Лялька
Хотя она такая же Лялька, как я Тутка, но пусть.
Каждый раз уезжая от меня, она увозит всё, всё, что нажито моим непосильным трудом - весь мой гардероб - все шубы, куртки, джинсы, платья, косметику, дезодоранты, лаки для ногтей, и даже трусы! Всё фиолетовое - "ты же знаешь, это мой любимый цвет, отдай!" Да забирай! А сама оставалась с голой жопой вот, что успевала на себя натянуть, пять маек, шесть футболок, в том и оставалась.
Раньше перед её приездом, предчувствуя бесцеремонный отъём непосильно нажитого, всё самое для меня ценное я паковала в коробку, обматывала четыре раза скотчем и увозила на работу! Скотчем потому, что на работу ко мне она тоже приходила, причём внезапно, а потом от скуки, людям надо работать, копалась во всех моих открытых коробочках и ящичках стола.
- Пиздец! Лялька придёт, а у меня тут залежи, а у меня тут россыпи! Третий ящик с чаями! - схватилась за голову я.
- Что же делать, куда что прятать?
- Тебе надо обмотать скотчем весь стол! Четыре раза! - заржал Серёга.
- Боюсь, не поможет - по запаху найдёт. Да не жалко! Но она же отсюда не уйдёт, пока не сожрёт последнюю конфету, а потом золотуха! Я сама ей половину отсыплю. Потом!
- А давай на время её визита, ну, пока она не уедет, поменяемся столами, - предложил Гриша. - В "мой"-то она не сунется, а я в твои ящички для верности ещё и носки свои грязные распихаю.
Ну что ты так смотришь, строго? Я бумажками все твои сокровища прикрою, а сверху носки. Из дома принесу! Выгребу из под дивана и принесу. Всё ради тебя, Тутачька.
- А давай без носков и меняемся, только быстро!
А ещё вот это её "я только померяю", особенно, если это моя любимая тряпочка, на которую я сказала "не смей!" я сдираю с неё уже на перроне Курского вокзала перед самым отправлением поезда, потому что Лялечка, оказывается, "забыла" её снять! Ага три дня не снимала её вообще, я бы спрятала, но нет, она и в душ в ней, и в люди, и в постель, потому что я сказала "бери всё, что хочешь, а эту шмотку не смей, блять!", а она такая "хорошо-хорошо, я её только тут у тебя её поношу и оставлю." Усыпила мою бдительность, сука. Ну и я, лошара, поверила! Ну не такая уж она и гавнючка, как я вам тут рассказываю. Я бы слово сдержала!
Когда-то у родителей в гостях, 18-ть мне было, по приезду я вышла из душа, вещи все с дороги постирала руками и отжала тоже руками, тоесть высохнут только послезавтра, а за мной, как на грех, зашли два соплееда из моего детства ахуительно красивых с вООт такими плечами добра молодца с ослепительными улыбками на лицах и белоснежных маечках на загорелое тело. Моя первая-припервая любовь, не детская, а такая, щекочущая, с первыми бабочками в животе. Лето, звёзды, цикады я помнила, а о нём я и забыла уже давно, не прошло и года, ага, со своим шестёркой оруженосцем. Я быстро схватила с вешалки первое попавшееся Лялькино платье, бывшее моё, между прочим, надела и с мокрой нечёсаной головой вышла к ним в подъезд, просто пообниматься! И пропала.
Вернулась под утро.
Пьяная и до трусов пропитанная табачным дымом.
И платье пиздец, я не ожидала, что в ни разу не курящей квартире оно будет так ТАК вонять. Но там его постирать-то две минуты!
У нас вот с бабушкой ванная дверь сразу при входе, только в квартиру просочилась и сразу в ванную шасть, мыть голову и всё с себя сдирать и замачивать. А потом уже из ванны выходишь вся такая чистенькая, такая утипутинька с чалмой на голове и футболке на голое тело без трусов, беззащитная такая и кроткой мышкой быстренько шасть в свою комнату, если успевала. Всегда успевала! Ибо прыгалки висели на вытянутую от бабушки руку, но бабушка, пока я там долго намывалась, успокоившись, что я жива, обычно засыпала.
Родители же тогда ещё делали вид, что не знают, что я курю и обманывали себя тем, что воняет из подъезда, а в туалете дымит сосед снизу. Потому что мы и так виделись редко и понятно, что они просто не хотели омрачать выносом маиво мозга эти наши редкие встречи. А потом сами виноваты! Сами хуй забили на моё воспитание, вот пожинайте теперь! Ах, плохой пример для Лялечки? А так ей и надо, пусть завидует!
