(no subject)
«ЗДРАВСТВУЙ, ДРУЖОК!»
Говорил мне артист вечно «здравствуй, дружок»,
Так уютно врасплох, словно «съешь пирожок».
И потом как всегда «хочешь, я расскажу
Тебе сказку?», ещё бы, затем и сижу
В коридоре на кухне, где сердце стучит,
Где из радиоточки Литвинов журчит -
Про Ивашку с копытцем и жалкой виной,
Про Хаврошечку в ушке бурёнки родной.
Пахло мёдом и хлебом от русских дорог,
И от сдобного голоса дедушки впрок.
И казалось, что вроде того колобка
Там «дружок» есть, идёт передача пока,
Что ему и читает Литвинов живой
Эти сказки, а тот лишь молчит головой.
И потом, через годы, дошло до меня,
Долетел до земли откровенья снежок,
Что тот самый «дружок» - это именно я,
«Хочешь, я расскажу тебе сказку, дружок…»
…Действительно, мне никогда не приходило в голову, что артист здоровается со мной:
«Здравствуй, дружок! Хочешь, я расскажу тебе сказку?»
Во-первых, мне было неизвестно, что Литвинов работает в студии звукозаписи и оттуда разговаривает со слушателями.
Судя по голосу и по словам, которые звучали - я воображал, что он сидит прямо в коробке радио на кухонной стене, за тряпочкой, откуда шёл звук - маленький и уютный, в колпаке и шароварчиках, как у гнома.
Потом мне пришло на ум - что дедушка находится в деревенской избушке и разговаривает со своим дружком.
А нам слышно по проводу.
С одной стороны дубового столика Литвинов, а с другой напротив - его дружок.
Так как дело было сказочным, я считал и видел мысленным взглядом - кого-то вроде «колобка», который ушёл наконец от всех и прибился напоследок к сказочнику, чтобы сказки слушать.
Колобок сидел на деревенской скамье нижней частью круглой головы и болтал ногами, а верхней частью головы глядел на старика и слушал его маленькими ушами.
Ещё он складывал перед собой на столе кулачки один на другой, как дядя Федя на спинке стула - чтобы опустить на них подбородок.
Где у колобка мог быть подбородок - я не знал, воображения не хватало.
Но в уме всё получалось и так, похоже.
…Через много лет открытия хлынули одно за другим - и я был трижды потрясён.
«Через много лет» - это всё же к концу шестидесятых, а не в институте или во время бракосочетания в ЗАГСе.
Сначала дошло, что Мойдодыр на самом деле означает «мой до дыр» - и часть привычной вселенной рассыпалась и собралась новым образом.
Потом снизошло откровение, что доктор Айболит - это «ай, болит!».
То есть кто-то вскрикнул «Ай, болит!» - и этим позвал доктора, который всегда тут как тут - «Кто звал? На что жалуетесь?»
Рухнула другая часть обжитой вселенной и тут же воскресла и блеснула новыми смыслами.
А окончательно добило - когда самородным образом вспыхнула догадка, что сказочник Литвинов из радиоточки все эти годы разговаривал со мной.
Не с кем-то, что находился внутри избушки, не с тем, кто маячил у меня за спиной, если бы там кто-то маячил - а со мной прямой наводкой, глядя в детские глаза.
К тому времени я сказки почти не слушал, читал книги, вроде «История России в древнейших времён» Соловьёва - и обречённо отдавал себе отчёт, что потерю не наверстать.
И первое настоящее адресное обращение «Здравствуй, дружок!» прозвучало для меня словно «…и прощай, дружок…»
Потом много раз доходило задним числом, что голос свыше обращался именно ко мне тем или иным образом - а мне казалось, что зовут в свидетели, а не в участники.
Казалось так в том числе от застенчивости и от сердечной глухоты, это раз.
А во-вторых, я привык смотреть кино и мультфильмы - и оттуда лично со мной никто не разговаривал.
Один раз Петю Иванова позвали при мне.
А второй раз в «Пурпурной розе Каира» чёрно-белый плоский Бакстер спустился с экрана в кинозал к Сесилии, которая его полюбила.
…Зато к кому обращается «Пионерская зорька», я знал прекрасно.
«Здравствуйте, ребята! Вы слушаете пионерскую зорьку!» -
говорила мне из радиоточки Оля Блинова.
Она жила на третьем этаже в нашем подъезде и я каждый день с ней здоровался наяву.
Пионерская зорька, пахнет воротничок
Утюгом и холодной водой из-под крана,
Воздух скрипит как по струнам смычок,
Пока, пока, не опаздывай, подталкивает мама,
Это жизнь уже, что ли, настоящая, да?
Портфель в пупырышках, как у министра,
На лацкане пунцовеет крохотная звезда,
Время плетётся медленно, а жизнь прошла быстро,
Вниз через две ступеньки, направо во двор,
Солнечная пыль, гаражи, крыши горят парчово,
Стриженные затылки, сбоку бант и пробор,
Клякса в учебнике прямо на лбу Хрущова,
Больно дышать, воздух прохладный чист,
Оля Блинова, привет, пионерок в стране сколько,
Но папаша на радио специалист,
Оля сама и есть пионерская зорька,
Голос из радиоточки, кругл он и чуть курнос,
Точно такой, подходящий стране и школе,
Плакать нельзя, смеяться нельзя до слёз,
Это жизнь уже, уже настоящая, что ли?
Пахнет утюгом отглаженный воротник,
Пахнет весенний воздух общим жильём, обновой,
«В классе бросался ластиком» - совесть язвит дневник,
Стены ликуют голосом Оли Блиновой.
