместе. И вот племяшка теперь. Данилка.