Но знаете, первое, что я услышала, когда вернулась:
- Ты зачем надела Лялино платье?
Папа раз десять эту фразу повторил.
А оно воняло, как проклятое, у самой глаза слезились, но ванная была в шести метрах от входной двери и просочиться незаметно не получилось бы никак, да и путь преграждали растерянные, но очень сердитые родители. Не раздеваться же прямо на пороге, хотя очень хотелось, снять и швырнуть в папу Лялино блять платье!
Дочь сегодня была пьяная и дерзкая, и могла! Но не стала, потому что мама взяла меня за волосы и отвела спать. Сама стянула с меня это вонючее платье, сама постирала, сама потом просила у меня прощения за потерянные в разлуке годы, за то, что её не было рядом, что она тоже по своей маме, моей бабушке, очень тосковала, а по мне так вообще не передать словами.
А тут уже на платформе я Ляльке говорю:
- Снимай!
Ну не хотелось мне раньше времени проявлять свою жабью сущность, надеялась, хоть раз сдержит слово, сама снимет и оставит, но нет, это она думала, что я, как обычно, всё забуду и успокоюсь.
- Что, прямо тууут? Люди же вокруг! - и глазками там блым-блым и улыбочка такая ехидная, типа не смеши людей, ты такого не допустишь.
Сссука! Я же отдала ей всё, что она захотела! Всё, на что только вздохнула! Легко и без сожаления! А ей всё мало!
- Да, прямо тут! Меня не ебут все эти люди вокруг, ТЫ, ты обещала эту шмотку оставить! Снимай!
- У тебя денег куры не клюют! - на весь "зрительный зал" такая. - Купишь себе ещё! А у нас там кризис такие не продаются!
А вокруг неё три огромных сумки, две из которых набиты уже бывшими моими шмотками!
Ну, а как, она же она же маленькая, о ней надо заботиться, пусть забирает, только не скулит.
- У нас тоже не продаются! - говорю. - Это эксклюзив! Ручная работа! Произведение искусства, если хочешь! Я купила её с рук в подземном переходе на проспекте Мира с рук у одной цыганки, где я буду её искать! Снимай, говорю!
А у той сразу раз и лицо бедной и нищасной овцы Настеньки из сказки "Морозко", реснички такие задрожали и одинокая слезинка по щеке и на грудь перрон такая кап, а следом из ноздри сопля, прозрачная ровная такая прямо на раскатанную гупку. Сердце у меня конечно дрогнуло, маааленькая моя, слёзы меня вообще вышибают из равновесия, но одна слезинка ещё не дождь, ещё не дождь я умею держать себя в руках и теперь я ехидно улыбалась, мол, давай, давай, раздевайся, детка, за базар надо отвечать, зрители вон уже весь попкорн на перроне раскупили, наблюдая "прощание сестричек" на Курском вокзале.
А она вот эти все свои сопли рукавом по своей наглой моське размазала и сквозь зубы, как зашипит:
- В вагоне сниму! Жлобина хуева! - и ногой по своим сумкам хуяк. - На! И эти все свои обноски забери!
- И заберу! Лучше в церковь отнесу или в интернете отдам даром! А ты ходи, как чучело! Чучело!
А она как давай орать:
- В какую церковь?
- Рождества Христова...
- В какую церковь? Шмотки-то сплошь бляцкие?
- Тогда сама забирай и не выйобывайся!
В вагоне:
- Ну что снимать?
Я неумолимо кивнула. Хотя мысленно с этой тряпочкой я уже попрощалась, не снимет зараза, а ведь я хотела её поносить, а потом сделать из неё подушечку, или пано, или большую настенную куклу-японку, такую плоскую с ровной такой чёлкой из толстой чёрной пряжи, в кимоно из этой тряпочки, на ней такая красивая вышивка, и бамбуковой палкой через оба рукава вместо плеч и рук.
- Ты так на маму похожа..., - ревёт Лялька и лезет обниматься.
Оууу, ну это уже вообще запрещённый приём! Всё, я сдаюсь!
- Провожающие освободите вагоны!
- Ладно, пока, папе привет! - чмокнула её в щёчку и быстро ушла прочь.
Вообще-то я похожа на папу, а на маму она. Но мне было приятно, ага.
Мда, три полноценных поста могло получиться, но ладно, а то так я до своей занимательной хирургии никогда не доберусь.
