Ода к воздюбленному моему Вавилону.
Вот уж не думал, что буду признаваться в таком грехе. Нашло всё же моё широкомыслие свой предел. Лежит он там, где окружение само не мыслит широко.
Поэтому признание:
Я ненавижу провинциалов и провинциальность. Презираю.
Очень неприятное чувство, кстати, - презрение. Обессиливает.
Но факт остаётся фактом.
Местечковые ребята-патриоты («Ура Н....ск! Москва - г!) так самозабвенно отвергают всё, что не может существовать в их родном Н…ске, что как-то незаметно для самих себя делают собственным врагом целый мир. Мне то это было бы безразлично, но вдруг, помимо моего на то желания, их врагом становлюсь я, мои любимые фильмы, книги, галереи и их владельцы, мои друзья и их образ жизни, да даже язык, на котором я говорю.
Мне кажется, что большой город, да собственно любой живой город, заставляет смотреть на мир по-другому. Тут ты хочешь - не хочешь, но вынужден существовать рядом и с попом, и с проституткой. А заодно с геем, университетским интеллектуалом, девушкой в зелёном хиджабе, панком и бомжом. Мир во всём его многообразии сам лезет тебе в глаза и душу, и вот ты уже с большим пониманием и практически бесконечным терпением относишься ко всем тем формам жизни, которые раньше и представить себе-то не мог. А имея возможность всё это увидеть и сравнить, иногда даже понимаешь, что моральные оценки в паре поп-проститутка сложнее, чем казалось. Это многообразие культур, их взаимообогащение и делает Город таким привлекательным и бурным. Так участие в этой бури приносит в душу мир.
В толпе всегда видно того, у кого нет мира с окружением. Он запрещает миру существовать. Он пришёл из того места, где ничто сталкивалось с ничем, где всё существует законсервировано и единообразно. Он пришёл из анти-Вавилона, он из провинции.
Поэтому признание:
Я ненавижу провинциалов и провинциальность. Презираю.
Очень неприятное чувство, кстати, - презрение. Обессиливает.
Но факт остаётся фактом.
Местечковые ребята-патриоты («Ура Н....ск! Москва - г!) так самозабвенно отвергают всё, что не может существовать в их родном Н…ске, что как-то незаметно для самих себя делают собственным врагом целый мир. Мне то это было бы безразлично, но вдруг, помимо моего на то желания, их врагом становлюсь я, мои любимые фильмы, книги, галереи и их владельцы, мои друзья и их образ жизни, да даже язык, на котором я говорю.
Мне кажется, что большой город, да собственно любой живой город, заставляет смотреть на мир по-другому. Тут ты хочешь - не хочешь, но вынужден существовать рядом и с попом, и с проституткой. А заодно с геем, университетским интеллектуалом, девушкой в зелёном хиджабе, панком и бомжом. Мир во всём его многообразии сам лезет тебе в глаза и душу, и вот ты уже с большим пониманием и практически бесконечным терпением относишься ко всем тем формам жизни, которые раньше и представить себе-то не мог. А имея возможность всё это увидеть и сравнить, иногда даже понимаешь, что моральные оценки в паре поп-проститутка сложнее, чем казалось. Это многообразие культур, их взаимообогащение и делает Город таким привлекательным и бурным. Так участие в этой бури приносит в душу мир.
В толпе всегда видно того, у кого нет мира с окружением. Он запрещает миру существовать. Он пришёл из того места, где ничто сталкивалось с ничем, где всё существует законсервировано и единообразно. Он пришёл из анти-Вавилона, он из провинции.