ЕВАНГЕЛИЕ ИЗ СЕМЬИ ПЕРВЫХ РОМАНОВЫХ
Книга, замкнувшая круг истории династии
Династические реликвии хранятся обыкновенно в дорогих ларцах, и история их бытования изучена в мельчайших подробностях. Совсем другая судьба была уготована священной книге, происходящей из первой царствующей семьи Романовых. В ее истории, как в капле воды, отразилась многострадальная судьба России.
В 2000 г. в ГМЗ «Царское Село» поступила из Павловска большая партия книг - около 4000 томов, происходивших из мемориальной императорской царскосельской библиотеки.[1] Среди прочих раритетов, обернутых в немецкие газеты 1946 г. [2], обращала на себя внимание своей ветхостью и многочисленными записями на полях страниц книга в переплете XVII в.: доски, обтянутые тканью, на верхней крышке серебряные гравированные фигурные накладки - Евангелие 1627 г. Эта книга, напечатанная на Московском печатном дворе, сама по себе является сейчас весьма редким изданием. Евангелия как богослужебные книги постоянно были в использовании и довольно быстро изнашивались, ветшали.
Евангелие 1627 г. с четырьмя гравюрами, рисованными известным русским иконописцем Строгановской школы Прокопием Чириным и гравированными Кондратом Ивановым, специалисты считают значительным достижением издательского мастерства. «Это издание - первоклассное и по качеству печати, и по оформлению»[3]. Не удивительно, что именно Евангелию 1627 г. впоследствии подражали другие издатели, а помещенные здесь впервые гравюры повторялись в последующих изданиях, которых было 14 в течение 41 года.
Но не просто редкой и ценной, а поистине уникальной делает эту книгу вкладная запись кириллическим полууставом, оставленная почти 400 лет назад на первых 14 листах: «Лета 7136 Году месяца октября в 18 день на память Святого апостола и евангелиста Луки пожаловала государыня благоверная и христолюбивая Великая Старица Инока Марфа Ивановна в дом пречистой Богородицы честного и славного ее Благовещения и великого святителя Василия Кесарии Каппадокийской в Кашинский уезд в Благовещенский монастырь книгу сию Евангелие тетр печатное напрестольное, оболочено бархатом черным, Евангелисты серебряны позолочены. При игумене Михее с братиею. А кто сию книгу Евангелие из дому Пречистой Богородицы вынесет или родимцу отдаст или продаст или заложит или какую хитрость учинит и того Бог судит на втором и страшном пришествии Господнем, да ответит перед Богом. А подписал игумен Михей своею рукою лета 7136» (7136 соответствует 1627 г. по новому летоисчислению).
На этом экземпляре из Кашинского Благовещенского монастыря тоже отразилась его многолетняя служба: многие страницы закапаны воском, углы листов сильно затерты, черный бархат, в который книга была «оболочена», превратился в серо-голубую тончайшую ветхую материю, деревянные крышки покрыты трещинами и изъедены насекомыми. И все же, учитывая, что книга не подвергалась реставрации, сохранность ее довольно хорошая. Главное, что сохранился подлинный переплет первой трети XVII в. и целы «Евангелисты серебряны позолочены» - гравированные фигурные наугольники, а также средник - «Распятие с предстоящими» на верхней крышке.
«Государыня Великая Старица Инока Марфа Ивановна», пожертвовавшая эту книгу Кашинскому монастырю - мать Михаила Федоровича (1596-1645) - первого царя из рода Романовых.
Марфа Ивановна, до насильственного пострижения Ксения Ивановна Шестова (ок. 1570 - 1631), из боярского рода Морозовых, была женой одного из самых знатных и богатых людей государства, ближайшего родственника царя Федора Ивановича - боярина Федора Никитича Романова (ок. 1554 - 1633)[4].
