Дмитрий Коробцов
Боюсь, что если не опубликую хотя бы я, этого вообще никто не увидит....
* * *
Молча шло время. Оно все шло и шло своим незатейливым маршрутом. Оно шло не потому, что хотело выделиться или что-то увидеть новое. Оно шло потому, что считало, что оно есть.
На глаза накатывалась слеза. Одна большая с цветными бликами и резкими чертами уходящего дня. Изображение мира пленило форму и превращалось. Как она прекрасна подумал. Здесь на экране она живет жизнью, лишенной лжи и пошлости. Свет, испускаемый ее глазами, пронзал насквозь и заставлял непослушные пальцы отбивать ритм весеннего рассвета. Губы, полные улыбки, двигались, не просто создавая очертания песни, - они заставляли петь все вокруг. Они манили, манили…
Мир ограничился слезой, одной слезой, полной любви и боли, гордости и сказочного забытья. В этом мире было возможно все. Время - твой лучший друг. Огонь - твой первый почитатель. За ветром успевают лишь твои печальные полозья. Все возможно, влюблен.
Вдруг крик из самой глубины сознанья разбивает камнем застывшую мечту, как запотевший витраж. Все слилось в крохотный комочек еще живого, еще шевелящегося чувства. «Попса!» - повторился крик, и - комочек полетел вниз, спускаясь, смываясь, захлебываясь в рвоте и слезах. Не тех слезах, что когда-то так нежно ласкали взгляд и сознанье, гладили щеки, припадали к губам и испарялись, оставляя сладкий запах вечно молодой мечты. На этот раз соленые безжизненные кусочки льда прорывались через глаза к свету. Они сыпались и сыпались, прогоняя скомканную мечту все дальше и дальше, в самую Мекку системы канализации.
«Убийцы!» - кричала душа, обгрызенная со всех сторон чьими-то мелкими зубами. «Я вас люблю!» - кричала она всем и никому.
Но что-то открылось в этом момент в том сумрачном танце, который танцевало непослушное тело. Обняв толчок за колени, оно пыталось принять предельно возможное вертикальное положение, но голова сегодня «хотела снизу». Она оставалась на месте, для верности уцепившись взглядом за темную мрачную глубину, в которой только что скрылись слезы вслед за мечтой. Условия приняты - положение вертикально. Все, доселе считавшееся таким нужным, покидает желудок обратно по пищеводу, а затем, протискиваясь между глубоко сжатыми от боли зубами, струится в ту бесконечную темноту, вслед за первыми беженцами.
Вдруг поток иссяк, тело вскочило на бывшие подошвы и проследовало вглубь комнаты. То застывая на месте, пытаясь вникнуть в суть происходящего, то рассыпаясь в бешеном ритме, забыв про то, что недавно бесследно исчезло, то падая, а то борясь с гравитацией, трепещущее тело начало свой бег.
Бег - это то, что называют первым распятием после подъема с обеденного дна. Уставшие и седые заметили тебя - сиди и смотри. Слушай - они назовут тебя. Твое имя будет скользить по лунной свече, и ты - вслед за ним, то ныряя, а затем открывая глаза. Тебя ждет ручей абсолютной мудрости. Он ждет тебя, но ждешь ли ты его?..
Итак, бег тела с четвертого этажа - бесполезное занятие для тех, кто с утра ни на одной из двух не сделал… Ну да, потом прыжок, и вот перед тобой остаток жизни вниз, а вверх - бессмертные созвездия, лужи песен и моря любви… Ты выбрал вверх - оригинально - понятен гонор, желание подняться над остальными, выделиться и стать ближе к Солнцу (как еще ближе). Набор таких причудливых причин толкает вниз, но тело не из тех: в нем ни хвастовства, ни заикания - оно чисто и возжелало вверх.
- Q -
Слезою мелкой катится к концу мольба. Росток, пробивший мой карман, ушел в подполье, к дуракам на ужин. Упреки ни к чему. Настало время сна. Убить его мне не пристало.
- Q -
Но вот ныряет в темноту и глубину. Плывет по морю, все грызущих слух, летит, бежит, обедает, меняет и - раздет. Увидел маленький комок, что зацепился лапкой за ограду. Заснул уставший друг.
Спокойной ночи.
Всепоглощающая достаточность
Надо мною висит вчерашнее солнце. Нисколько не изменившееся, оно все также самодовольно смеется, заражая смехом и весельем все визуальные контакты.
