Колдовской ребенок, словом останавливавший дождь...- окончание
15 апреля родилась не только народная любимица Алла Борисовна Пугачева, но и Николай Степанович Гумилиев.
Окончание ----> Начало
В те годы существовало дикое поверие, будто сделаться стихотворцем можно, посетив курс из десятка-другого классов, на которых профессиональный поэт ведет практические занятия по стихосложению. При записи на курс Гумилева от пролетариев обоего пола не было отбоя, так как его методика изобиловала самодельными наглядными пособиями, развешенными по стенам. В глазах простодушных учеников это придавало «выучке на поэта» особую солидность. Корней Чуковский, работавший с Гумилевым во Всемирке, вспоминает:
«…Между тем курс Гумилева был очень труден. Поэт изготовил около десятка таблиц, которые его слушатели были обязаны вызубрить: таблицы рифм, таблицы сюжетов, таблицы эпитетов, таблицы поэтических образов (именуемые им Эйдолологией)…»
На нашу удачу, сам Гумилёв не следовал своей заумной методике, и не сделался ремесленник, поверяющий алгеброй гармонию.
После Революции, он, до того не терпевший никаких политических деклараций, (акмеизм и политика - две вещи несовместны) стал на каждом углу твердить о своих монархических убеждениях. Наивно верящий в «джентльменскую сущность» большевиков, Гумилев, по словам Осипа Мандельштама, излагал свое кредо так:
«Я нахожусь в полной безопасности, потому что говорю всем открыто, что я убежденный монархист. Для них самое главное - это определенность. Они знают это и меня не трогают». На вечере поэзии у балтфлотовцев он вызывающе-напористо декламировал: "Я бельгийский ему подарил пистолет и портрет моего государя".
В большевистской России Гумилев казался странной помесью фрондера с юродивым. Зимой он ходил в известной всему Петрограду оленьей дохе, которая широким подолом била при ходьбе по его худым ногам. Этот шаманский наряд довершала несуразная меховая шапка с ушами, которую он снимал, едва завидя вдалеке церковный купол и истово, по воспоминаниям Ирины Одоевцевой, не крестился даже, а "осенял себя широким крестным знамением". Чего здесь было больше, легкомыслия или гражданского мужества?
Хотя, погубила его, наверное, не эта театральщина, а скорее внутренняя, но ощутимая для других несовместимость, в том числе и эстетическая, с густопсовым режимом, под власть которого к 21-ому году окончательно легла Россия. Поэт Ходасевич, лучший мемуарист того времени, близко знавший Гумилева, донес до нас в своем блистательном «Некрополе» архитипичный эпизод из его жизни:
( Collapse )
Гумилев - русский денди
«На святках 1920 года в Институте Истории Искусств устроили бал. Помню: в огромных промерзших залах зубовского особняка на Исаакиевской площади - скудное освещение и морозный пар. В каминах чадят и тлеют сырые дрова. Весь литературный и художнический Петербург - налицо. Гремит музыка. Люди движутся в полумраке, теснятся к каминам. Боже мой, как одета эта толпа! Валенки, свитеры, потертые шубы, с которыми невозможно расстаться и в танцевальном зале. И вот, с подобающим опозданием, является Гумилев под руку с дамой, дрожащей от холода в черном платье с глубоким вырезом. Прямой и надменный, во фраке, Гумилев проходит по залам. Он дрогнет от холода, но величественно и любезно раскланивается направо и налево. Беседует со знакомыми в светском тоне. Он играет в бал. Весь вид его говорит: «Ничего не произошло. Революция? Не слыхал».
Мог ли тот, кто позволяет себе не замечать Революции, не стать одной из первых ее жертв?
Было бы непростительным ханжеством, продолжая говорить о «высоком», не упомянуть о «телесном». А именно, об уникальном облике и повадках Гумилева. О том, каким видели его современники и, что куда важнее, современницы. Мужчины, говоря о внешности Гумилева, недоумевали по поводу его колоссального успеха у женщин. И вправду, он выглядел косоглазым, с непомерно вытянутым черепом, прихрамывал, косолапил, и не выговаривая букв «л» и «р», шепелявил самым ужасающим образом.