Их единственный сын Михаил был призван на царство Земским собором в 1613 г. после пресечения рода Рюриковичей и нескольких беспокойных лет Смуты. В это бурное ненадежное время юный Романов вместе с матерью скрывался от преследований поляков и прочих претендентов на русский престол в Костроме, в Ипатьевском монастыре, в то время как его отец все еще томился в польском плену. Многолюдное посольство, созданное Собором, отправилось из Москвы в Ипатьевский монастырь к Михаилу Федоровичу и его матери «бить челом» - принять государство новому царю.
Поначалу мольбы посольства были встречены решительным отказом: инокиня Марфа Ивановна, мать семейства, перенесшего множество невзгод и потерь в Смутное время, искренно старалась отклонить от своего единственного оставшегося в живых сына высокую, но тяжелую и опасную долю и не хотела благословлять его на царство. Трагическая участь других выборных царей Годунова и Шуйского не могла не устрашить мать и сына; развал государства, измены и шаткость бояр и народа, юность избранного царя - все подавало мало надежды новому властелину московского государства. Марфа отвечала боярам, что сын ее «не в совершенных лет… и как быть на Московском государстве и прирожденному государю государем, видя такие прежним государям крестопреступления, позор, убийства и поругания?»[5] Юный Михаил, находившийся под сильным влиянием матери, отказывался от престола «с великим гневом и плачем». Только когда послы в отчаянии упомянули о Божьем гневе, который постигнет того, кто не хочет спасти государство от окончательной гибели, - тогда инокиня Марфа благословила сына на царство.
Венчание на царство и миропомазание Михаила Федоровича совершилось 11 июля в Успенском соборе московского Кремля. Заботами Земского собора под личные комнаты молодому царю были отведены Кремлевские царские палаты: средняя Золотая, Грановитая и старые хоромы царя Ивана Васильевича - явное напоминание о близком родстве новоизбранного царя с прежним царским родом. Это было сообразно духу московской старины, крепко державшейся прошлого.
Михаил, оповещая о своем избрании, всегда повторял, что «учинился на великих государствах по благословению матери своей, великой государыни, старицы иноки Марфы Ивановны»[6]. Сказания о воцарении Романова придают особое значение матери родоначальника царской династии. Так, в одном из них встречаются следующие слова: «Боголюбивая его мати, великая старица Марфа, правя под ним и поддержая царство со своим родом, еще бо сущу отцу его в плену у короля польского». Непосредственное влияние Марфы на дела видны в жалованных грамотах различным монастырям, появившимся на второй год царствования. Грамоты эти начинаются словами: «Божиею милостию мы, великий государь… и мать наша государыня великая старица инока Марфа Ивановна пожаловали…» Есть жалованные грамоты и от имени самой великой старицы.
Благочестивый и почтительный сын, Михаил Федорович позаботился о высоком чине для отца (Федор Никитич, в иночестве принявший имя Филарет, был наречен патриархом) и для матери (она стала игуменьей Вознесенского монастыря в Кремле, где обычно постригались женщины из царского дома). В вопросах веры Марфа Ивановна была очень строга, но не чуждалась и светской жизни. В монастыре она организовала златошвейную мастерскую, где шились покровы на гробницы царей и цариц, на мощи святых. Там же изготавливались парадныя одежды для Михаила и рясы и мантии для Филарета. Своей обязанностью Марфа считала покровительство опальным и вдовым царицам, жившим в далеких северных и уральских монастырях.
Есть свидетельства о грамотности Марфы Ивановны. «Раз, отпущен был лоскут сафьяну старцу Иосифу на молитвенник для Марфы Ивановны. В другой раз великая инокиня потребовала себе «книгу печатную в десть, Василия Кесарийского, в переплете бараньей кожи, да псалтырь письменную со следованием, оболочену сафьяном синим»[7].
Вся семья Романовых отличалась особым благочестием: по инициативе Михаила Федоровича и патриарха Филарета в честь всевозможных событий воздвигалось множество новых храмов, устанавливались новые церковные праздники. Особое покровительство оказывал царь Михаил монастырям. Неоднократно он с матерью пешком отправлялся по дальним монастырям для молений о скорейшем разрешении проблем, а потом предпринимались еще более грандиозные паломничества для воздаяния Богу благодарностей.