Протянув руку к самому горлу истины, заснувшей где-то глубоко в снегу, я пытаюсь создать оставшейся снаружи рукой видимое равновесие, чтобы не упасть в сугроб. Прохожие обходят мое раскоряченное тело и продолжают свой путь.
Я никак не мог уцепиться. Истина, скользкая и постоянно изменяющаяся, облизала уже мою руку со всех сторон, но схватить ее было невозможно. Отчаявшись, я решил пойти в гости, но вынуть руку не сумел. Холодный ветер заставлял мокрую, облизанную руку нырять обратно в сугроб снова и снова.
Теперь уже не я ловил истину, а она меня. Норовила снова и снова пройтись по мне своим сладко-скользким языком. Я закричал ей:
- Я хочу дружбы, открытой и чистой любви!
Я замер на месте, ожидая ответа...
- Ты просишь меня о смерти, но дать ее тебе не в моих силах.
Замерев от удивления, я пытался осознать случившееся. Истина на них остановилась и стала предметом для созерцания.
Но что-то вывело меня из этого простого человеческого транса, в который так часто впадают люди, стоящие в очередях или сажающие картошку. Этим что-то была истина, налетевшая с размаху на меня, не успевшая затормозить или отвернуться.
Вспышка, любовь, цветные облака на зеленом фоне, углубление для ягодиц, замерзшие взгляды под кроватью...
Медленно поднимаются веки, за ними длинный коридор, и налево, за углом грезит девушка.
- Где я? - первые мои слова.
- Да нигде, - последовал ответ. Ответила, наверное, девушка, по крайней мере, больше никого вокруг видно не было.
На стене висело большое зеркало и подтягивалось к свету - безуспешно. Невольно посмотрев в него, я увидел вчерашнюю гостиную. Вот стол, за которым я просидел целых три часа в ожидании счастья. Помню, счастье не пришло, а вернулся хозяин гостиной. Я сразу в штору завернулся, увидев, что он нес в руке. Он поднял это над головой и потряс. Раздался звон, обычно приводящий меня в уныние. Авоська, наполненная водкой и вином в маленьких и больших бутылках. Я уже окончательно завернулся в штору и пошел по направлению к выходу. Забавно, наверное, я тогда выглядел. Помню, когда за мной последовала и гардина. Звон был похожий, но гораздо приятнее, потом крики, ругательства в основном. До чего грубые эти люди.
Девушка в углу продолжала свою заунывную песню. Я попытался прислушаться, но вскоре предоставил это автору и проследовал дальше по коридору, изучая окрестности. Вокруг мусор, корзины для мусора, световые и цветные вспышки. Я продолжаю путь. Громко хлопает форточка: жизнь любит аплодисменты. На боку лежит, то и дело похрапывая, незнакомая нимфа, завернутая в знамя комсомола.
- Что делать мне с этим городом?
- Он устал и не может больше стоять, - послышалось из-за кустов.
Вечные проблемы у этих смертных. Хочется чего-нибудь сиюминутного...
* * *
Плавно и безмятежно движется колесо. За колесом - зеленый сад и белые глаза осени. По цветной полосе дождя ступают босые ноги, отталкиваясь прямыми пальцами от цвета. Грустно и тихо вокруг. Нараспашку зеленая трава, принявшая на себя многие человеческие удары судьбы, устланная следами и слезами. Мир искривлен и направлен вглубь страха. И по этим желтым снегам, вдоль этих ситцевых болот живет Человечество.
Человечество - первый признак закрывающейся стихии, осколок огня внутри каменного пня. Случайный путник, ступивший на эту тропу, продолжает свою дорогу вечно завершающейся гармонии. Но он навсегда остается Человеком внутри Человечества. Человек умирает, а Человечество остается.
Раньше, когда-то давно Человек и Человечество жили вместе. Все люди однажды рождались и однажды умирали, пресыщаясь жизнью и обществом друг друга. Умирал Человек, умирало и Человечество. Долго катилось колесо. Рождался Человек, рождалось Человечество. Человечество было выше Человека, но всегда поднимало его к своим глазам и целовало его. Вот почему я узнал его тогда.
Однажды родилось два Человечества. И загорелась новая звезда на небосводе улыбок - удачная шутка Зари над временем. Человечество было слишком большим, чтобы поднять Человека до своих глаз. Оно пыталось наклониться, но спертый воздух низин отравил его. Человечество зажмурилось, схватило Человека и поднялось. Человек восседал на ресницах Человечества и видел так далеко, как ни один еще до него не заглядывал. Он обрадовался и решил позвать остальных. И появились Остальные. Те, кто остался у самых ног Человечества и не мог подняться наверх. Ведь Человечество состояло из Людей (Человека) - оно не знало об Остальных. Но те поползли сами: Человек показывал им путь, и Остальные назвали его Богом. Оставшиеся падали вниз и умирали, становясь на миг Людьми. И крики кололи сердце Человека-Бога, и оно ужасно болело. Однажды страшный крик раздался из самых глубин Человечества. “Сколько же опять погибло?!” - подумал Бог и взвыл от боли. Он вырвал из груди сердце и бросил вниз, похоронив его среди Остальных.
