Курсанты из СА на защите Москвы
Когда читал воспоминая ветеранов на сайте "Я помню" попалось на глаза одного интересного человека - Свердлова Льва Соломоновича. Об призывался на фронт, в Подмосковье, из Бишкека, тогдашнего Фрунзе, в составе 40-й отдельной стрелковой бригады (ОСБ). Это была бригада собранная на основе курсантов Фрунзенского пехотного училища. До этого мне доводилось слышать об участии в тех боях только подольских и кремлевских курсантов (об обоих случаях я слышал в лекциях российского историка А.В.Исаева), а оказалось, что они были далеко не единственными. Это выяснилось когда я захотел по больше узнать конкретно о 40-й ОСБ.
Оказывается (для меня оказывается) был приказ Сталина от 14.10.1941 года о формировании 50-ти отдельных стрелковых бригад (из САВО было назначено собрать 7 из этих 50-ти), численностью 216 тысяч.
Про все бригады я не смотрел, бегло взглянул только наши, туркестанские.
34-я и 37-я ОСБ - были сформированы в Ташкенте. 35-я - в Чирчике (под Ташкентом), 36-я в Чарджоу (нынешний Туркменабад) и Катакурган (рядом с Самаркандом). 39-я в Алма-Ате, 40-я во Фрунзе (нынешний Бишкек). 38-я из моряков Каспийского ВМФ. Опять же, эти училища по большей части были на нашими, азиатскими, а эвакуированными из западной части СССР: в Чарджоу из Орла, в Катакурган из Гомеля, в Алма-Ату, Чиричик, Ташкент из Харькова и т.д. В 38-й ОСБ, наравне в каспицами призывались курсанты из Кронштадта (то же наверняка эвакуированными в какой-нибудь Красноводск). К тому же как можно видеть из приказа, большую часть формируемых бригад составляли красноармейцы выздоравливающие после ранений в госпиталях, очевидно так же размещавшихся в СА.
[Интервью Свердлова Л.С.]
Родился в 1921 году в городе Тифлисе (Тбилиси), где мой отец служил в Красной Армии. Через год после моего рождения отец был убит, и мать, взяв детей, двоих своих и одного приемного сына, уехала в Ашхабад, к моему деду. Дед жил в Средней Азии еще со времен похода армии генерала Скобелева на покорение Туркестана, он служил в царской армии портным, и после семи лет службы осел в Ашхабаде, где вырастил пятерых детей. Дед принял нас, но через какое-то время мать решила уехать с нами в Казахстан, в город Верный (ныне Алма-Ата), столицу семиреченского казачества. Пенсию за погибшего отца мы получали скудную, и мать пошла работать поваром в столовую Дома крестьянина, но заболела ревматизмом, и дальше работать уже не могла.
Старшему брату пришлось с двенадцати лет трудиться, чтобы помочь матери. Казаки прекрасно к нам относились, и свое детство и юность я вспоминаю с большим теплом.
Город был интернациональным, в Алма-Ате вместе с русскими дружно казахи, татары, уйгуры, дунгане, узбеки. Я закончил семь классов и поехал в Ашхабад, поступать в автодорожный техникум. Проучился там два года, и тут выяснилось, что в Алма-Атинском техникуме открылось отделение дорожно-мостового строительства (ДМС), и я перевелся туда, был зачислен сразу на 3-й курс. Мы получили в техникуме великолепную профессиональную подготовку, достаточно сказать, что среди предметов, которые мы изучали, были : высшая математика, сопромат, теоретическая механика , и так далее.
Было и преподавание военного дела, из нас к концу учебы сделали готовых саперов, мы знали как наводить мосты, а студенты нашего факультета ДМС прекрасно знали взрывное дело. Кроме того я имел значок "ворошиловского стрелка", хорошо знал ручной пулемет Дегтярева и к войне был полностью готов физически и морально. Осенью 1940 года меня должны были забрать на службу в армию, но студентам 4-го курса дали отсрочку от призыва вплоть до защиты диплома. Весной 1941 года мы уехали на преддипломную практику в Актюбинск, и там 17/6/1941 я должен был призваться в РККА. В военкомате, узнав, что мне осталось только сдать дипломный проект дома и получить диплом техника-строителя, сказали, чтобы я явился с вещами на отправку на службу 3/7/1941. А через пять дней началась война. Я получил диплом, явился в военкомат, где была сформирована группа из 25 человек, для отправки на учебу во Фрунзенское пехотное училище (ФПУ), меня назначили старшим этой группы, вручили проездные документы на всех и десятого июля мы сели в поезд. Приехали в училище, и обомлели, подавляющее большинство курсантского набора состояло из наших алма-атинских ребят, выпускников школ и ВУЗов и студентов последних кусов институтов и техникумов. Я встретил здесь многих своих товарищей и знакомых, и что интересно, что фрунзенских ребят, отобранных на учебу в военное училище, поголовно отправляли в Алма-Атинское стрелково-пулеметное училище (АСПУ), вот такая получилась "рокировка". Я был зачислен в 3-й курсантский батальон, в 3-ую стрелковую роту.
