(no subject)
8.
Это было несколько лет назад, поднимаю глаза на дверь подъезда и читаю объявление.
Пишут по-немецки, что попугай улетел, обещают вознаграждение тому, кто сообщит о нём сведения, и приложена фотография любимца.
Круглый выпуклый маленький глазок, хохолок и огромный горделивый нос.
Нос поблескивал и даже перевешивал немного тельце в перьях, и попугаю приходилось высоко держать головку, задирать её назад, чтобы не свалиться с жёрдочки.
И, как бывает обыкновенно, пока поднимался по лестнице вверх - начали сами собой наборматываться стихи, даже песенка.
Район довольно бюргерский, упорядоченный - на весь квартал я да заморский попугай художники в своём роде, иностранцы.
(Кроме многочисленных турок, у которых тоже есть свой упорядоченный хаос - стилистически вольным птицам не подходящий.)
Продолжалось солнечное июньское утро - и птица воображаемо начала путешествие.
Объявленье висит у подъезда,
Попугай, говорят, улетел,
А куда - никому не известно,
Всё оставил, чем в мире владел.
Там вороны по улицам скачут,
Там голодные кошки живут,
И хозяева бедные плачут
И вернуться обратно зовут.
У него хохолок на макушке,
Милый нос иностранным крючком,
Сбереженья оставил, игрушки,
И протиснулся в дверцу бочком.
И совершенно непонятно стало - куда бы его отправить? Всюду опасности, чужие люди и хищники… В зоопарке та же клетка…
И вспомнил мельком виденную картину в Париже, недалеко от центра.
Вдоль шоссе, на железнодорожном склоне, заросшем деревьями и травой - на сотни метров (или километров?) тянулся самострой из картонных коробок, настоящий «шанхай», поразительная по легкомыслию времянка.
И парижанин Миша - он сидел за рулём - рассказал, что это румынские цыгане поставили, отвели от ближайшего провода электроток, развели очаги, повесили котлы над огнём и стали жить.
Я их и видел из окна машины - копошатся с детьми и старухами, потягиваются, кто-то бляху ремня полирует, кто-то на скрипке струну меняет, молодая цыганка младенца белой грудью кормит - всё видно в подробностях, как в фильме Кустурицы.
Цыгане и у себя дома, и у всех на виду.
Миша говорит, что раз в год или в два табор отправляют на родину в Румынию, а потом они обратно стягиваются, по частям.
Местные, вроде, привыкли, без этой самодеятельности в городе чего-то станет и не хватать…
Да вот кто будет рад талантливой птице, озаряет!
И переселил «шанхай» из Парижа в Вену, в песне это ничего не стоит.
Невозможно на крыльях коротких
Улететь к золотым берегам,
На вокзале в картонных коробках
Будет жить он у местных цыган.
Жаль в неволе воспитанной птички,
По-цыгански начнёт говорить
И подхватит дурные привычки -
Воровать, напевать и курить.
По сути все мы «в неволе воспитанные птички», так или иначе.
Помимо давнего костра на поле чудес, и передвижного шапито Первого круга.
Подобные строчки внезапного восхищения, которые падают словно ниоткуда вопреки намерениям - приводят в недоумение. Ум знает и помнит - могут обмануть, обобрать, отвести глаза - а в стихотворении, в песне всё равно восхищаешься. То есть сперва в стихи протиснется контрабандой восхищение - а потом приходит осознание, что происходит.
Как восхищает антибуржуазность, мужество легкомыслия, воля вольная.
Хороша, знаешь, трубочка с дымом,
Хорошо, развалясь налегке,
Плыть куда-нибудь с Геком и Джимом
На плоту по широкой реке.
Джим убежал от рабства, это понятно.
Но Гек-то уплыл от буржуазного воспитания, неволи насильного окультуривания - то есть от тех, кто добра мальчику хотел.
Как мой знакомый попугай.
Через пару дней объявление с двери подъезда исчезло, птица нашлась, судя по всему.
А в песенке носатый так и плывёт до сих пор в обнимку с Гекльберри, с Джимом беседует.
