Шел мелкий дождь
Было сыро, холодно и очень душно. Сыро - потому, что на улице шел дождь, зарядивший до сумерек. Холодно - потому, что стоял июнь, а в этом месяце на Катуни редко бывают теплые вечера. Ну а душно… Да разве останется воздух чистым и свежим, если в тесном зальчике набито народу, как в автобусе в час «пик». Да еще кто-то курит, да дышит перегаром. Крепко несет мокрой собачьей шерстью из-под скамейки.
«Не скули, Сапог, - громко говорит мальчишка, сидящий рядом, - выгонят». Он разламывает баранку, угощает собаку и говорит, обращаясь, видимо, к соседу: «У него лапа отдавлена». И весь зал с поскуливающей собакой уперся глазами в экран «видика». А на нем - западная «страшилка». И все стучат зубами, кто-то визжит. Дамы выходят покурить.
- Че попало, прям, - говорит одна, щелкая зажигалкой, - больные они там, что ли?
- Много знаешь, - не соглашается ее подруга, - вот это фильм, я понимаю, а мы, дураки, привыкли на все пуговицы застегиваться. Так и в гроб уложат, настоящей жизни не понюхаем.
Знали б тогда девушки-туристки, что от первого в их жизни кино по «видику» до жизни, «как в кино», не так уж далеко. Что стремительнее Катуни время обкатало, стерло зазубрины и углы камней «преткновения». И вот уже кажется далеким сеанс, за который положено было платить по рублю. Считаем на тысячи - привыкли.
Перепрыгнули планку проблемы «видюшников», правда, больно ударившись коленом: а вдруг «захромает» мораль подрастающего поколения? А вдруг скажется-покажется, и что тогда делать? И вот уже - какой спор-разговор? - зачем в «видюшнике» торчать, если у себя дома - жми кнопки телевизора - смотри. Все тебе, и челюсти, и костоломство с мордобоем, и нечто другое, носящее привкус популярной садовой ягоды. Кто-то обжегся? Не знаю, можно ли опалить крылья, пролетая над таким огнем?
«Взвейтесь костра-а-ми, синие но-о-чи!» - надрывались мы, в восторге глядя на искры, снопами взмывающие в черное небо. «Близится эра светлых годов», - съехидничал на днях добродушного вида старичок, наблюдавший дюжих парней, которые «лепили» еще один коммерческий киоск к забору.
- Посмотри-ка, дочка, сколько там «Полет» стоит, я очки дома забыл, - попросил он меня, - да узнай, бийский ли?
Узнала. Сказала. «Тьфу! - ответил старичок, - пусть сами курят, я уж лучше на базаре у бабок куплю. А ты что улыбаешься? Знаешь, какая у меня пенсия? Вот и не улыбайся. Сама-то учишься? Говорят, теперь за учебу платить надо? Дожили. Тьфу!»
В трамвае толкают, давят, хамят. Слева отборный мат. Справа - девушка. Очень красивая. Лицо нежное, тонкое, как на картинах старых мастеров. Очень знакомое лицо. Никак не могу вспомнить, где ее видела.
Может, в школе вместе учились? Или… Нет, не вспомню. А жаль. Остановка. Старый базар. Девушка легко подхватывает огромные пузатые сумки, привычно тащит их за собой.
- Эй, коммерсантка, - кричит трамвайщица, - а эту сумку кому - мне оставила?
Девушка останавливается, бросает поклажу, бежит к трамваю. Узнаю ее. Окликнуть? Но я уже далеко.
Там, на Катуни, где вечные голыши-окатыши, багульник, низкие мягкие туманы. Мы пробираемся по козьей тропе к тому месту, где предполагается выстроить ГЭС. Гул воды мощный, властный. Ничего не слышно, кроме этого гула. Мне еще немного лет и здесь я очутилась по воле случая. Слушаю о чем говорят взрослые. Становится страшно. Нет, не высоты. Говорят о ртути, об опасности, об экологической неграмотности проекта, о какой-то экспертизе. Смотрю на воду. Когда она позеленеет? Есть такое свойство у катунской воды - менять свой цвет. Дано это ей природой.