Все училище, а это почти 2.500 курсантов, вывели в горы, в полевые лагеря, где мы день и ночь готовились к будущим боям. Почти еженощно нас поднимали по тревоге, и мы совершали марш-броски по горам. Своей амуниции на тебе килограмм двадцать с лишним, да еще на плече тащишь ящик с патронами, который весил 32 килограмма.
Но ничего, приходилось держаться, зубы стиснешь и вперед... Через две недели наши гимнастерки стали расползаться от соли, которой были пропитаны.
У нас был прекрасный командир курсантского взвода, лейтенант Маркин, который относился к нам, к своим подчиненным, с большим уважением и не позволял себе никакого командирского хамства и спеси. Запомнился еще начальник ФПУ полковник Ласкин, интеллигентный и порядочный человек. Наш курсантский набор был по своему особенным, молодые здоровые и грамотные ребята в возрасте 19-24 лет, многие с высшим или со средним специальным образованием.
В училище висел транспорант со словами полководца: "Не научившись повиноваться, не смей повелевать", и эту фразу я часто вспоминал в дальнейшем.
В октябре 1941 года все училище было выстроено на плацу учебного лагеря и нам объявили, что по приказу командования из нашего ФПУ будет сформирована стрелковая бригада, и мы отправляемся на фронт, на защиту столицы. На фронт были отправлены только курсанты, а постоянный преподавательский и прочий состав остался в Киргизии.
Так была сформирована 40-я особая стрелковая курсантская бригада. Позже я узнал, что в октябре-ноябре сорок первого года в Средней Азии было сформировано несколько таких отдельных курсантских бригад и все они были брошены в бой под Москву.
Г.К. - С каким настроением отправлялись на фронт?
Л.С. - Мы осознавали какой груз ответственности лежит на наших плечах, и что в эти дни над нашей Родиной нависла смертельная угроза , и каждый из нас понимал, что лично должен сделать все возможное, чтобы не дать немцам захватить Москву. Но никто из курсантов не выкрикивал лозунги или призывы и не говорил пафосные речи.
Тогда было не до митингов. Внешне мы были спокойны. Я не могу назвать наше моральное состояние подавленным, скорее наоборот . Слишком многое было в том момент поставлено на карту, решалась судьба страны.
Правильно говорят - Родина или смерть.
Достаточно добавить одну деталь. Из Киргизии до Москвы мы ехали в эшелонах по "зеленой улице" всего за три с половиной дня (была только одна большая остановка, за Кзыл-Ордой, на станции Челкар, наш эшелон стоял три часа, проводили выводку коней), и за это время в бригаде не было ни одного отставшего или дезертира.
Г.К. - Какой участок передовой заняли курсантские батальоны?
Л.С. - Мы высадились из вагонов на станции Павшино и пешим маршем дошли до Нахабино. Там в округе есть такое место - Дедовская Фабрика, и в пятистах метрах от него находилась передовая. Нас уже ждали отрытые траншеи в полный рост, готовые землянки, только что самое страшное, людей в них не было!
Никого! Ни единого солдата... Мы ничего не могли понять.
Если бы у немцев были свободные боевые части, то они через этот "коридор", еще до нашего прибытия, прошли бы на столицу - как "нож в масло"... Справа от нас находилась деревня Оленино, всего домов двадцать, но местные жители уже покинули эту деревушку. Мы прибыли из Средней Азии на фронт в ботинках с обмотками, в пилотках и буденовках, в кургузых шинелях с курсантскими петлицами, а кругом уже лежал глубокий снег и как раз ударили морозы под сорок градусов.
Мы мерзли как собаки, и вдруг первого декабря нам привезли зимнее обмундирование: теплое нижнее белье, ватные брюки, шапки-ушанки, варежки на меху, и это спасло многих от обморожения, мы сразу повеселели. Кормили нас на передовой хорошо, давали гречневую кашу с мясом, горячий чай, а "наркомовскую" водку наливали прямо в котелок. Так что - " живи - не хочу".
