(no subject)
СТАРИКИ
17.
Задворки Химок, Долгопрудного,
Поля, оттаявший лесок,
Как в ожидании дня судного
Березовый сочится сок
За каплей капля, гнута проволка,
Времянки мира, набекрень
Стена бетонная и облако
Дымится тихо - то не лень,
Другое - скудный мусор всячины,
Бутыль, из пластика пакет,
Презерватив - не предназначены
Для взглядов, с них и спросу нет,
Грехи, которые отпущены,
Лишь оболочки, лярвы, сны,
Садами зарастут цветущими
Любви, прощения, весны,
Дождем омоет словно истинной
Природой, водами реки
Всё - даже этот текст убийственный
На всех заборах от руки.
Так и вышло, кстати.
По дороге на Долгопрудненское кладбище, почти на окружной лет сорок росла великая свалка.
Она набирала широту и высоту десятилетиями.
Первый раз я её увидел зимой 1975-го, когда маму везли хоронить.
И потом каждый раз видел, когда в армии служил напротив Долгопа, когда на могилку с отцом и с сестрой приезжали, когда выступать с песенками ездил на Физтех, потом когда отца такой же зимой хоронили, и всегда после - проезжая на водохранилище или в гости к другу Диме, или на погост - мимо горы мусора как домой.
С тех пор как недавно школу закончил - до тех пор, когда на пенсию отправился - всегда была на своём месте.
А далее… забелела недалеко, в поле видимости - нежная церковь…
И одновременно… за один год свалка, оставленная в покое, полностью заросла зелёной травой и побегами деревьев.
А вскоре - лесок зашелестел, дожди смыли пыль, осенью на склонах горки стала проступать красота золота и багрянца - и ещё через некоторое время все забудут навсегда, что внутри когда-то был городской мусор.
…Я, конечно, знал, что так и будет - но почти успел забыть.
Был у меня заочный приятель в живом журнале, талантливый человек - одновременно учёный и писатель-прозаик.
И написал он однажды двадцать лет назад не рассказ, а документальный пост в интернете про маму.
Маме было восемьдесят, жила там, где всегда.
Парень Физтех окончил, так что скорее всего недалеко и жили - в Химках или в Долгопрудном.
А сам учёный в Америку переехал в начале девяностых.
НИИ закрылся, фундаментальная наука посыпалась, заниматься профессией стало негде - а возраст самый-самый, чтобы поработать - и уехал туда, где лаборатория есть на белом свете.
Если матери было восемьдесят в 2004-м - то она застала коллективизацию, индустриализацию, репрессии, войну, культ личности, борьбу с космополитами, волюнтаризм, освоение космоса, застой, перестройку, «лихие 90-е», Дубровку, укрепление вертикали и так далее…
По интонации и голосу - кажется, что была школьной учительницей или врачом в поликлинике - платок на плечах, раскрытая книга, заложенная очками, и горшок с алоэ на подоконнике.
Вот буквально тот разговор, цитата:
«…О чем еще разговаривать в осенней Москве, на старенькой шестиметровой кухне, как не о судьбах отечества.
Сестра моя, бывшая золотая медалистка и преподаватель МГУ с тридцатилетнем стажем, жутко ругалась. Я понимал ее в полный рост, и даже больше. Я никого не понимал так хорошо, как ее, и свою племянницу и племянника, и ее мужа.
А мама, совсем уже старушка, вздыхала.
«Ничего с Россией не будет, - зевала она. - Ваши так называемые проблемы просто смешны».
«О чем ты говоришь», - синхронно возмущались мы с сестрой.
«Ну подумаешь, наука. Еще один лесной пожар прошел, и все зарастет».
«Мама, ты о чем. Ведь выгорело все».
«Это вам так кажется. А Россия бессмертна.»
«Господи, не слушай ты ее», - вздохнула сестра.
«Вы думаете я выжила из ума? Нет, завтра я вам докажу, что несмотря на свои восемь десятков я соображаю.»
На следующее утро поехали собирать грибы.
«Вот мое любимое место», - сказала мама.
«Красиво», - согласился я.
«Нет, ты не понимаешь. Это участь нашей страны».
«Ты о чем, мам?» - удивился я.
«Посмотри внимательно под ноги. Здесь почти 10 лет была свалка».
Я посмотрел вниз. Среди кочек виднелись разбитые тарелки, старые катушки зажигания, чемоданы, гнилые пиджаки, радиоприемники, бутылки и даже хрустальные фужеры. Трава обвила свалку, лишь взгляд археолога мог увидеть разруху прошлых времен. Вверх тянулись елочки, сосенки, у корней росли опята и подосиновики, природа брала свое.
«Вот и с Россией будет то же самое, помяни мое слово. Это такой закон природы…»
…И то, что будет написано через десять лет:
…Садами зарастут цветущими
Любви, прощения, весны,
Дождем омоет словно истинной
Природой, водами реки…
- было написано в том числе, потому что я уже знал, что сказала когда-то незнакомая, но родная бабушка.
Это было тогда же забыто, кануло на дно - и там само собой пошло в рост.
Более того, я теперь думаю, что завершение стихов про Тарусу - тоже косвенно или даже прямо оттуда:
…Плыть по течению, душу сберечь...
Где же ты, родина? Что ты такое?
Обыкновенная русская речь,
Стоит ее лишь оставить в покое.
Даже если стихи были написаны на два года ранее…
И даже ещё более того, вот то, что было написано примерно в тот 92-й год, когда приятель уехал и никакого живого журнала быть не могло:
На околице Европы
Только снег не дорожает,
Целый день нерасторопно
Тишину сооружает,
Строит башенки, сугробы
Этажи за этажами…
Нет такой причины, чтобы
Зимовать на рубежами…
17.