А кто дал человеку способность менять свой цвет? Вот странно - смотрят друг на друга люди через какие-то особые очки и что-то там видят, а потом разбираются, кто какого цвета в действительности. И этот камешек - тюх - и время по-особому окрасил - время всеобщего ремонта, раскроя-перекроя, разрушительства-переустроительства.
Что, интересно, получится после ремонта? Школа, где училась, помещалась в таком старом здании, просто удивительно, как оно не развалилось. Однажды с потолка отвалился кусок штукатурки. Никто не пострадал. Школу отремонтировали. Но вскоре после ремонта опять что-то рухнуло-ухнуло. Это, как говорится, к слову.
Много или мало - пять или десять лет. Конечно, все относительно. Один за пять лет сколотил целое состояние, а другой отбывал срок в местах не столь отдаленных, третий думал, чем бы ему заняться и обсуждал эту проблему с друзьями. Да, для каждого из названных время бежало или тянулось по-своему. Одно, правда, было общее - фон, на котором сколачивал миллионы первый, сидел на нарах второй и убивал время третий. А фоном шли годы. Легко ли, если весь свет ставит решетки на окна и бронированные двери. Вздрагивает, испугавшись тени. Ездит в неимоверной давке автобусов и поездов на сады-огороды, чтобы прокормить себя. Терпеливо стоит в очередях. Бедствует. И уже не говорит об эпохальных стройках. Чем же отметится нынешнее поколение на столбах истории - ума не приложу.
Даже погреба-времянки. Разве их молодежь придумала? Слабо. Взрослые догадались.
Пыль до неба. Грохот. Битый кирпич, доски - ломают дом.
- Кому он помешал, нет, ты скажи, кому? - наступает на парня пожилая женщина.
- Тише, бабуля, - весело успокаивает ее парень, - мы эту рухлядь снесем, и наша фирма теремок здесь построит.
- Эх вы, живоглоты… Фирма! - Ворчит женщина. - А можно я доску эту для сада заберу?.. Да уберите же собаку…
- Сапог, сюда! - Зовет парень. Лохматая дворняга весело бросается к парню.
Сапог? Знакомо… Ну конечно же: «видюшник», турбаза. Так он забрал с собой пса. Как быстро бежит время. Оглядываюсь: ребята работают быстро - уже расчищают площадку. Накрапывает дождь, но почему-то душно.
1994
«Не скули, Сапог, - громко говорит мальчишка, сидящий рядом, - выгонят». Он разламывает баранку, угощает собаку и говорит, обращаясь, видимо, к соседу: «У него лапа отдавлена». И весь зал с поскуливающей собакой уперся глазами в экран «видика». А на нем - западная «страшилка». И все стучат зубами, кто-то визжит. Дамы выходят покурить.
- Че попало, прям, - говорит одна, щелкая зажигалкой, - больные они там, что ли?
- Много знаешь, - не соглашается ее подруга, - вот это фильм, я понимаю, а мы, дураки, привыкли на все пуговицы застегиваться. Так и в гроб уложат, настоящей жизни не понюхаем.
Знали б тогда девушки-туристки, что от первого в их жизни кино по «видику» до жизни, «как в кино», не так уж далеко. Что стремительнее Катуни время обкатало, стерло зазубрины и углы камней «преткновения». И вот уже кажется далеким сеанс, за который положено было платить по рублю. Считаем на тысячи - привыкли.
Перепрыгнули планку проблемы «видюшников», правда, больно ударившись коленом: а вдруг «захромает» мораль подрастающего поколения? А вдруг скажется-покажется, и что тогда делать? И вот уже - какой спор-разговор? - зачем в «видюшнике» торчать, если у себя дома - жми кнопки телевизора - смотри. Все тебе, и челюсти, и костоломство с мордобоем, и нечто другое, носящее привкус популярной садовой ягоды. Кто-то обжегся? Не знаю, можно ли опалить крылья, пролетая над таким огнем?
«Взвейтесь костра-а-ми, синие но-о-чи!» - надрывались мы, в восторге глядя на искры, снопами взмывающие в черное небо. «Близится эра светлых годов», - съехидничал на днях добродушного вида старичок, наблюдавший дюжих парней, которые «лепили» еще один коммерческий киоск к забору.