Г.К. - Каким было вооружение у курсантов, занявших оборону?
Л.С. - Винтовки и гранаты. На каждый взвод полагался один ручной пулемет Дегтярева. А автоматов мы тогда еще и в глаза не видали. Патронов выдали - кто сколько унесет.
Артиллерии в бригаде не было. Вообще, оснащены мы были до смешного скудно. Представляете, во всем батальоне не было телефонной связи или рации, все приказы ротные отдавали через посыльных. В каждой роте сделали отделение связных из пяти человек - "ячейка управления" (и я тоже в него попал), так мы носились по траншеям, по передовой, передавая взводным лейтенантам приказы и распоряжения ротного командира.
Г.К. - Кто командовал курсантами?
Л.С. - Нашим ротным командиром был прекрасный человек, старший лейтенант Кузьмин. Изумительный, умный и честный командир. Когда он впервые пришел к нам в роту, то обратился к курсантам со следующими словами: "Товарищи, мы теперь с вами одна боевая семья. У нас общая судьба и задача.."., и так далее, говорил он так просто и душевно, что каждое его слово сразу доходило прямо до наших сердец.
А командиром батальона к нам прислали старшего лейтенанта Беднова, имевшего "большой боевой опыт" - июльский поход Красной Армии в Северный Иран.
Этот комбат на первом построении батальона заявил нам: "Я знаю, что многим не понравится то, что я сейчас скажу, но зарубите себе на носу. Я буду лично и безжалостно расстреливать каждого , кто точно не выполнит моих приказов!"...Что можно после этого сказать о таком "отце-командире"? Когда мы прибыли на передовую, этот комбат Беднов как будто вообще исчез, испарился бесследно, никто его не видел, ни в траншеях, ни в штабе... Я сейчас уже не вспомню точно, был ли у нас взводный лейтенат в те ноябрьские дни. Командовал нами помкомвзода Вася Ткачев, выпускник Алма-Атинского Горного института. Он пользовался у нас большим уважением, и все ему подчинялись беспрекословно. Вообще в нашей роте собрались отличные ребята, настоящие боевые товарищи: Ваня Громов, сын спецпереселенцев из Белоруссии Ваня Бендз, Юра Китаев. В первом взводе был мой друг, с которым мы вместе призывались из Актюбинска, Семен Пасхавер, высокий, здоровый парень, любимец всей роты, еврей по национальности. Никто из них с войны живым не вернулся...
Г.К. - Какой была обстановка на передовой перед началом декабрьского контрнаступления?
Л.С. - Днем было тихо, а ночью немцы методично обстреливали наш передний край из артиллерийских орудий, каждые пять-десять минут на позициях роты разрывался очередной снаряд. Так днем мы отсыпались в землянках, а ночью - "вынужденно бодрствовали, благодаря немецким артиллеристам"... Первая стычка с немцами у нас произошла 1/12/1941. Я находился на КП роты рядом с Кузьминым, как вдруг в районе позиций второго взвода поднялась стрельба. Ротный мне приказал: "Беги ко второму взводу, выясни, что случилось?!". Я пробежал вперед сто метров от КП и увидел, как немцы пытаются атаковать. Курсанты своим огнем не давали немцам приблизиться вплотную к траншее. Я тоже стал стрелять и это были мои первые выстрелы по врагу.
Не наблюдалось никакой паники, все курсанты спокойно и прицельно стреляли по немцам. Все таки выучили нас за несколько месяцев в ФПУ воевать толково, на совесть. У нас в этом бою было всего трое раненых .
А за пару дней до начала наступления, произошел трагический случай. Первый батальон, находившийся справа от нас, пошел в разведку боем, и сходу, без боя и потерь, взял деревню перед нами. Бойцы остановились в районе школы, оттуда взлетела красная ракета, означавшая, что стрелковые роты закрепились на рубеже. И в это время с нашей стороны в воздухе загорелась зеленая ракета, и этот сигнал означал , что батальону приказано вернуться на исходные позиции. Роты оставили деревню и стали отходить назад. В это время немцы очухались и открыли сильнейший огонь в спину первому батальону. Были серьезные потери в этом батальоне. Я в этот момент находился рядом со старшим лейтенантом Кузьминым, и хорошо помню, как он, вместе с другими командирами, страшно ругался , проклиная того дурака, который дал приказ на отход. Но ведь уже взяли деревню, зачем было отступать!?...
Г.К. - А когда 40-я курсантская стрелковая бригада пошла в наступление?