Множество труднейших задач, вставших перед молодым царем, надолго отсрочило решение вопроса о его женитьбе. Но для продолжения династии необходим был наследник престола. После нескольких неудачных попыток, выбор остановился на скромной красавице из незнатного рода Евдокии Лукьяновне Стрешневой. Бракосочетание состоялось в феврале 1626 г. в Успенском соборе. Марфа постаралась принять все меры, чтобы брак сына оказался удачным, даже спрятала венец невесты в свой ларец и запечатала своей печатью от сглаза. Все ее старания помогли ей установить с царицей Евдокией добрые сердечные отношения. Вместе они часто ездили на богомолье в отдаленные монастыри.
В апреле 1627 г. в молодой царской семье родился первенец - дочь Ирина. Она стала любимицей Марфы, которая шила для нее потешные куклы и баловала изысканными сластями. Девочка отвечала бабушке полной взаимностью. Позднее она даже завещает похоронить себя рядом с Марфой в Новоспасском монастыре, а не в Вознесенском в Кремле, где хоронили цариц и царевен. Вероятно, в связи с рождением долгожданной внучки в 1627 г. Марфой Ивановной и был сделан вклад в Благовещенский Шеренский (Ширинский) монастырь в Кашинском уезде Тверской губернии.
Традиция вкладов восходит к ранним годам христианства. Люди всех общественных слоев заботились о спасении как своей души, так и душ своих родственников. Вклады (пожертвования) делались «за здравие» живущих или на поминовение умерших родственников, ради пострижения в обители, по завещанию, по случаю важных семейных событий и т. п., зачастую в несколько монастырей одновременно. Жертвовались книги, предметы церковной утвари, вещи хозяйственного обихода и другое имущество, скот, зависимые от вкладчика крестьяне, а также деньги. Братия обители или клирики собора, получившего вклад, должны были молиться о здравии вкладчиков и их родных, или об упокоении представителей рода вкладчика. Благодаря святости места и молитвенному усердию монашествующих такое поминовение считалось особенно спасительным. Кроме того, по особо щедрым вкладчикам служили заупокойные литургии, раздавали милостыню нищим и устраивали трапезу для братии («корм») в дни памяти жертвователя.
Порядок поминания вкладчиков был установлен в большинстве монастырей во 2-й половине XVI в. 75-я глава постановлений Стоглавого Собора 1551 г. предписывала монастырским властям собирать сведения о вкладчиках, «ставити по них кормы да на их памяти пети собором панихиды, и обедни служити, и братию кормити по монастырскому чину». Срок, в течение которого поминался вкладчик и его родственники, определялся обычно из расчета 1 рубль на год поминания одного человека. Сведения о вкладах и вкладчиках, об условиях, на которых сделан вклад, обстоятельствах внесения вкладов и обязательствах монастыря по ним вносились в синодики (поминальные списки), а с середины XVI в. - в специальные вкладные книги. В случаях, когда в качестве вклада подносилась книга, все эти сведения записывались на страницах самой жертвуемой книги - такие записи получили название вкладных записей.
Благодаря вкладам, век за веком собирались в иноческих обителях уникальные коллекции древностей, богатейшие библиотеки. Самыми щедрыми вкладчиками были, конечно, государи и члены их семей. От них поступали как правило вклады богослужебными книгами, иконами, церковной утварью. Чаще других подносилось Евангелие (Четвероевангелие) - важнейший для православных христиан раздел новозаветной части Библии. Такие книги обычно переплетались в бархат (некоторые исследователи полагают, что кожа умерщвленного животного была неприемлема в качестве материала для переплета священной книги), часто заключались в оклад из драгоценных металлов и каменьев. В начале XVII в., на заре русского книгопечатания, книга еще оставалась редкостью и, в основном, отождествлялась с Библией [8], с Евангелием. Понятие «книги» (во множественном числе) не употреблялось. Книга была одна - Библия. И ее читали всю жизнь. Для глубоко верующего человека того времени Библия представляла собой не просто ценный предмет, и даже не столько предмет материальной культуры вообще, сколько некую духовную сущность. Ведь «в начале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог»[9].