Говорил мне артист вечно «здравствуй, дружок»,
Так уютно врасплох, словно «съешь пирожок».
И потом как всегда «хочешь, я расскажу
Тебе сказку?», ещё бы, затем и сижу
В коридоре на кухне, где сердце стучит,
Где из радиоточки Литвинов журчит -
Про Ивашку с копытцем и жалкой виной,
Про Хаврошечку в ушке бурёнки родной.
Пахло мёдом и хлебом от русских дорог,
И от сдобного голоса дедушки впрок.
И казалось, что вроде того колобка
Там «дружок» есть, идёт передача пока,
Что ему и читает Литвинов живой
Эти сказки, а тот лишь молчит головой.
И потом, через годы, дошло до меня,
Долетел до земли откровенья снежок,
Что тот самый «дружок» - это именно я,
«Хочешь, я расскажу тебе сказку, дружок…»
…Действительно, мне никогда не приходило в голову, что артист здоровается со мной:
«Здравствуй, дружок! Хочешь, я расскажу тебе сказку?»
Во-первых, мне было неизвестно, что Литвинов работает в студии звукозаписи и оттуда разговаривает со слушателями.
Судя по голосу и по словам, которые звучали - я воображал, что он сидит прямо в коробке радио на кухонной стене, за тряпочкой, откуда шёл звук - маленький и уютный, в колпаке и шароварчиках, как у гнома.
Потом мне пришло на ум - что дедушка находится в деревенской избушке и разговаривает со своим дружком.
А нам слышно по проводу.
С одной стороны дубового столика Литвинов, а с другой напротив - его дружок.
Так как дело было сказочным, я считал и видел мысленным взглядом - кого-то вроде «колобка», который ушёл наконец от всех и прибился напоследок к сказочнику, чтобы сказки слушать.
Колобок сидел на деревенской скамье нижней частью круглой головы и болтал ногами, а верхней частью головы глядел на старика и слушал его маленькими ушами.
Ещё он складывал перед собой на столе кулачки один на другой, как дядя Федя на спинке стула - чтобы опустить на них подбородок.
Где у колобка мог быть подбородок - я не знал, воображения не хватало.
Но в уме всё получалось и так, похоже.
…Через много лет открытия хлынули одно за другим - и я был трижды потрясён.
«Через много лет» - это всё же к концу шестидесятых, а не в институте или во время бракосочетания в ЗАГСе.
Сначала дошло, что Мойдодыр на самом деле означает «мой до дыр» - и часть привычной вселенной рассыпалась и собралась новым образом.
Потом снизошло откровение, что доктор Айболит - это «ай, болит!».
То есть кто-то вскрикнул «Ай, болит!» - и этим позвал доктора, который всегда тут как тут - «Кто звал? На что жалуетесь?»
Рухнула другая часть обжитой вселенной и тут же воскресла и блеснула новыми смыслами.
А окончательно добило - когда самородным образом вспыхнула догадка, что сказочник Литвинов из радиоточки все эти годы разговаривал со мной.
Не с кем-то, что находился внутри избушки, не с тем, кто маячил у меня за спиной, если бы там кто-то маячил - а со мной прямой наводкой, глядя в детские глаза.
К тому времени я сказки почти не слушал, читал книги, вроде «История России в древнейших времён» Соловьёва - и обречённо отдавал себе отчёт, что потерю не наверстать.
И первое настоящее адресное обращение «Здравствуй, дружок!» прозвучало для меня словно «…и прощай, дружок…»
Потом много раз доходило задним числом, что голос свыше обращался именно ко мне тем или иным образом - а мне казалось, что зовут в свидетели, а не в участники.
Казалось так в том числе от застенчивости и от сердечной глухоты, это раз.
А во-вторых, я привык смотреть кино и мультфильмы - и оттуда лично со мной никто не разговаривал.
Один раз Петю Иванова позвали при мне.
А второй раз в «Пурпурной розе Каира» чёрно-белый плоский Бакстер спустился с экрана в кинозал к Сесилии, которая его полюбила.
…Зато к кому обращается «Пионерская зорька», я знал прекрасно.
«Здравствуйте, ребята! Вы слушаете пионерскую зорьку!» -
говорила мне из радиоточки Оля Блинова.
Она жила на третьем этаже в нашем подъезде и я каждый день с ней здоровался наяву.
Пионерская зорька, пахнет воротничок
Утюгом и холодной водой из-под крана,
Воздух скрипит как по струнам смычок,
Пока, пока, не опаздывай, подталкивает мама,
Это жизнь уже, что ли, настоящая, да?
Портфель в пупырышках, как у министра,
На лацкане пунцовеет крохотная звезда,
Время плетётся медленно, а жизнь прошла быстро,
Вниз через две ступеньки, направо во двор,
Солнечная пыль, гаражи, крыши горят парчово,
Стриженные затылки, сбоку бант и пробор,
Клякса в учебнике прямо на лбу Хрущова,
Больно дышать, воздух прохладный чист,
Оля Блинова, привет, пионерок в стране сколько,
Но папаша на радио специалист,
Оля сама и есть пионерская зорька,
Голос из радиоточки, кругл он и чуть курнос,
Точно такой, подходящий стране и школе,
Плакать нельзя, смеяться нельзя до слёз,
Это жизнь уже, уже настоящая, что ли?
Пахнет утюгом отглаженный воротник,
Пахнет весенний воздух общим жильём, обновой,
«В классе бросался ластиком» - совесть язвит дневник,
Стены ликуют голосом Оли Блиновой.