Л.С. - Мы начали наступать восьмого декабря. На рассвете, без артподготовки, без криков "Ура!" или "За Родину, за Сталина!", спокойно встали из траншей и цепью пошли на немцев. По нам открыли бешеный огонь, буквально - лавина огня, казалось, что нити "трассиров" прошивают каждый сантиметр на поле, по которому мы шли в атаку...
Все залегли. Ротный приказал: "Короткими перебежками! Вперед!". И бойцы, по приказу Кузьмина, под сильнейшим минометным и пулеметным огнем, стали продвигаться перебежками. Я переждал серию разрывов мин и чуть отстал, потом кинулся вперед, и увидел ротного, а рядом с ним Сему Пасхавера и одного курсанта-узбека. Подполз к ним, еще спросил про кого-то, где, мол, и Кузьмин ответил: "Ранен. Санитары уже унесли".
Мы лежали под огнем и, казалось, что время застыло... Пасхавер вытащил из кармана два сухаря, поделил на всех, и мы стали ждать хоть какой-то развязки. И тут мы увидели, что справа от нас в атаку поднялась группа бойцов в черных шинелях, возможно это были моряки , и вдруг мы осознали, что в этот момент огонь по нам прекратился, немцы отвлекли все свое внимание на атакующую на фланге группу. Кузьмин встал в полный рост и крикнул: "Ребята! Вперед!!!". И все, кто еще был жив, кинулись к немецким траншеям. Залетели в первую траншею, навстречу немец с автоматом, и Пасхавер его заколол штыком. Стали продвигаться по ходам сообщения, стреляя на ходу. Я в одной руке держал саперную лопатку для рукопашной, так в нее попали две пули, одна пробила рукоять, а вторая железо.И тут меня как "дубиной ударило", я упал. Кровь течет по лицу. В голову попали осколки, я посмотрел на кисть руки, а она в клочья. Пасхавер меня перевязал. Сзади подползли санитары, положили меня на волокушу и стали тащить к дороге. В это время рядом разорвалась мина и я получил еще один осколок в спину. Санитары меня тянули, а я смотрел на заснеженное поле, по которому мы на рассвете пошли в атаку. Все поле было забито трупами бойцов нашего батальона...
Это было жуткое зрелище, ... не передать словами...
Столько убитых, что до сих пор тяжело это вспоминать...
Кровь из руки била фонтаном, когда меня приволокли к дороге, на которой стояла колонна санитарных автобусов. Привезли в санбат, и на второй день туда пришел старшина нашей роты и принес документы раненых курсантов, которые перед атакой все бойцы роты ему сдали на хранение. Он отдал мне мой диплом и комсомольский билет, а вот была ли у меня тогда красноармейская книжка?- уже не помню.
На наш вопрос - "Как ты нас нашел, откуда узнал, где мы находимся?" - старшина ответил уклончиво - "Ребята подсказали". Старшина рассказал, что нас выручили лыжники, зашедшие с правого фланга к немцам в тыл и отвлекшие их огонь на себя, а иначе, весь бы наш батальон перебило. Потом он мне сказал - "Пасхавер погиб. Ему мина попала прямо в грудь. На куски разорвало"...Тяжелораненых привезли в госпиталь в Москву, здесь мне сделали первую операцию, потом переправили в госпиталь в Иваново, откуда нас санпоездом отправили на станцию Васильево, что находится в 50 километрах от Казани, в госпиталь №4088. Здесь я пролежал четыре месяца. Начальником госпиталя был бригадный врач Розенблит, а комиссаром - старший политрук Краснобаев, который пришел к нам сразу же, в первый день после нашего прибытия в госпиталь, записал все данные и адреса, и лично послал нашим семьям письма, в которых сообщил про каждого, что - "раненый красноармеец такой-то находится на излечении в госпитале". Благородный поступок. В начале марта я прошел повторную операцию, меня прооперировал известный хирург, профессор Михаил Моисеевич Ищенко, и 30/3/1942 я был выписан из госпиталя в запасной полк, дислоцированный под Казанью.
Раненая рука выглядела "впечатляюще", торчала голая кость, обрубок фаланги , и когда в ЗАПе какой-то лейтенант "оскорбился", почему я , стоя перед ним, держу руку в кармане шинели!?, то я вытащил ее и поднес прямо к его лицу, - на, смотри - и у бедного лейтенанта сразу в глазах потемнело.
Г.К. - Я в свое время делал интервью с двумя ветеранами из курсантских бригад, воевавших в 1941 году под Москвой- из 37-й стрелковой и из 15-й стрелковой.