Поэтому вполне естественно, что вкладом, внесенным в дальний Кашинский монастырь «благоверной и христолюбивой» инокой Марфой Ивановной вскоре после рождения внучки Ирины, явилось именно Евангелие. Заметим, забегая вперед, что и на помин Ирининой души, после ее кончины, был сделан вклад в виде Евангелия: «…Печатано в 1677 г. Пожертвовано 1 февраля 1679 г. царевной Татьяной Михайловной по сестре своей царевне княжне Ирине Михайловне для вечного поминовения. Новоспасского монастыря»[10].
Монастыри в допетровской Руси были центрами духовной, религиозно-нравственной и культурной жизни русского народа: из них, с начала существования христианства в России, разливался свет духовного просвещения, из святых обителей выходили пастыри церкви, подвижники благочестия, просветители и наставники народа. Восприняв богатейшее наследие древней христианской культуры, усердные иноки переводили и переписывали сочинения своих предшественников и отцов христианства, составляли и переплетали книги. Являясь в свое время средоточием образованности, монастыри притягивали к себе людей острого и пытливого ума, которые фактически только там и могли удовлетворить свои умственные и духовные запросы.
Монастыри служили временными пристанищами на пути странников: в любом из них можно было остановиться, найти ночлег и пропитание, душевное тепло и человеческое общение. Зачастую удаленные от городов и селений небольшие монастыри и скиты являлись конечной целью паломников. Ведь чем в более глухой местности находилась обитель, чем дальше от суеты мирской жизни она отстояла, тем больше было в ней благодати, тем скорее была вероятность встретить здесь истинного подвижника православия, умудренного почтенного старца.
Тверской край изобиловал множеством монастырей: в пределах Тверской губернии существовало некогда более ста монастырей, в самом Кашинском уезде было не менее 20 обителей[11].
Что представлял собой затерянный в тверских лесах Благовещенский монастырь? Сведений об этой обители немного. Большинство исследователей (архимандрит Амвросий, В. Зверинский, А. Ратшин) отмечают, что «о времени основания ее неизвестно». П.М. Строев указывает, что Благовещенский «Ширинский… мужской монастырь основан князем Кашинским Георгием»[12]. Скорее всего, он имеет в виду последнего (перед потерей Кашинским княжеством самостоятельности) кашинского князя Юрия Ивановича, сына Ивана III, Калиты. Время княжения Юрия Ивановича (1504-1533) характеризовалось активизацией художественной жизни и строительства в Кашинском уделе[13].
Благовещенский монастырь был построен в 25 верстах от Кашина в Ширинском лесу (его также называли Шеренским), при впадении реки Ширинки в Медведицу. По описи 1710 г., составленной стольником Тимофеем Акинфовым Дуровым[14], в этом монастыре были церкви: Благовещения Пресвятой Богородицы, деревянная и теплая, в честь обновления Храма Воскресения Христова; «да в том же монастыре, - сказано в описи, - церковь старая во имя св. Василия Кесарийского, шатровая». Авторитетный исследователь А. Ратшин[15] считает, что именно в этой местности, в Шеренском лесу, в неравной борьбе с татарами был замучен в 1238 г. св. Василий Константинович, князь Ростовский, внук Всеволода Большое Гнездо и отец легендарных Бориса и Глеба[16]. Известно, что в Ширинском (его также называли Шеренским) Благовещенском монастыре было две церкви и два престола[17]. Согласно вкладной записи, Евангелие пожаловано «в дом пречистой Богородицы… и великого святителя Василия». Вероятно, второй престол был посвящен Василию Великому (Кесарийскому, или Каппадокийскому) именно в связи с тем, что он являлся небесным покровителем Ростовского князя Василия (Василька), причисленного церковью к лику страстотерпцев. Видимо, у государыни старицы Марфы Ивановны был особый интерес к этому святому, не случайно она «требовала себе книгу печатную… Василия Кесарийского».