Задворки Химок, Долгопрудного,
Поля, оттаявший лесок,
Как в ожидании дня судного
Березовый сочится сок
За каплей капля, гнута проволка,
Времянки мира, набекрень
Стена бетонная и облако
Дымится тихо - то не лень,
Другое - скудный мусор всячины,
Бутыль, из пластика пакет,
Презерватив - не предназначены
Для взглядов, с них и спросу нет,
Грехи, которые отпущены,
Лишь оболочки, лярвы, сны,
Садами зарастут цветущими
Любви, прощения, весны,
Дождем омоет словно истинной
Природой, водами реки
Всё - даже этот текст убийственный
На всех заборах от руки.
Так и вышло, кстати.
По дороге на Долгопрудненское кладбище, почти на окружной лет сорок росла великая свалка.
Она набирала широту и высоту десятилетиями.
Первый раз я её увидел зимой 1975-го, когда маму везли хоронить.
И потом каждый раз видел, когда в армии служил напротив Долгопа, когда на могилку с отцом и с сестрой приезжали, когда выступать с песенками ездил на Физтех, потом когда отца такой же зимой хоронили, и всегда после - проезжая на водохранилище или в гости к другу Диме, или на погост - мимо горы мусора как домой.
С тех пор как недавно школу закончил - до тех пор, когда на пенсию отправился - всегда была на своём месте.
А далее… забелела недалеко, в поле видимости - нежная церковь…
И одновременно… за один год свалка, оставленная в покое, полностью заросла зелёной травой и побегами деревьев.
А вскоре - лесок зашелестел, дожди смыли пыль, осенью на склонах горки стала проступать красота золота и багрянца - и ещё через некоторое время все забудут навсегда, что внутри когда-то был городской мусор.
…Я, конечно, знал, что так и будет - но почти успел забыть.
Был у меня заочный приятель в живом журнале, талантливый человек - одновременно учёный и писатель-прозаик.
И написал он однажды двадцать лет назад не рассказ, а документальный пост в интернете про маму.
Маме было восемьдесят, жила там, где всегда.
Парень Физтех окончил, так что скорее всего недалеко и жили - в Химках или в Долгопрудном.
А сам учёный в Америку переехал в начале девяностых.
НИИ закрылся, фундаментальная наука посыпалась, заниматься профессией стало негде - а возраст самый-самый, чтобы поработать - и уехал туда, где лаборатория есть на белом свете.
Если матери было восемьдесят в 2004-м - то она застала коллективизацию, индустриализацию, репрессии, войну, культ личности, борьбу с космополитами, волюнтаризм, освоение космоса, застой, перестройку, «лихие 90-е», Дубровку, укрепление вертикали и так далее…
По интонации и голосу - кажется, что была школьной учительницей или врачом в поликлинике - платок на плечах, раскрытая книга, заложенная очками, и горшок с алоэ на подоконнике.
Вот буквально тот разговор, цитата:
«…О чем еще разговаривать в осенней Москве, на старенькой шестиметровой кухне, как не о судьбах отечества.
Сестра моя, бывшая золотая медалистка и преподаватель МГУ с тридцатилетнем стажем, жутко ругалась. Я понимал ее в полный рост, и даже больше. Я никого не понимал так хорошо, как ее, и свою племянницу и племянника, и ее мужа.
А мама, совсем уже старушка, вздыхала.
«Ничего с Россией не будет, - зевала она. - Ваши так называемые проблемы просто смешны».
«О чем ты говоришь», - синхронно возмущались мы с сестрой.
«Ну подумаешь, наука. Еще один лесной пожар прошел, и все зарастет».
«Мама, ты о чем. Ведь выгорело все».
«Это вам так кажется. А Россия бессмертна.»
«Господи, не слушай ты ее», - вздохнула сестра.
«Вы думаете я выжила из ума? Нет, завтра я вам докажу, что несмотря на свои восемь десятков я соображаю.»
На следующее утро поехали собирать грибы.
«Вот мое любимое место», - сказала мама.
«Красиво», - согласился я.
«Нет, ты не понимаешь. Это участь нашей страны».
«Ты о чем, мам?» - удивился я.
«Посмотри внимательно под ноги. Здесь почти 10 лет была свалка».
Я посмотрел вниз. Среди кочек виднелись разбитые тарелки, старые катушки зажигания, чемоданы, гнилые пиджаки, радиоприемники, бутылки и даже хрустальные фужеры. Трава обвила свалку, лишь взгляд археолога мог увидеть разруху прошлых времен. Вверх тянулись елочки, сосенки, у корней росли опята и подосиновики, природа брала свое.
«Вот и с Россией будет то же самое, помяни мое слово. Это такой закон природы…»
…И то, что будет написано через десять лет:
…Садами зарастут цветущими
Любви, прощения, весны,
Дождем омоет словно истинной
Природой, водами реки…
- было написано в том числе, потому что я уже знал, что сказала когда-то незнакомая, но родная бабушка.
Это было тогда же забыто, кануло на дно - и там само собой пошло в рост.
Более того, я теперь думаю, что завершение стихов про Тарусу - тоже косвенно или даже прямо оттуда:
…Плыть по течению, душу сберечь...
Где же ты, родина? Что ты такое?
Обыкновенная русская речь,
Стоит ее лишь оставить в покое.
Даже если стихи были написаны на два года ранее…
И даже ещё более того, вот то, что было написано примерно в тот 92-й год, когда приятель уехал и никакого живого журнала быть не могло:
На околице Европы
Только снег не дорожает,
Целый день нерасторопно
Тишину сооружает,
Строит башенки, сугробы
Этажи за этажами…
Нет такой причины, чтобы
Зимовать на рубежами…