Колени пригибались, лбы стукались об пол, но сердца оставались немы
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин посвятил много времени для описания религиозной жизни в России. Прошло более ста лет после этого, но ситуация едва ли поменялась... Пересказывать или интерпретировать его рассказы и сказки - дело неблагодарное, поэтому представляю вашему вниманию один отрывок из его рассказа "Воспитание нравственное":
Религиозный элемент тоже сведен был на степень простой обрядности. Ходили к обедне аккуратно каждое воскресенье, а накануне больших праздников служили в доме всенощные и молебны с водосвятием, причем строго следили, чтобы дети усердно крестились и клали земные поклоны. Отец каждое утрозапирался в кабинете и, выйдя оттуда, раздавал нам по кусочку зачерствелой
просвиры. Но во всем этом царствовала полная машинальность, и не чувствовалось ничего, что напоминало бы возглас: "Горе имеем сердца!" Колени пригибались, лбы стукались об пол, но сердца оставались немы. Только в Светлый праздник дом своей тишиной несколько напоминал об умиротворении и умилении сердец...
Попы в то время находились в полном повиновении у помещиков, и обхождение с ними было полупрезрительное.
Церковь, как и все остальное, была крепостная, и поп при ней - крепостной. Захочет помещик - у попа будет хлеб; не захочет - поп без хлеба насидится. Наш поп был полуграмотный, выслужившийся из дьячков; это был домовитый и честный старик, который
пахал, косил, жал и молотил наряду со всеми крестьянами. Обыкновенно он вел трезвую жизнь, но в большие праздники напивался до безобразия. Обращались с ним нехорошо (даже в глаза называли Ванькой). Я помню, что нередко, во время чтения Евангелия, отец через всю церковь поправлял его ошибки. Помню также ежегодно повторявшийся скандал на вечерне Светлого праздника. Поп
порывался затворить царские врата, а отец не допускал его, так что дело доходило между ними до борьбы. А по окончании службы поп выходил на амвон, становился на колени и кланялся отцу в ноги, прося прощения. Разумеется, соответственно с таким обращением соразмерялась и плата за требы. За всенощную платили двугривенный, за молебен с водосвятием - гривенник. Самые монеты, назначавшиеся в вознаграждение причту, выбирались до того слепые, что даже "пятнышек" не было видно.
Тем не менее, несмотря на почти совершенное отсутствие религиозной подготовки, я помню, что когда я в первый раз прочитал Евангелие, то оно произвело на меня потрясающее действие. Но об этом я расскажу впоследствии, когда пойдет речь об учении.