Они сказали, что после войны не нашли никого из своих боевых товарищей по стрелковой бригаде: большинство из них погибло в боях в декабре сорок первого, остальные пали на фронтах в последующие три года войны.
И о Вашей, 40-й бригаде, с января сорок второго года уже нигде не упоминается в исторических источниках. Была бригада... и нет ее...
Я даже не нашел информации, куда влили остатки бригады, в какую дивизию...
Л.С. - Бригада была полностью выбита в декабрьских боях... После войны, на офицерских курсах по переподготовке в Северной Группе Войск, я увидел у одного лейтенанта медаль "За оборону Москвы", у меня была такая же, мы разговорились.
Он зимой сорок первого воевал совсем рядом с нами, в 39-й курсантской бригаде, тоже под Рождествено. За всю войну я больше не встречал никого, кто бы имел подобную фронтовую судьбу и воевал курсантом под Москвой. Слишком долгой и тяжелой была война, и слишком кровавым был наш путь до Берлина. Из тех, кто по-настоящему воевал в пехоте с начала войны, к сорок пятому году выжили считанные единицы...
В августе сорок пятого года мне дали двухмесячный (считая дорогу), отпуск домой.
Я приехал в Алма-Ату, пришел к своему дому, а там записка от сестры - "Лева, мы уехали в Ригу". На следующий день я сел в поезд, и снова, через всю страну, отправился в Латвию, искать своих родных, которых не видел четыре с лишним года.
В этот приезд в Алма-Ату я даже не успел попытаться кого-то найти.
Но в 1953 году, уже будучи офицером флота, осенью, я получил отпуск и вернулся в Алма-Ату. Я стал искать своих одноклассников, товарищей по техникуму и по стрелковой бригаде... и никого не нашел. Обходил по многим адресам, и только слышал в очередной раз - "Убит"... или - "Пропал без вести"... Пришел в свою школу, и снова мне довелось услышать страшные и скорбные слова - никто из моих одноклассников живым с войны не вернулся. Понимаете, никто!... Единственный человек, который нашелся, был мой однокурсник по техникуму Ваня Дьяков, он был с двадцатого года рождения и его призвали в армию еще в 1940 году. Я еще долго не мог прийти в себя от невыносимого чувства вины перед погибшими друзьями - почему я уцелел, а они все убиты на войне...
Оставшаяся часть интервью.
Еще интересная выдержка из второй части рассказа Льва Соломоновича:
"На следующий день познакомился с другой ротой, и через пять дней в ОПАБе уже знали, что прибыл новый комсорг и кто он такой. Кстати, в те дни ходить по траншеям разрешалось только в ночное время Нашел земляков. Если в 383-м батальоне из алма-атинцев был только наш начхим Султан Абишев, с которым мы нередко беседовали на казахском языке, то в новой части я повстречал одного взводного лейтенанта, который учился в моей школе на год младше меня. Еще один земляк, Петя Пугасов, внук знаменитого купца из Верного, служил в этом ОПАБе "при складе".
Он начинал войну в конной разведке в Панфиловской дивизии, но после тяжелого ранения был признан "негодным к строевой службе" и прибыл в ОПАБ на тыловую должность."
Купец Пугасов действительно был знаменитым человеком в Верном. Его усадьба была восточнее того места где советская улица Виноградова упиралась в Малую Алматинку, там через реку был перекинут "Пугасов мост". Сейчас рядом с тем местом кабак есть "Пугасов".
Это что касается именно курсантов из СА, не говоря про прочие военные формирования из КазССР и СА, включая и национальные. Лично у меня брат деда погиб в первые дни войны служа в Бресте, брат прадеда погиб осенью 41-го под Волоколамском еще до того как дивизия в которой он служил стала Панфиловской. Другой брат прадеда умер от воспаления легких после того как его машина провалилась под лед Ладожского озера и он из нее успел выбраться. Прадед был комиссован после нескольких ранений еще в первой половине войны, старший брат деда встретил 1945-й в Берлине, а сам дед воевал уже с японцами, а не немцами. Один дед жены призывался из Алма-Аты и прошел войну разведчиком. Второй дед жены, из семьи расказаченных кубанских и семиреческих казаков, ушел на войну из тюремного лагеря в Ферганской долине, а после возвращения отсидел полагающийся срок до конца.
Война - большое горе нашего народа, но она несколько десятилетий была и тем фундаментом, что объединял наши разные народы. К сожалению, память об этом страшном событии которое наши предки преодолели вместе, невозвратно уходит вместе с ветеранами.