Вот как вспоминает о Гумилеве сын Корнея Чуковского, Николай:
«Я впервые увидел Николая Степановича Гумилева в Куоккале, у нас в саду, летом 1916 года, в одно из воскресений. Он тогда был мало знаком с моими родителями и приехал в черной визитке, в крахмальном воротнике, подпиравшем щеки. Стояла жара, гости пили чай в саду под елкой, и было жутко и жалко смотреть на тощего прямого человека в черном с задранной неповорачивающейся головой. Он был похож на того копченого сига, надетого на торчавшую изо рта палочку, которым моя мама неизменно угощала наших воскресных гостей. Такой он был всегда - прямой, надменный, выспренный, с уродливым черепом, вытянутым вверх, как огурец, с самоуверенным скрипучим голосом и неуверенными, добрыми, слегка косыми глазами. Он вещал, а не говорил и, хотя имел склонность порою тяжеловесно и сложно пошутить, был полностью лишен юмора.»
Николаю Чуковскому вторит двоюродный брат Александра Блока:
«Физиономия отвратная, какая-то непристойно-голая, глаз косой и глупый, рот - щель помойная и череп, череп! А говорят - женщины его любят!».
А вот та же «физиономия», но любящими глазами молодой красивой женщины, уже упомянутой ранее Ирины Одоевцевой:
Ирина Одоевцева
«Трудно представить себе более некрасивого, более особенного человека. Продолговатая, словно вытянутая вверх голова, с непомерно высоким плоским лбом. Волосы, стриженные под машинку, неопределенного цвета. Жидкие, будто молью траченные брови. Под тяжелыми веками совершенно плоские глаза. Пепельно-серый цвет лица. Узкие бледные губы. В улыбке его что-то жалкое и в то же время лукавое. Что-то азиатское… Я понимаю, что это о нем, конечно, о нем Ахматова писала: «И загадочных, темных ликов на меня поглядели очи…И вот уже я вижу совсем другого Гумилева. Пусть некрасивого, но очаровательного. У него действительно иконописное лицо - плоское, как на старинных иконах, и такой же двоящийся загадочный взгляд.»
Юная Лариса Рейснер
Поразительна история бурного романа Гумилева с одной из первых красавиц Петербурга, будущей la femmе fatal Революции, она же - прообраз героини «Оптимистической трагедии» - Ларисой Рейснер, В письмах с фронта он писал ей в Петербург: "Не забывайте меня... Я часто скачу по полям, крича навстречу ветру Ваше имя... Вы прекрасны... У Вас красивые, ясные, честные глаза, но Вы слепая; у вас прекрасные, юные, резвые ноги и нет крыльев... Вы принцесса, превращенная в статую". Наяву роман их протекал в 16-17 годах. Он закончит пьесу "Гондла" и посвятит ее Ларисе.
То самое письмо
Но одновременно он посвятит ее и Ане Энгельгардт, и Оле Арбениной, с которыми у него уже завязалась новая любовь, а при этом не угасли еще "романы" с Татьяной Адамович, с дочерью Бенуа, с поэтессами Маргаритой Тумповской, Марией Левберг, и Ольгой Мочаловой... Когда он успевал, вырываясь с фронта, "выгуливать" всех этих барышень, непонятно. А ведь выгуливал! Только с Ларисой у него, если судить по стихам к ней, были и "блужданья ночью наугад... и Острова, и Летний сад...».
la femme fatal Русской Революции - Лариса Рейснер
Пребывание в уникальном статусе фронтовика-плейбоя не помешало ему, как нам уже известно, жениться на Анне Энгельгардт. После разрыва Лариса Рейснер написала бывшему возлюбленному неотправленное письмо, с надписью на конверте: "Если я умру, это письмо, не читая, отослать Н.С. Гумилеву". После смерти Гумилева она скажет: «Если бы перед смертью его видела, - все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и все".