- Посмотри-ка, дочка, сколько там «Полет» стоит, я очки дома забыл, - попросил он меня, - да узнай, бийский ли?
Узнала. Сказала. «Тьфу! - ответил старичок, - пусть сами курят, я уж лучше на базаре у бабок куплю. А ты что улыбаешься? Знаешь, какая у меня пенсия? Вот и не улыбайся. Сама-то учишься? Говорят, теперь за учебу платить надо? Дожили. Тьфу!»
В трамвае толкают, давят, хамят. Слева отборный мат. Справа - девушка. Очень красивая. Лицо нежное, тонкое, как на картинах старых мастеров. Очень знакомое лицо. Никак не могу вспомнить, где ее видела.
Может, в школе вместе учились? Или… Нет, не вспомню. А жаль. Остановка. Старый базар. Девушка легко подхватывает огромные пузатые сумки, привычно тащит их за собой.
- Эй, коммерсантка, - кричит трамвайщица, - а эту сумку кому - мне оставила?
Девушка останавливается, бросает поклажу, бежит к трамваю. Узнаю ее. Окликнуть? Но я уже далеко.
Там, на Катуни, где вечные голыши-окатыши, багульник, низкие мягкие туманы. Мы пробираемся по козьей тропе к тому месту, где предполагается выстроить ГЭС. Гул воды мощный, властный. Ничего не слышно, кроме этого гула. Мне еще немного лет и здесь я очутилась по воле случая. Слушаю о чем говорят взрослые. Становится страшно. Нет, не высоты. Говорят о ртути, об опасности, об экологической неграмотности проекта, о какой-то экспертизе. Смотрю на воду. Когда она позеленеет? Есть такое свойство у катунской воды - менять свой цвет. Дано это ей природой.
А кто дал человеку способность менять свой цвет? Вот странно - смотрят друг на друга люди через какие-то особые очки и что-то там видят, а потом разбираются, кто какого цвета в действительности. И этот камешек - тюх - и время по-особому окрасил - время всеобщего ремонта, раскроя-перекроя, разрушительства-переустроительства.
Что, интересно, получится после ремонта? Школа, где училась, помещалась в таком старом здании, просто удивительно, как оно не развалилось. Однажды с потолка отвалился кусок штукатурки. Никто не пострадал. Школу отремонтировали. Но вскоре после ремонта опять что-то рухнуло-ухнуло. Это, как говорится, к слову.
Много или мало - пять или десять лет. Конечно, все относительно. Один за пять лет сколотил целое состояние, а другой отбывал срок в местах не столь отдаленных, третий думал, чем бы ему заняться и обсуждал эту проблему с друзьями. Да, для каждого из названных время бежало или тянулось по-своему. Одно, правда, было общее - фон, на котором сколачивал миллионы первый, сидел на нарах второй и убивал время третий. А фоном шли годы. Легко ли, если весь свет ставит решетки на окна и бронированные двери. Вздрагивает, испугавшись тени. Ездит в неимоверной давке автобусов и поездов на сады-огороды, чтобы прокормить себя. Терпеливо стоит в очередях. Бедствует. И уже не говорит об эпохальных стройках. Чем же отметится нынешнее поколение на столбах истории - ума не приложу.
Даже погреба-времянки. Разве их молодежь придумала? Слабо. Взрослые догадались.
Пыль до неба. Грохот. Битый кирпич, доски - ломают дом.
- Кому он помешал, нет, ты скажи, кому? - наступает на парня пожилая женщина.
- Тише, бабуля, - весело успокаивает ее парень, - мы эту рухлядь снесем, и наша фирма теремок здесь построит.
- Эх вы, живоглоты… Фирма! - Ворчит женщина. - А можно я доску эту для сада заберу?.. Да уберите же собаку…
- Сапог, сюда! - Зовет парень. Лохматая дворняга весело бросается к парню.
Сапог? Знакомо… Ну конечно же: «видюшник», турбаза. Так он забрал с собой пса. Как быстро бежит время. Оглядываюсь: ребята работают быстро - уже расчищают площадку. Накрапывает дождь, но почему-то душно.
1994