О милости
Кажется, я уже писала об этом. Но я напишу еще раз. Потому что пришлось сейчас думать о милости. Вспоминать о милости. О том, как милость, та самая "чаша холодной воды", может спасти человека.
О милости, о милости я думаю.
а потому - об истории, которую несколько раз встречала в виде сопливой выдумки в интернете, но которая произошла с моим лучшим, прекрасным, вечным другом - Сашей Старостиным, скончавшим свой жизненный путь 8 лет назад.
Во время войны отец его был мобилизован, а мать арестовали, и он - в книге Санёк, в жизни Алик - оказался в детдоме. Детей эвакуировали. Дальше из книги "Стрела летящая":
"Но как хочется пить: он со вчерашнего дня хотел пить, но бачок с кружкой на цепи был пуст.
- Дайте пить, - попросил он у женщины, едва различимой в сумраке.
- Постройтесь, постройтесь! - говорила она в ответ. Это была не военная, а самая обыкновенная женщина.
- Где мы? - спросил Санек у Вити.
- Куда-то приехали, - заметил тот солидно.
Небо процарапала падающая звезда, оставив дымный след. Такое небо было, когда Санек плыл на катере с папой и мамой.
- Хочу пить, - повторил он.
- Пописай, - разрешила женщина, не расслышав. Санек подумал, что она так шутит.
- Я пить хочу.
- А-а, потерпи.
Ребята шли по едва различимой под луной тропе к поселку, который издали походил на мебель в серых чехлах. И ни одного огонька. Впрочем, небо за домами стало светлеть и наливаться краснотой.
Санек подумал, что если увидит лужу, то напьется из лужи. Но и луж нигде не было....
Санек глядел по сторонам - не блеснет ли лужа.
Ему казалось, что он сейчас умрет от жажды.
Спросил воспитательницу, нет ли где-нибудь лужи или прудика.
- Зачем тебе лужа?
- Напиться.
- Терпи, казак, атаманом будешь.
Санек не понял, что она имеет в виду. Причем тут коза? Что такое “катамана”, которой будет коза, если не будет пить?
Он вообще не все понимал, а кое-чего не мог и знать. Он не знал, например, что отца после разгрома фашистов под Курском отозвали из действующей армии и направили по старому месту службы в научный институт Гражданского воздушного флота, как одного из немногих специалистов по применению авиации в сельском хозяйстве. Он вернулся в Москву и не узнал родной хаты, то есть родного барака: жители были куда-то переселены, перегородки между помещениями разобраны, и там разместилась воинская часть войск НКВД.
Вещи куда-то исчезли, но где-то наверняка был список товарищей, разобравших диван, кровать, шифоньер, этажерку, книги. Но Степану Григорьевичу было не до вещей, так как деть их было некуда - он думал об исчезнувшей жене и шестилетнем сыне.
Он стоял перед бараком, где размещались военнослужащие НКВД, и из его глаз катились слезы. Проходящие мимо энкавэдэшники отдавали честь, но никто не осмеливался обратиться к офицеру. Солдаты с простоватыми, ничего не понимающими лицами представлялись Степану Григорьевичу врагами, которые погубили его семью и ограбили, чтоб поселиться в его доме. И дом-то доброго слова не стоил: барак, времянка.
Санек ничего этого не знал, как не знал и сам Степан Григорьевич, что его сына занесло в Оренбургские степи, и тот шел в колонне по два.
И вдруг Санек увидел женщину в телогрейке и платке, которая, опершись локтями на невысокую ограду, молча глядела на проходящих в темноте детей.
- Дайте пить, - попросил Санек. - Пожалуйста!
Воспитательница остановилась и потрогала лоб Санька.
- Заболел, что ли?
А крестьянка молча втянула его за руку в калитку и подвела к своей избе, исчезла и тотчас воротилась с большой кружкой.
Санек схватил кружку обеими руками, пил и глядел поверх кружки на женщину. Он не сразу сообразил, что пьет - вода была сладковатой и теплой. Он пил, пил, пока до него не дошло, что он пьет парное молоко.
Он вернул женщине пустую кружку и от благодарности так растерялся, что не сообразил сказать “спасибо”. Лицо женщины с огромными в темноте глазами показалось ему знакомым. Где он мог видеть эту крестьянку?
Она погладила его по голове, он побежал догонять колонну и по пути дважды оглянулся".
Так вот, эту женщину Саша помнил всю оставшуюся жизнь. И когда в его жизнь вошла молитва, то каждый день поминал ее, неизвестную ему по имени, неизвестную ни в чем - в своих молитвах, вместе с родителями и родными.