Перечень настоятелей Ширинского монастыря прослеживается лишь с 1661 г. Кроме нескольких исторически достоверных игуменов известен по преданию еще игумен Иона из дворян фамилии Кисловских, «каковой род благодетельствовал Ширинскому монастырю, и в нынешней бывшей монастырской церкви находятся гробницы некоторых лиц из рода Кисловских»[18]. В начале XVIII в. братия Ширинского монастыря была совсем немногочисленной: в 1710 г. здесь жили игумен Феодосий, иеромонах Давид, три или четыре монаха, «еще белый поп, священник, вероятно вдовый»[19]. Как видно из документов архива Святейшего Синода, обитель эта была вполне благосостоятельной: в 1722 г. монастырь отдал серебряную посуду и серебряный лом для денежного двора[20]. По ревизии 1727 г. он числился приписным к Желтикову монастырю Тверской губернии. В 1755 г. во время генерального межевания церковных земель Кашинского уезда за Ширинским монастырем значились деревни Подмонастырская слобода, Туровино, Опарниково, Батайлово, Окатово. А также семь деревень в Корчевском уезде - всего 101 двор, 364 души, 3405 десятин, в пустошах 505 десятин.[21] Настоятель монастыря имел сан игумена.
С воцарением Екатерины II положение монастырей в государстве претерпевает грандиозные перемены. Просвещенная императрица исповедует модный взгляд, что «громадные монастырские и церковные имения появились благодаря фанатизму и суеверию», насаждаемому малограмотными священниками. Задуманная ею церковная реформа предполагала, в частности, секуляризацию церковных имуществ - передачу большей части церковно-монастырских поместий и имущества государству, с тем, чтобы в дальнейшем употреблять доходы от церковных имений «на славу Божию и пользу отечества» и «делать такие распорядки, которые бы споспешествовали истинному просвещению народа»[22]. Как и многие другие монастыри, в 1764 г. Ширинский монастырь, был упразднен и обращен в приходскую церковь. Источники второй половины XIX в. свидетельствуют, что к этому времени на его месте остался лишь погост[23].
Неизвестно, куда было передано имущество Ширинского монастыря. Обычно, когда упразднение монастыря влекло за собой прекращение службы, все имущество, включая книги, передавалось в тот монастырь, к которому был приписан упраздненный. Но в нашем случае храм Благовещения был сначала «поверстан» приходской церковью, потом превратился в погост, а позже на его месте осталось лишь кладбище, т.е. монастырь угасал постепенно. Вообще сомнительно, что это Евангелие «дониконовской» печати, несмотря на статус семейной романовской реликвии, оставалось в церкви. Церковные реформы Никона, начатые в середине XVII в., ставили своей целью унификацию православного богослужения, исправление его и, прежде всего, богослужебных книг, издаваемых на Московском печатном дворе, по греческому образцу. Церквам и верующим было запрещено пользоваться «дониконовской» книгой в богослужении. С этого времени московские издания до 1652 г., систематически изымаются патриаршей церковью и «безденежно» обмениваются на «новоисправленные» книги. Так, к примеру, запись, сделанная в 1696 году на одном из Прологов 1641 г. издания[24], повествует об обмене этой книги, вложенной в Воскресенский монастырь, «что на Тверской улице», царем Михаилом Федоровичем, на Пролог «новоисправной». Дореформенные печатные книги становятся основой сохранения церковно-догматических воззрений старообрядцев[25]. Приверженцы старой веры развернули активную деятельность по приобретению любыми путями книг «древлеписьменных» и «дониконовских», чаще всего выменивая или выкупая их у монастырей и церквей.