Каждый раз уезжая от меня, она увозит всё, всё, что нажито моим непосильным трудом - весь мой гардероб - все шубы, куртки, джинсы, платья, косметику, дезодоранты, лаки для ногтей, и даже трусы! Всё фиолетовое - "ты же знаешь, это мой любимый цвет, отдай!" Да забирай! А сама оставалась с голой жопой вот, что успевала на себя натянуть, пять маек, шесть футболок, в том и оставалась.
Раньше перед её приездом, предчувствуя бесцеремонный отъём непосильно нажитого, всё самое для меня ценное я паковала в коробку, обматывала четыре раза скотчем и увозила на работу! Скотчем потому, что на работу ко мне она тоже приходила, причём внезапно, а потом от скуки, людям надо работать, копалась во всех моих открытых коробочках и ящичках стола.
- Пиздец! Лялька придёт, а у меня тут залежи, а у меня тут россыпи! Третий ящик с чаями! - схватилась за голову я.
- Что же делать, куда что прятать?
- Тебе надо обмотать скотчем весь стол! Четыре раза! - заржал Серёга.
- Боюсь, не поможет - по запаху найдёт. Да не жалко! Но она же отсюда не уйдёт, пока не сожрёт последнюю конфету, а потом золотуха! Я сама ей половину отсыплю. Потом!
- А давай на время её визита, ну, пока она не уедет, поменяемся столами, - предложил Гриша. - В "мой"-то она не сунется, а я в твои ящички для верности ещё и носки свои грязные распихаю.
Ну что ты так смотришь, строго? Я бумажками все твои сокровища прикрою, а сверху носки. Из дома принесу! Выгребу из под дивана и принесу. Всё ради тебя, Тутачька.
- А давай без носков и меняемся, только быстро!
А ещё вот это её "я только померяю", особенно, если это моя любимая тряпочка, на которую я сказала "не смей!" я сдираю с неё уже на перроне Курского вокзала перед самым отправлением поезда, потому что Лялечка, оказывается, "забыла" её снять! Ага три дня не снимала её вообще, я бы спрятала, но нет, она и в душ в ней, и в люди, и в постель, потому что я сказала "бери всё, что хочешь, а эту шмотку не смей, блять!", а она такая "хорошо-хорошо, я её только тут у тебя её поношу и оставлю." Усыпила мою бдительность, сука. Ну и я, лошара, поверила! Ну не такая уж она и гавнючка, как я вам тут рассказываю. Я бы слово сдержала!
Когда-то у родителей в гостях, 18-ть мне было, по приезду я вышла из душа, вещи все с дороги постирала руками и отжала тоже руками, тоесть высохнут только послезавтра, а за мной, как на грех, зашли два соплееда из моего детства ахуительно красивых с вООт такими плечами добра молодца с ослепительными улыбками на лицах и белоснежных маечках на загорелое тело. Моя первая-припервая любовь, не детская, а такая, щекочущая, с первыми бабочками в животе. Лето, звёзды, цикады я помнила, а о нём я и забыла уже давно, не прошло и года, ага, со своим шестёркой оруженосцем. Я быстро схватила с вешалки первое попавшееся Лялькино платье, бывшее моё, между прочим, надела и с мокрой нечёсаной головой вышла к ним в подъезд, просто пообниматься! И пропала.
Вернулась под утро.
Пьяная и до трусов пропитанная табачным дымом.
И платье пиздец, я не ожидала, что в ни разу не курящей квартире оно будет так ТАК вонять. Но там его постирать-то две минуты!
У нас вот с бабушкой ванная дверь сразу при входе, только в квартиру просочилась и сразу в ванную шасть, мыть голову и всё с себя сдирать и замачивать. А потом уже из ванны выходишь вся такая чистенькая, такая утипутинька с чалмой на голове и футболке на голое тело без трусов, беззащитная такая и кроткой мышкой быстренько шасть в свою комнату, если успевала. Всегда успевала! Ибо прыгалки висели на вытянутую от бабушки руку, но бабушка, пока я там долго намывалась, успокоившись, что я жива, обычно засыпала.
Родители же тогда ещё делали вид, что не знают, что я курю и обманывали себя тем, что воняет из подъезда, а в туалете дымит сосед снизу. Потому что мы и так виделись редко и понятно, что они просто не хотели омрачать выносом маиво мозга эти наши редкие встречи. А потом сами виноваты! Сами хуй забили на моё воспитание, вот пожинайте теперь! Ах, плохой пример для Лялечки? А так ей и надо, пусть завидует!