Жена Гумилева, Анна Ахматова относилась к роману с Ларисой, как, собственно, и ко всем остальным его романам, спокойно. Ведь она начала изменять мужу чуть не со времени их медового месяца в Париже в 1910-ом. Первым в этом списке значится Модильяни, тогда еще молодой и неотразимо прекрасный Моди, писавший с нее в 1911-ом карандашные портреты в стиле “ню”. Так что, счет у этой странной пары Гумилев-Ахматова был равным.
Гумилев говорил об этом с хладнокровной иронией:
«Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем» прославил меня садистом. Про меня пустили слух, что я, надев фрак (а у меня и фрака тогда еще не было) и цилиндр (цилиндр у меня, правда, был), хлещу этим ремнем не только свою жену - Ахматову, но и своих молодых поклонниц, предварительно раздев их догола. Ахматова вызывала всегда множество симпатий. Кто только ни писал ей писем, ни выражал восторгов. Но, так как она всегда была грустна, имела страдальческий вид, думали, что я тиранический муж, а меня за это ненавидели. А муж я был самый добродушный и сам отвозил ее на извозчике на свидания. »
Ахматова - как можно не быть на ее стороне?
Однако, самый чувствительный удар молодая Ахматова нанесла своему первому мужу и учителю вовсе не изменами и дурной славой, а тем виртуозным поэтическим мастерством, которое очень скоро превратило ее в гранд-даму русской поэзии.
Вернувшись из очередного африканского похода, он вдруг с досадным изумлением увидел, что ученица превзошла учителя. До этого он не понимал, почему его жена, вовсе не гениальная поэтесса, чьи стихи о любви казались ему слишком длинными и напыщенными, вызывает такой восторг и даже экзальтацию у молодёжи. А когда понял, его самолюбию, и как мужчины, и как мэтра русской поэзии, был нанесен страшный удар, но он перенес его достойно, сказав ей: "Ты поэт - надо делать книгу". Стихи для ее первого сборника «Вечер», вышедшего в том же 1912 году, когда родился их сын Левушка, они подбирали вместе.
Из дела Гумилева, ДПЗ на Шпалерной, 25
3 августа 1921 года Николай Гумилев был арестован по подозрению в заговорщицкой деятельности. Ему вменялось в вину членство в «Петроградской боевой организации Таганцева» (ПБО), которое ставило своей целью свержение нового строя.
Сразу оговоримся, что архивные детали и многочисленные, нередко - конспирологические версии таганцевского дела и участия или неучастия в нем Гумилева - это огромная отдельная тема, которая выходит за рамки этого очерка.
В камеру следственной тюрьмы Гумилев вошел, держа в руках взятый из дома томик «Илиады» который, по свидетельству искусствоведа Николая Пунина, 7 августа случайно встретившего Гумилева в коридоре тюрьмы, был у него вскорости отобран. Тогда никто еще не знал, что Пунину суждено стать третьим мужем Ахматовой. Так что, эта встреча была бы украшением любой кинодрамы о жизни Ахматовой.
Ахматова узнала об аресте Гумилева случайно, через неделю, на похоронах Блока, уже на самом Смоленском кладбище. А 16 августа, когда Гумилев и его друзья были еще живы, и за Гумилева, надеясь на благополучный исход следствия хлопотали друзья, дойдя через Луначарского до самого Ленина, она, уже предчувствуя вещим своим сердцем неминуемую беду, писала:
Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку Русская земля.
16 августа 1921 (в вагоне)
Поэт всегда прав. Шестым чувством, инстинктом, всепроникающей силой своего внутреннего зрения он способен прозревать сущее и будущее вернее дипломированных историков и ученых. Ахматова не ошиблась: власть, «отвратительная, как руки брадобрея», не стала ради Гумилева менять не до конца еще отлаженный механизм репрессий.
Что говорить о провидческом даре Ахматовой, когда в стихах самого Гумилева, как, и в творчестве других до времени погибших поэтов, есть это мистическое предощущение близкой погибели. За 10 лет до смерти Гумилев написал вполне эстетское стихотворение «Рабочий», где каким-то невозможным, нечеловеческим образом предсказал свой конец. И не имеет никакого значения, что пулю, разлучившую поэта-воина с землей, отливает во времена Первой Мировой немецкий рабочий.
Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Похоже, что именно эти гениальные стихи имела в виду Ахматова, когда сказала, что «Гумилев - поэт еще не прочитанный. Визионер и пророк. Он предсказал свою смерть с подробностями вплоть до осенней травы…». Сама она узнала о смерти Гумилева 1-го сентября 1921-го как и все - из газет.
Невероятная история жизни Гумилева привела нас в ту самую камеру №7 ДПЗ на Шпалерной, с которой начался наш рассказ. В ней Гумилев провел последние недели своей жизни, и на ее стене, согласно легенде, нацарапал в ночь расстрела стихи такого изящества, и вместе с тем такой ошеломительной мощи и красоты, что, мы, не решаясь резать их на цитаты, приведем их здесь целиком:
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград...
И горит на рдяном диске
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.
Я не трушу, я спокоен,
Я - поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным -
Знаю, сгустком крови черным
За свободу я плачу.
Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу -
Знаю - город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.
»Французский издатель, переводчик, публицист, близкий друг Солженицына Никита Струве (племянник того самого, «веховского» Струве) в 1970 году написал специальную работу, доказывающую принадлежность данного текста именно авторству Гумилева. «... …Общее впечатление и стилистический анализ говорят в пользу подлинности этих предсмертных стихов Гумилева…».
Невзирая на то, что эти неотразимые строчки действительно обладают и изысканностью, и темпераментом, присущими поэзии Гумилева, а также на то, что Н. Струве является авторитетнейшим в мире русистом, он ошибся.
Гумилев этих стихов никогда не писал.
И этому есть неопровержимое фактологическое доказательство. Дело в том, что спустя полвека после трагических событий августа 21-го нашелся свидетель, который побывал в общей камере на Шпалерной, 25 уже после расстрела «таганцевцев». Он увидел и навсегда запомнил надпись, нацарапанную рукой Гумилева на этой страшной стене. Георгий Стратановский (1901-1986), арестованный в начале осени 1921 года, выжил, занимался переводами, преподавал в Университете. По вполне объяснимым причинам он предпочел не делать достоянием гласности свои тюремные воспоминания. Легализация имени Гумилева в СССР совпала со смертью Стратановского, и ту тайну, которую он хранил в течение шестидесяти пяти лет, передал миру его сын.
Так вот, последними предсмертными словами Гумилева была молитва:
«Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилев».
Но почему же более полувека под видом «последних слов Гумилева» гулял по России анонимный стихотворный апокриф? Для предположительного ответа на этот вопрос необходимо вспомнить, какая важность издревле придается последним словам человека, завершающего свой земной путь. Толстой, помнится, призывал прислушиваться к бреду умирающего, чтобы расшифровать его. Но если покидающий этот мир человек был художником, чья жизнь и творчество повлияли на культурный код целой нации, его последние слова, многократно повторяемые в учебниках и биографиях, становятся известными миллионам читателей. Вот почему мы помним, что Толстой, испуская дух, сказал: «Я люблю истину», а Пушкин, умирая, произнес: «Жизнь кончена». Гумилев в этом смысле - досадное исключение. Его конец скрыт от наших глаз и установить его «последние слова» с документальной точностью долгое время не представлялось возможным.
Тогда, (гипотетически), нашелся сколь дерзкий, столь и даровитый поэт, хорошо знавший не только дух и приемы поэзии Гумилева, но и замысловатый узор его судьбы. Он и мог заполнить этот пробел, заодно придав особую прелесть уже существующему мифу этим апокрифом. И с тех пор, эти крылатые строки уже неотделимы от Гумилева. Они ему по плечу, они «идут» ему, он заслужил их и тем праздничным карнавалом, которым неустанно расцвечивал жизнь, свою и других, и своей смертью, прекрасной на какой-то античный манер. Когда все маски были, наконец, сброшены, нам открылся его истинный лик. И лик этот оказался прекрасен.
Есть строки, написанные нашим современником, которые без остатка ложатся на изящный и трагический абрис судьбы Гумилева:
Совесть, Благородство и Достоинство -
вот оно святое наше воинство.
Протяни ему свою ладонь,
За него не страшно и в огонь.