В начале ХХ в., после издания царского указа 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости» старообрядцы, подвергавшиеся гонениям почти 250 лет, получили свободу вероисповедания. Теперь им разрешалось объединяться в религиозные братства, издавать свою религиозную литературу, строить молитвенные дома; было дозволено проведение открытых соборов и съездов, свободное и публичное отправление старообрядческого культа по старопечатным книгам. Вновь образованные религиозные братства, высоко ценя книгу дониконовской печати, продолжали бережно сохранять ценнейшие экземпляры Московского Печатного двора первой половины XVII в. На многих дошедших до нас старопечатных литургических книгах имеются штампы и надписи «Петербургское общество старообрядцев поморского согласия», «Охта, Никольская община», «Общественная моленная христиан поморского согласия» и т.п. Штамп на одном из сохранившихся экземпляров Евангелия 1627 г., аналогичного нашему, свидетельствует о том, что оно принадлежало Воскресенской старообрядческой общине в Петрограде[26]. Между тем, старообрядцы, занимавшие ведущее место в купеческой среде России начала ХХ в., вели и торговлю церковной утварью, как новой, так и древней. В сохранившемся старообрядческом документе под названием «Описание соборного заведения книг, икон и прочих приносных и пожертвованных вещей»[27], в списке старинных предметов довольно часто встречаются отметки о выдаче некоторых из них «на жизнь», о «промене» или продаже подлинных археологических ценностей.
Когда же и каким образом наше Евангелие в конце концов вернулось к Романовым?
В императорских библиотеках к 1917 г. насчитывалось более 70000 томов, из них около 24000 располагались в царскосельском Александровском дворце. Книги, в основном, сохранялись по признаку принадлежности тому или иному императору. Большинство личных книжных собраний было каталогизировано. Но ни в одном из сохранившихся каталогов не упоминается Евангелие 1627 г. При обращении же к инвентарным описям[28] жилых комнат Александровского дворца выяснилось, что это Евангелие как реликвия хранилось на рабочем столе императора Николая II в его Парадном кабинете, то есть буквально было его настольной книгой. Рядом с ним стояла скульптура - бронзовый бюст царя Михаила Федоровича.
В инвентарной описи в графе «примечания» указывалось, что в книгу была вложена пояснительная записка, очевидно - с информацией о времени и обстоятельствах обретения книги, но записка, к сожалению, была утрачена. Однако счастливый случай вскоре вывел нас к документам, которые дали полную ясность относительно появления этой книги в Александровском дворце[29].
В марте 1916 г. императрица Александра Федоровна поручила начальнику Царскосельского дворцового управления князю М. Путятину подыскать несколько предметов старины для подарка супругу (Николаю II) к празднику Пасхи. Из нескольких предоставленных на обозрение предметов императрица выбрала и велела приобрести старопечатное Евангелие 1627 г. с вкладной записью государыни Марфы Ивановны.
За эту книгу купец старообрядческой лавки в Апраксином дворе С.И. Козлов просил 500 рублей. Озадаченный такой высокой ценой и сознавая историческое значение этого предмета, имеющего прямое отношение к царской семье, Путятин обратился за консультацией к профессору Археологического института, доктору русской истории Н.П. Лихачеву. Лихачев и другие знатоки древности, видевшие эту книгу, признали ее археологические достоинства, вкладную запись, нанесенную на ее листы - подлинной, а сумму, за которую Евангелие могло быть приобретено, отвечающей его исторической ценности.
Книги в семье последнего императора были наиболее частым и самым любимым подарком к Рождеству, Пасхе и другим праздникам. Очень часто это была духовная литература.
