Сцена
В нашем самарском театре оперы и балеты я ни разу не была в качестве зрителя. Зато один раз выступала на сцене.
Это было еще в прошлом веке, когда я училась в музыкальной школе. Кроме таких предметов как инструмент, сольфеджио, музлитература, хор, был у меня еще и ансамбль. Было нас в том ансамбле человек 6-7, в т. ч. баян, аккордеон(я), виолончель, скрипка, флейта. Мы активно гастролировали, выступали в школах, на заводах, в детсадах, срывая аплодисменты и вызывая бурю восторга. После выступления нас часто кормили в столовых, и это было лучшей наградой, ведь я всегда любила поесть.
И вот однажды наш педагог, Юрий Николаевич, говорит нам:
- Ребята, нас ждут огромные перспективы! Надо взять место или хотя бы приз на конкурсе ансамблей среди областей. Вот тогда - то все по другому завертится! - в его глазах замелькали картины роскошного будущего.
Мы стали репетировать злее, нас даже освободили от уроков физкультуры в школе и усилили столовские обеды. Учитель нам дирижировал, а мы шпарили заученные наизусть партии. В принципе от дирижера требовался главный знак «Поехали», мы вступали и, слыша друг друга, тарабанили, подстраиваясь под темп, а более на знаки дирижера никогда и не смотрели. Т.е. Юрия Николаевича могло бы вовсе и не быть, дайте только стартовый выстрел, а дальше мы сами. Репетиции наши, как и все выступления проходили в небольших помещениях, не больше актового зала школы. Все было как по нотам, ничто не могло помешать нам взять высшее место. Последняя репетиция проходила в парадной форме, при участии родителей и учительского состава. Нам рукоплескали, слезы блестели на щеках педагогов.
Итак, конкурс! Событие было назначено на выходной день в Куйбышевском (тогда) академическом театре оперы и балета. На двух семерках, Юрия Николаевича и кого-то из родителей мы подкатили к зданию. Ловко достали инструменты из багажников и вошли! Позже приехали родители на автобусе и вошли в переполненный зал. В каком-то небольшом помещении мы расчехлили инструменты, поправили жабо, сыграли напоследок и приготовились. Чу! Наша очередь. Следуя за спиной Юрия Николаевича, цепляясь инструментами за портьеры мы долго-долго шли в темноте к сцене, а потом, ослепленные софитами, также долго шли бесконечные метры к центру сцены. Было невозможно тихо, не было слышно ничего. Мы расселись, в том порядке, как садились всегда, пальцы зависли над клавиатурой в привычной готовности:
- Поехали! - взмахнул наш дирижер.
И мы грянули. Тю! Катастрофа! Не было слышно ни звука. Мы не слышали друг друга, и даже себя! Клавиши нажимались, отжимались назад, и едва-едва глухо угадывались звуки. В ужасе я видела смятение на лицах других участников ансамбля, они тоже ничего не слышали и каждый тарабанил в своем ритме. На Юрия Николаевича было страшно смотреть... Каждая черта его лица являла нам дьявольский провал и крест, точку всех надежд. Раскланявшись, мы боялись уходить со сцены. Но наш педагог нас не поубивал, и даже ни разу не крикнул. Он сказал:
- Собирайтесь, уходим!(А может и "собирайтесь, уроды!")
Покидав инструменты в багажники, с печально свесившимся грифом контрабаса из окна нас развезли по домам. Свидетели, находившиеся в партере рассказывали спустя время:
- Вразнобой сыграли что-то суматошно. Никто ничего не понял!
Больше про этот провал никто не говорил, занятия ансамбля стали пореже и вовсе сошли на нет. А дело было в том, что мы ни разу не репетировали на сцене оперного театра, а акустика там устроена так, что все уходит в зал. Тут бы и помог нам дирижер, да мы на него никогда не смотрели!