Но знаете, первое, что я услышала, когда вернулась:
- Ты зачем надела Лялино платье?
Папа раз десять эту фразу повторил.
А оно воняло, как проклятое, у самой глаза слезились, но ванная была в шести метрах от входной двери и просочиться незаметно не получилось бы никак, да и путь преграждали растерянные, но очень сердитые родители. Не раздеваться же прямо на пороге, хотя очень хотелось, снять и швырнуть в папу Лялино блять платье!
Дочь сегодня была пьяная и дерзкая, и могла! Но не стала, потому что мама взяла меня за волосы и отвела спать. Сама стянула с меня это вонючее платье, сама постирала, сама потом просила у меня прощения за потерянные в разлуке годы, за то, что её не было рядом, что она тоже по своей маме, моей бабушке, очень тосковала, а по мне так вообще не передать словами.
А тут уже на платформе я Ляльке говорю:
- Снимай!
Ну не хотелось мне раньше времени проявлять свою жабью сущность, надеялась, хоть раз сдержит слово, сама снимет и оставит, но нет, это она думала, что я, как обычно, всё забуду и успокоюсь.
- Что, прямо тууут? Люди же вокруг! - и глазками там блым-блым и улыбочка такая ехидная, типа не смеши людей, ты такого не допустишь.
Сссука! Я же отдала ей всё, что она захотела! Всё, на что только вздохнула! Легко и без сожаления! А ей всё мало!
- Да, прямо тут! Меня не ебут все эти люди вокруг, ТЫ, ты обещала эту шмотку оставить! Снимай!
- У тебя денег куры не клюют! - на весь "зрительный зал" такая. - Купишь себе ещё! А у нас там кризис такие не продаются!
А вокруг неё три огромных сумки, две из которых набиты уже бывшими моими шмотками!
Ну, а как, она же она же маленькая, о ней надо заботиться, пусть забирает, только не скулит.
- У нас тоже не продаются! - говорю. - Это эксклюзив! Ручная работа! Произведение искусства, если хочешь! Я купила её с рук в подземном переходе на проспекте Мира с рук у одной цыганки, где я буду её искать! Снимай, говорю!
А у той сразу раз и лицо бедной и нищасной овцы Настеньки из сказки "Морозко", реснички такие задрожали и одинокая слезинка по щеке и на грудь перрон такая кап, а следом из ноздри сопля, прозрачная ровная такая прямо на раскатанную гупку. Сердце у меня конечно дрогнуло, маааленькая моя, слёзы меня вообще вышибают из равновесия, но одна слезинка ещё не дождь, ещё не дождь я умею держать себя в руках и теперь я ехидно улыбалась, мол, давай, давай, раздевайся, детка, за базар надо отвечать, зрители вон уже весь попкорн на перроне раскупили, наблюдая "прощание сестричек" на Курском вокзале.
А она вот эти все свои сопли рукавом по своей наглой моське размазала и сквозь зубы, как зашипит:
- В вагоне сниму! Жлобина хуева! - и ногой по своим сумкам хуяк. - На! И эти все свои обноски забери!
- И заберу! Лучше в церковь отнесу или в интернете отдам даром! А ты ходи, как чучело! Чучело!
А она как давай орать:
- В какую церковь?
- Рождества Христова...
- В какую церковь? Шмотки-то сплошь бляцкие?
- Тогда сама забирай и не выйобывайся!
В вагоне:
- Ну что снимать?
Я неумолимо кивнула. Хотя мысленно с этой тряпочкой я уже попрощалась, не снимет зараза, а ведь я хотела её поносить, а потом сделать из неё подушечку, или пано, или большую настенную куклу-японку, такую плоскую с ровной такой чёлкой из толстой чёрной пряжи, в кимоно из этой тряпочки, на ней такая красивая вышивка, и бамбуковой палкой через оба рукава вместо плеч и рук.
- Ты так на маму похожа..., - ревёт Лялька и лезет обниматься.
Оууу, ну это уже вообще запрещённый приём! Всё, я сдаюсь!
- Провожающие освободите вагоны!
- Ладно, пока, папе привет! - чмокнула её в щёчку и быстро ушла прочь.
Вообще-то я похожа на папу, а на маму она. Но мне было приятно, ага.
Мда, три полноценных поста могло получиться, но ладно, а то так я до своей занимательной хирургии никогда не доберусь.