В царскосельском Александровском дворце, где с 1905 г. императорская семья жила постоянно, помимо 18000 книг, хранившихся в четырех залах библиотеки, более 6000 личных книг императора и его супруги находилось в их жилых и парадных комнатах. «Книг было изобилие», - вспоминает подруга Александры Федоровны Юлия Ден, описывая личные комнаты царицы в Александровском дворце. Они лежали повсюду: в шкафах, на столах, в вертящихся этажерках. В Угловой гостиной, перед входом в залы библиотеки, на круглом столике библиотекарь раскладывал книжные новинки и свежие номера журналов, тотчас же заменявшиеся самыми последними, по мере их выхода в свет. В Сиреневой гостиной Александра Федоровна проводила больше времени, чем в других, здесь она любила читать, сидя у окна в кресле или на кушетке, возле которой - стенной шкафчик с книгами. Здесь государь часто читал вслух, в то время как императрица и дочери занимались рукоделием. Генерал А.А. Мосолов, в течение многих лет бывший начальником канцелярии Министерства Императорского двора и хорошо знавший внутреннюю жизнь царской семьи, в своих мемуарах[30] пишет: «Чтение вдвоем было главным удовольствием царской четы, искавшей духовной близости и семейного уюта… Особенно соблюдались часы вечернего чтения. Трудно себе представить что-либо, что могло бы заставить государыню согласиться отказаться хотя бы на один вечер от этих чтений с глазу на глаз у камина. Царь читал мастерски и на многих языках: по-русски, по-английски (на нем разговаривали и переписывались их величества), по-французски, по-датски и даже по-немецки…» Чаще всего это были исторические сочинения или русские романы. Сама же Александра Федоровна предпочитала духовно-религиозное чтение - среди книг, в большом количестве находившихся в ее личных апартаментах, преобладала такая литература как жития святых, святоотеческие труды, литургические и иные книги духовного содержания. В кабинете, гостиной и спальне императрицы хранились отпечатанные еще при Александре III и все позднейшие издания Евангелий, молитвенников, всевозможных описаний монастырей и церквей; многие в лиловых бархатных переплетах, некоторые в роскошных окладах резной слоновой кости.
Известно, что Николаю II и Александре Федоровне было присуще особое благочестие, отличавшее их жизнь как от ряда других царственных особ, так и от современного им дворцового окружения. Их редкая по силе и преданности взаимная любовь удивительным образом переплеталась с искренней любовью к Богу и твердой, ничем непоколебимой верой. Трогательные свидетельства этих высоких чувств мы находим в опубликованных дневниковых записях и интимной переписке августейших супругов.
Вот записка Аликс, адресованная мужу в канун Нового года: «Моему единственному, любимому душке с самыми нежными молитвами, чтобы Господь щедро благословил для тебя наступающий 1908 год - чтобы он ниспослал тебе Свое благословение и дал тебе силу, энергию и мужество нести твое тяжелое бремя. Нежно благодарю тебя, мой ангел, за всю твою милую неизменную любовь и за терпение к твоей женушке!»[31]. А вот одно из тысяч подобных писем, написанных накануне разлуки: «Мой драгоценный, Ты прочтешь эти строки, когда поезд уже будет увозить тебя далеко от женушки и детей. Так тяжело отпускать тебя одного … - но я знаю, что ты в безопасности в руках Божиих. Пусть все пройдет хорошо и не очень утомит тебя - твое сердце возрадуется, когда повидаешь все войска на этом памятном поле сражения[32]. Все молитвы и мысли женушки будут о тебе, мой любимый дорогой муженек… Ты будешь думать обо мне сегодня вечером. Мы исповедуемся после 9…, а завтра утром примем святое причастие. Сегодня вечером мы пойдем к всенощной, потом поедем в Уланскую церковь, чтобы быть на службе до того великого момента, к которому я так мало готова. Это будет большим утешением в нашей разлуке, но я чувствую себя столь недостойной этого благословения, столь не готовой к нему - никогда не приготовишься достаточно…»[33].