“Здравствуй, новое Человечество!” сказал Бог, посмотрев обновленным взглядом на себя. Так вот почему теперь Человечество и Человек - снова синонимы: СМОТРЯ, КАКОЙ ЧЕЛОВЕК.
И умирали люди, но оставалось Человечество.
“Здравствуй, Человечество мертвых и оставшихся, - говорю я ТЕПЕРЬ. Только случайные странники оживляют воды этого омута...
Человечество выбрало своим телом гипсовый купол. Извалявшиеся в нем люди продолжают жить только внутри собственного бытия.
Бог не приемлет других форм жизни, но ведет свой народ наверх к несбывшейся мечте.
Человек, забинтованный в гипсовый кокон, лежит на постаменте...
О Любовь!..
Человек мстит Богу за его коварство. Они забинтовали Человека и поставили посреди огня жизни, - Мученик... Смотри же, Бог, мы тебя любим!..
Месть...
Итак, вот что теперь движет Человечеством: Люди мстят другим, другие мстят следующим за месть себе...
Система образования...
Но тут появилась новая раса - Люди. В основе Людей был Человек, а не гипсовая статуя и гипсовый купол, гипсовые тела, слезы, души.
Человек, который оставался таким, был вознесен на самую вершину к глазам Человечества. Поздоровавшись с Богом, он прыгнул вниз. Следующий забрался выше Бога и, прыгнув, сказал, что Бог умер... пусть умер и Человек...
Разрушающая праздная мысль разрядилась в глазах ищущих тьму. Медленно, казалось, без опаски они восходили по ступеням Человечества, прорубленным еще в древности. Синие звезды падали вниз или вверх, заменяя друг друга в вечном параллельном галопе за жизнью.
“Я - не Он! Я - не он!” - кричал какой-то сорняк и светился от осознания собственной индивидуальности.
* * *
Молча шло время. Оно все шло и шло своим незатейливым маршрутом. Оно шло не потому, что хотело выделиться или что-то увидеть новое. Оно шло потому, что считало, что оно есть.
На глаза накатывалась слеза. Одна большая с цветными бликами и резкими чертами уходящего дня. Изображение мира пленило форму и превращалось. Как она прекрасна подумал. Здесь на экране она живет жизнью, лишенной лжи и пошлости. Свет, испускаемый ее глазами, пронзал насквозь и заставлял непослушные пальцы отбивать ритм весеннего рассвета. Губы, полные улыбки, двигались, не просто создавая очертания песни, - они заставляли петь все вокруг. Они манили, манили…
Мир ограничился слезой, одной слезой, полной любви и боли, гордости и сказочного забытья. В этом мире было возможно все. Время - твой лучший друг. Огонь - твой первый почитатель. За ветром успевают лишь твои печальные полозья. Все возможно, влюблен.
Вдруг крик из самой глубины сознанья разбивает камнем застывшую мечту, как запотевший витраж. Все слилось в крохотный комочек еще живого, еще шевелящегося чувства. «Попса!» - повторился крик, и - комочек полетел вниз, спускаясь, смываясь, захлебываясь в рвоте и слезах. Не тех слезах, что когда-то так нежно ласкали взгляд и сознанье, гладили щеки, припадали к губам и испарялись, оставляя сладкий запах вечно молодой мечты. На этот раз соленые безжизненные кусочки льда прорывались через глаза к свету. Они сыпались и сыпались, прогоняя скомканную мечту все дальше и дальше, в самую Мекку системы канализации.
«Убийцы!» - кричала душа, обгрызенная со всех сторон чьими-то мелкими зубами. «Я вас люблю!» - кричала она всем и никому.
Но что-то открылось в этом момент в том сумрачном танце, который танцевало непослушное тело. Обняв толчок за колени, оно пыталось принять предельно возможное вертикальное положение, но голова сегодня «хотела снизу». Она оставалась на месте, для верности уцепившись взглядом за темную мрачную глубину, в которой только что скрылись слезы вслед за мечтой. Условия приняты - положение вертикально. Все, доселе считавшееся таким нужным, покидает желудок обратно по пищеводу, а затем, протискиваясь между глубоко сжатыми от боли зубами, струится в ту бесконечную темноту, вслед за первыми беженцами.