18.4.23
Это было несколько лет назад, поднимаю глаза на дверь подъезда и читаю объявление.
Пишут по-немецки, что попугай улетел, обещают вознаграждение тому, кто сообщит о нём сведения, и приложена фотография любимца.
Круглый выпуклый маленький глазок, хохолок и огромный горделивый нос.
Нос поблескивал и даже перевешивал немного тельце в перьях, и попугаю приходилось высоко держать головку, задирать её назад, чтобы не свалиться с жёрдочки.
И, как бывает обыкновенно, пока поднимался по лестнице вверх - начали сами собой наборматываться стихи, даже песенка.
Район довольно бюргерский, упорядоченный - на весь квартал я да заморский попугай художники в своём роде, иностранцы.
(Кроме многочисленных турок, у которых тоже есть свой упорядоченный хаос - стилистически вольным птицам не подходящий.)
Продолжалось солнечное июньское утро - и птица воображаемо начала путешествие.
Объявленье висит у подъезда,
Попугай, говорят, улетел,
А куда - никому не известно,
Всё оставил, чем в мире владел.
Там вороны по улицам скачут,
Там голодные кошки живут,
И хозяева бедные плачут
И вернуться обратно зовут.
У него хохолок на макушке,
Милый нос иностранным крючком,
Сбереженья оставил, игрушки,
И протиснулся в дверцу бочком.
И совершенно непонятно стало - куда бы его отправить? Всюду опасности, чужие люди и хищники… В зоопарке та же клетка…
И вспомнил мельком виденную картину в Париже, недалеко от центра.
Вдоль шоссе, на железнодорожном склоне, заросшем деревьями и травой - на сотни метров (или километров?) тянулся самострой из картонных коробок, настоящий «шанхай», поразительная по легкомыслию времянка.
И парижанин Миша - он сидел за рулём - рассказал, что это румынские цыгане поставили, отвели от ближайшего провода электроток, развели очаги, повесили котлы над огнём и стали жить.
Я их и видел из окна машины - копошатся с детьми и старухами, потягиваются, кто-то бляху ремня полирует, кто-то на скрипке струну меняет, молодая цыганка младенца белой грудью кормит - всё видно в подробностях, как в фильме Кустурицы.
Цыгане и у себя дома, и у всех на виду.
Миша говорит, что раз в год или в два табор отправляют на родину в Румынию, а потом они обратно стягиваются, по частям.
Местные, вроде, привыкли, без этой самодеятельности в городе чего-то станет и не хватать…
Да вот кто будет рад талантливой птице, озаряет!
И переселил «шанхай» из Парижа в Вену, в песне это ничего не стоит.
Невозможно на крыльях коротких
Улететь к золотым берегам,
На вокзале в картонных коробках
Будет жить он у местных цыган.
Жаль в неволе воспитанной птички,
По-цыгански начнёт говорить
И подхватит дурные привычки -
Воровать, напевать и курить.
По сути все мы «в неволе воспитанные птички», так или иначе.
Помимо давнего костра на поле чудес, и передвижного шапито Первого круга.
Подобные строчки внезапного восхищения, которые падают словно ниоткуда вопреки намерениям - приводят в недоумение. Ум знает и помнит - могут обмануть, обобрать, отвести глаза - а в стихотворении, в песне всё равно восхищаешься. То есть сперва в стихи протиснется контрабандой восхищение - а потом приходит осознание, что происходит.
Как восхищает антибуржуазность, мужество легкомыслия, воля вольная.
Хороша, знаешь, трубочка с дымом,
Хорошо, развалясь налегке,
Плыть куда-нибудь с Геком и Джимом
На плоту по широкой реке.
Джим убежал от рабства, это понятно.
Но Гек-то уплыл от буржуазного воспитания, неволи насильного окультуривания - то есть от тех, кто добра мальчику хотел.
Как мой знакомый попугай.
Через пару дней объявление с двери подъезда исчезло, птица нашлась, судя по всему.
А в песенке носатый так и плывёт до сих пор в обнимку с Гекльберри, с Джимом беседует.
18.4.23