Так же и в письмах Николая II любовь к жене неотделима от его веры: «Моя родная Птичка, всего несколько слов, потому что опять нет времени, министры прислали мне горы бумаг - наверное, чтобы успеть до Пасхи. Нежно благодарю за твое дорогое письмо и яички… Сегодня утром я так много думал о тебе в нашей маленькой церкви - там было так хорошо и мирно… Образ и яйцо я положу в церкви напротив того места, где стою… Мои молитвы и мысли с тобой, моя девочка, мое Солнышко…»[34]
Праздник Пасхи - светлое Христово воскресение, главный христианский праздник, был самым любимым в семье Романовых. Пасхальных дней ждали с нетерпением, к ним готовились, их каждый раз глубоко переживали. Особым значением были исполнены для Николая II пасхальные торжества 1900 г., когда царская семья, восстанавливая прерванную связь с минувшим, прибыла на Пасху в Москву. Здесь, в первопрестольной, в Кремле, где жили и были захоронены первые Романовы, где прошлое ощущалось особенно живо, обострялось и восприятие события. «Тихая радость» от единения «с притекающими в храмы верными чадами нашей возлюбленной Церкви», по словам последнего российского императора, достигла степени «духовного восторга» в пасхальную ночь, во время торжественного богослужения. «Нынешнее чувство гораздо сильнее, чем то, которое я испытал в 1896 году… - делился Николай II в одном из писем своими переживаниями. - Сейчас я так спокоен и счастлив, и все здесь побуждает к молитве и дает умиротворение духу»[35]. Не случайно позже он повторит посещение Москвы в пасхальные дни.
Пасху 1916 г., когда было приобретено памятное Евангелие, Николай Александрович и Александра Федоровна провели в разлуке - император находился в военной ставке в Могилеве, откуда с грустью пишет жене: «В прошлом году мы тоже были врозь в этот день… Быть далеко друг от друга на Страстной неделе и Пасхе - настоящее испытание. Разумеется, я не пропустил ни одной службы. …Благослови тебя Бог, мое драгоценное сокровище, и пошли тебе счастливую, спокойную Пасху»[36].
Это была последняя Пасха Николая II - императора, следующую Пасху, в 1917 г., он встретит уже в качестве «гражданина Романова». После отречения, состоявшегося 2 марта, и последующего за ним 8 марта ареста, наступил пятимесячный период «царскосельского заточения» императорской семьи. С печальными мыслями и мрачными предчувствиями отмечали узники Александровского дворца Пасху 1917 г. В дневнике воспитателя цесаревича Пьера Жильяра запечатлено описание этого праздника: «В 9 ½ часов утра обедня и причастие. Вечером, в 11 ½ часов, все собираются к заутрене. У заутрени присутствует комендант дворца полковник Коровиченко, друг Керенского, и три офицера караула. Служба продолжается до двух часов, после чего все идут в библиотеку для обычных поздравлений. Государь, по русскому обычаю, христосуется со всеми присутствующими мужчинами, включая коменданта дворца и караульного офицера, который остался при нем. Они оба не могут скрыть волнения, которое вызвало в них это непосредственное движение Государя.
Потом все садятся за круглый стол для пасхального разговенья. Их Величества сидят друг против друга. Нас, с двумя офицерами, семнадцать человек. <…> После сравнительного оживления, которое начало быстро падать, разговоры замирают. Ее Величество особенно молчалива. Грусть ли это, или усталость?»[37]
И грусть, и усталость, и безысходные душевные страдания уже не оставляли царскую семью вплоть до ее трагической гибели. Но до последней минуты император и императрица, преодолевая скорбь, стремились «в молитве искать утешения и не сомневаться в любви и милосердии Божьем»[38]. Покидая Александровский дворец, они взяли с собой в Тобольскую ссылку изрядное количество книг, в том числе и книг духовного содержания[39]. Евангелие 1627 г. с вкладной записью Марфы Ивановны, как и множество других ценных личных вещей, осталось в их последнем доме и, пережив период распродаж, оккупацию, путешествие в Германию, - вернулось в Царское Село.
Как Ипатьевский дом, где была расстреляна царская семья, замкнул виток русской истории, начавшийся за 300 лет до этого в Ипатьеском монастыре, так и это уникальное Евангелие замыкает круг истории династии. Из первой царствующей семьи Романовых, почти через 300 лет, оно попадает в последнюю царствующую семью - последний монарх династии получает ее в подарок на последнюю Пасху, которую семья отмечала в своем доме, в Царском Селе.
Автор: старший научный сотрудник,
хранитель коллекции «Редкая книга» И.И. Зайцева
http://tzar.ru/science/research/gospel