Вдруг поток иссяк, тело вскочило на бывшие подошвы и проследовало вглубь комнаты. То застывая на месте, пытаясь вникнуть в суть происходящего, то рассыпаясь в бешеном ритме, забыв про то, что недавно бесследно исчезло, то падая, а то борясь с гравитацией, трепещущее тело начало свой бег.
Бег - это то, что называют первым распятием после подъема с обеденного дна. Уставшие и седые заметили тебя - сиди и смотри. Слушай - они назовут тебя. Твое имя будет скользить по лунной свече, и ты - вслед за ним, то ныряя, а затем открывая глаза. Тебя ждет ручей абсолютной мудрости. Он ждет тебя, но ждешь ли ты его?..
Итак, бег тела с четвертого этажа - бесполезное занятие для тех, кто с утра ни на одной из двух не сделал… Ну да, потом прыжок, и вот перед тобой остаток жизни вниз, а вверх - бессмертные созвездия, лужи песен и моря любви… Ты выбрал вверх - оригинально - понятен гонор, желание подняться над остальными, выделиться и стать ближе к Солнцу (как еще ближе). Набор таких причудливых причин толкает вниз, но тело не из тех: в нем ни хвастовства, ни заикания - оно чисто и возжелало вверх.
- Q -
Слезою мелкой катится к концу мольба. Росток, пробивший мой карман, ушел в подполье, к дуракам на ужин. Упреки ни к чему. Настало время сна. Убить его мне не пристало.
- Q -
Но вот ныряет в темноту и глубину. Плывет по морю, все грызущих слух, летит, бежит, обедает, меняет и - раздет. Увидел маленький комок, что зацепился лапкой за ограду. Заснул уставший друг.
Спокойной ночи.
Всепоглощающая достаточность
Надо мною висит вчерашнее солнце. Нисколько не изменившееся, оно все также самодовольно смеется, заражая смехом и весельем все визуальные контакты.
Протянув руку к самому горлу истины, заснувшей где-то глубоко в снегу, я пытаюсь создать оставшейся снаружи рукой видимое равновесие, чтобы не упасть в сугроб. Прохожие обходят мое раскоряченное тело и продолжают свой путь.
Я никак не мог уцепиться. Истина, скользкая и постоянно изменяющаяся, облизала уже мою руку со всех сторон, но схватить ее было невозможно. Отчаявшись, я решил пойти в гости, но вынуть руку не сумел. Холодный ветер заставлял мокрую, облизанную руку нырять обратно в сугроб снова и снова.
Теперь уже не я ловил истину, а она меня. Норовила снова и снова пройтись по мне своим сладко-скользким языком. Я закричал ей:
- Я хочу дружбы, открытой и чистой любви!
Я замер на месте, ожидая ответа...
- Ты просишь меня о смерти, но дать ее тебе не в моих силах.
Замерев от удивления, я пытался осознать случившееся. Истина на них остановилась и стала предметом для созерцания.
Но что-то вывело меня из этого простого человеческого транса, в который так часто впадают люди, стоящие в очередях или сажающие картошку. Этим что-то была истина, налетевшая с размаху на меня, не успевшая затормозить или отвернуться.
Вспышка, любовь, цветные облака на зеленом фоне, углубление для ягодиц, замерзшие взгляды под кроватью...
Медленно поднимаются веки, за ними длинный коридор, и налево, за углом грезит девушка.
- Где я? - первые мои слова.
- Да нигде, - последовал ответ. Ответила, наверное, девушка, по крайней мере, больше никого вокруг видно не было.
На стене висело большое зеркало и подтягивалось к свету - безуспешно. Невольно посмотрев в него, я увидел вчерашнюю гостиную. Вот стол, за которым я просидел целых три часа в ожидании счастья. Помню, счастье не пришло, а вернулся хозяин гостиной. Я сразу в штору завернулся, увидев, что он нес в руке. Он поднял это над головой и потряс. Раздался звон, обычно приводящий меня в уныние. Авоська, наполненная водкой и вином в маленьких и больших бутылках. Я уже окончательно завернулся в штору и пошел по направлению к выходу. Забавно, наверное, я тогда выглядел. Помню, когда за мной последовала и гардина. Звон был похожий, но гораздо приятнее, потом крики, ругательства в основном. До чего грубые эти люди.