Лик его высок и удивителен.
Посвяти ему свой краткий век.
Может, и не станешь победителем,
Но зато умрешь, как человек.
Достойнейшему поведению Гумилева во время расстрела посвящено немало страниц, однако единственная доступная нам информация исходит лишь от самих палачей, поэтому все эти сведения стоит так же, как и свидетельства того, что Гумилева где-то видели даже после расстрела, отнести в продолжение легенды. Одна из версий представляется, тем не менее, наиболее правдоподобной, хотя и она может быть составляющей того же мифа.
Подробнее об этой версии - в книге «Казнь Гумилева» Юрия Зобнина, ответственного редактора Академического собрания сочинений Н.С. Гумилева, изданного Институтом русской литературы РАН:
«О том, как держался Гумилев в эти последние, чудовищные минуты перед расстрельной ямой рассказывал в 1921 году в разговоре с другом Гумилева Михаилом Лозинским поэт Сергей Бобров, который якобы слышал об этом от непосредственных исполнителей расстрела. Бобров, «сноб, футурист и кокаинист, близкий к ВЧК и вряд ли не чекист сам», как характеризует его Георгий Иванов, который и зафиксировал этот разговор в своих «Петербургских зимах»:
«Этот ваш Гумилев... Знаете, шикарно умер. Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Что ж, свалял дурака, не лез бы в контру, шел бы к нам, сделал бы большую карьеру - нам такие люди нужны».
Поэты, близкие Гумилеву разыскали какого-то садовника (имя не установлено), жившего недалеко от места расстрела, предположив, что он мог что-то видеть, и уговорили его рассказать о случившемся.
По его словам, всю партию поставили в один ряд. Многие мужчины и женщины плакали, падали на колени, умоляли расстрельщиков пощадить их. Гумилев до последней минуты стоял неподвижно.
Повторим, что эти сведения не могут быть проверены, а значит они не до конца достоверны. Важно другое: даже если речь идет только о циркулировавших по городу слухах - само содержание подобной апокрифической гумилевской мартирологии в высшей степени показательно. Частный исторический факт гибели человека - факт трагический, ужасный, но все-таки являющийся сам по себе лишь скорбным эпизодом в бесчисленном ряду других таких же смертей в эпоху кровавой гражданской распри, - вдруг превратился в повод для создания великого мифа о смерти поэта. А значит в этом мифе есть решающий нравственный аргумент в пользу того, «чем люди живы»: добра, чести, личного мужества, благородства.»
Прежде чем поставить последнюю точку, приведем пример того, каким непостижимым образом легенда о смерти Гумилева дописывается в наше время. Вдохновленные гумилевской мифологией и популярными конспирологическими теориями XX века, известные российские фантасты Андрей Лазарчук и Михаил Успенский написали трилогию «Посмотри в глаза чудовищ», «Гиперборейская чума» и «Марш экклезиастов» (1997-2006), в которой Гумилев не погибает в августе 1921 года в застенках ЧК, а, спасенный неким тайным орденом «Пятый Рим», обретает сверхспособности и бессмертие, участвуя отныне в битвах с демонами. Стихи за выжившего Гумилева при этом сочинял Дмитрий Быков.
О, как бы возрадовался реальный первообраз героя этой фантасмагорической трилогии, узнав о ее создании…
2 августа 1921-го года, буквально накануне ареста, ни о чем не подозревающего Гумилева навестил его сосед по «Дому искусств» Владислав Ходасевич. В том последнем разговоре с ним Гумилев шутил, что проживет долго, «по крайней мере до 90 лет». Почему-то, он был уверен, что только в старости можно быть абсолютно счастливым. Вот только проверить свою «формулу счастья» эмпирическим путем он не успел…
Но он оставил нам утешение и счастье открыть томик его стихов и прочесть:…Благородное сердце твое - Словно герб отошедших времён. Освящается им бытие Всех земных, всех бескрылых племён. Если звёзды, ясны и горды, Отвернутся от нашей земли, У нее есть две лучших звезды: Это - смелые очи твои…
*************************************
"О, как вам дышится средь комаровских сосен?"