Девушка в углу продолжала свою заунывную песню. Я попытался прислушаться, но вскоре предоставил это автору и проследовал дальше по коридору, изучая окрестности. Вокруг мусор, корзины для мусора, световые и цветные вспышки. Я продолжаю путь. Громко хлопает форточка: жизнь любит аплодисменты. На боку лежит, то и дело похрапывая, незнакомая нимфа, завернутая в знамя комсомола.
- Что делать мне с этим городом?
- Он устал и не может больше стоять, - послышалось из-за кустов.
Вечные проблемы у этих смертных. Хочется чего-нибудь сиюминутного...
* * *
Плавно и безмятежно движется колесо. За колесом - зеленый сад и белые глаза осени. По цветной полосе дождя ступают босые ноги, отталкиваясь прямыми пальцами от цвета. Грустно и тихо вокруг. Нараспашку зеленая трава, принявшая на себя многие человеческие удары судьбы, устланная следами и слезами. Мир искривлен и направлен вглубь страха. И по этим желтым снегам, вдоль этих ситцевых болот живет Человечество.
Человечество - первый признак закрывающейся стихии, осколок огня внутри каменного пня. Случайный путник, ступивший на эту тропу, продолжает свою дорогу вечно завершающейся гармонии. Но он навсегда остается Человеком внутри Человечества. Человек умирает, а Человечество остается.
Раньше, когда-то давно Человек и Человечество жили вместе. Все люди однажды рождались и однажды умирали, пресыщаясь жизнью и обществом друг друга. Умирал Человек, умирало и Человечество. Долго катилось колесо. Рождался Человек, рождалось Человечество. Человечество было выше Человека, но всегда поднимало его к своим глазам и целовало его. Вот почему я узнал его тогда.
Однажды родилось два Человечества. И загорелась новая звезда на небосводе улыбок - удачная шутка Зари над временем. Человечество было слишком большим, чтобы поднять Человека до своих глаз. Оно пыталось наклониться, но спертый воздух низин отравил его. Человечество зажмурилось, схватило Человека и поднялось. Человек восседал на ресницах Человечества и видел так далеко, как ни один еще до него не заглядывал. Он обрадовался и решил позвать остальных. И появились Остальные. Те, кто остался у самых ног Человечества и не мог подняться наверх. Ведь Человечество состояло из Людей (Человека) - оно не знало об Остальных. Но те поползли сами: Человек показывал им путь, и Остальные назвали его Богом. Оставшиеся падали вниз и умирали, становясь на миг Людьми. И крики кололи сердце Человека-Бога, и оно ужасно болело. Однажды страшный крик раздался из самых глубин Человечества. “Сколько же опять погибло?!” - подумал Бог и взвыл от боли. Он вырвал из груди сердце и бросил вниз, похоронив его среди Остальных.
“Здравствуй, новое Человечество!” сказал Бог, посмотрев обновленным взглядом на себя. Так вот почему теперь Человечество и Человек - снова синонимы: СМОТРЯ, КАКОЙ ЧЕЛОВЕК.
И умирали люди, но оставалось Человечество.
“Здравствуй, Человечество мертвых и оставшихся, - говорю я ТЕПЕРЬ. Только случайные странники оживляют воды этого омута...
Человечество выбрало своим телом гипсовый купол. Извалявшиеся в нем люди продолжают жить только внутри собственного бытия.
Бог не приемлет других форм жизни, но ведет свой народ наверх к несбывшейся мечте.
Человек, забинтованный в гипсовый кокон, лежит на постаменте...
О Любовь!..
Человек мстит Богу за его коварство. Они забинтовали Человека и поставили посреди огня жизни, - Мученик... Смотри же, Бог, мы тебя любим!..
Месть...
Итак, вот что теперь движет Человечеством: Люди мстят другим, другие мстят следующим за месть себе...
Система образования...
Но тут появилась новая раса - Люди. В основе Людей был Человек, а не гипсовая статуя и гипсовый купол, гипсовые тела, слезы, души.
Человек, который оставался таким, был вознесен на самую вершину к глазам Человечества. Поздоровавшись с Богом, он прыгнул вниз. Следующий забрался выше Бога и, прыгнув, сказал, что Бог умер... пусть умер и Человек...
Разрушающая праздная мысль разрядилась в глазах ищущих тьму. Медленно, казалось, без опаски они восходили по ступеням Человечества, прорубленным еще в древности. Синие звезды падали вниз или вверх, заменяя друг друга в вечном параллельном галопе за жизнью.
“Я - не Он! Я - не он!” - кричал какой-то сорняк и светился от осознания собственной индивидуальности.