Потому что та кружка молока спасла его, малыша - как он твердо понимал, - от отчаяния, от подступавшей духовной гибели.
... Сейчас подумала, что, может быть, он наконец встретил ту женщину, свою спасительницу...
О милости, о милости я думаю.
а потому - об истории, которую несколько раз встречала в виде сопливой выдумки в интернете, но которая произошла с моим лучшим, прекрасным, вечным другом - Сашей Старостиным, скончавшим свой жизненный путь 8 лет назад.
Во время войны отец его был мобилизован, а мать арестовали, и он - в книге Санёк, в жизни Алик - оказался в детдоме. Детей эвакуировали. Дальше из книги "Стрела летящая":
"Но как хочется пить: он со вчерашнего дня хотел пить, но бачок с кружкой на цепи был пуст.
- Дайте пить, - попросил он у женщины, едва различимой в сумраке.
- Постройтесь, постройтесь! - говорила она в ответ. Это была не военная, а самая обыкновенная женщина.
- Где мы? - спросил Санек у Вити.
- Куда-то приехали, - заметил тот солидно.
Небо процарапала падающая звезда, оставив дымный след. Такое небо было, когда Санек плыл на катере с папой и мамой.
- Хочу пить, - повторил он.
- Пописай, - разрешила женщина, не расслышав. Санек подумал, что она так шутит.
- Я пить хочу.
- А-а, потерпи.
Ребята шли по едва различимой под луной тропе к поселку, который издали походил на мебель в серых чехлах. И ни одного огонька. Впрочем, небо за домами стало светлеть и наливаться краснотой.
Санек подумал, что если увидит лужу, то напьется из лужи. Но и луж нигде не было....
Санек глядел по сторонам - не блеснет ли лужа.
Ему казалось, что он сейчас умрет от жажды.
Спросил воспитательницу, нет ли где-нибудь лужи или прудика.
- Зачем тебе лужа?
- Напиться.
- Терпи, казак, атаманом будешь.
Санек не понял, что она имеет в виду. Причем тут коза? Что такое “катамана”, которой будет коза, если не будет пить?
Он вообще не все понимал, а кое-чего не мог и знать. Он не знал, например, что отца после разгрома фашистов под Курском отозвали из действующей армии и направили по старому месту службы в научный институт Гражданского воздушного флота, как одного из немногих специалистов по применению авиации в сельском хозяйстве. Он вернулся в Москву и не узнал родной хаты, то есть родного барака: жители были куда-то переселены, перегородки между помещениями разобраны, и там разместилась воинская часть войск НКВД.
Вещи куда-то исчезли, но где-то наверняка был список товарищей, разобравших диван, кровать, шифоньер, этажерку, книги. Но Степану Григорьевичу было не до вещей, так как деть их было некуда - он думал об исчезнувшей жене и шестилетнем сыне.
Он стоял перед бараком, где размещались военнослужащие НКВД, и из его глаз катились слезы. Проходящие мимо энкавэдэшники отдавали честь, но никто не осмеливался обратиться к офицеру. Солдаты с простоватыми, ничего не понимающими лицами представлялись Степану Григорьевичу врагами, которые погубили его семью и ограбили, чтоб поселиться в его доме. И дом-то доброго слова не стоил: барак, времянка.
Санек ничего этого не знал, как не знал и сам Степан Григорьевич, что его сына занесло в Оренбургские степи, и тот шел в колонне по два.
И вдруг Санек увидел женщину в телогрейке и платке, которая, опершись локтями на невысокую ограду, молча глядела на проходящих в темноте детей.
- Дайте пить, - попросил Санек. - Пожалуйста!
Воспитательница остановилась и потрогала лоб Санька.
- Заболел, что ли?
А крестьянка молча втянула его за руку в калитку и подвела к своей избе, исчезла и тотчас воротилась с большой кружкой.
Санек схватил кружку обеими руками, пил и глядел поверх кружки на женщину. Он не сразу сообразил, что пьет - вода была сладковатой и теплой. Он пил, пил, пока до него не дошло, что он пьет парное молоко.
Он вернул женщине пустую кружку и от благодарности так растерялся, что не сообразил сказать “спасибо”. Лицо женщины с огромными в темноте глазами показалось ему знакомым. Где он мог видеть эту крестьянку?
Она погладила его по голове, он побежал догонять колонну и по пути дважды оглянулся".
Так вот, эту женщину Саша помнил всю оставшуюся жизнь. И когда в его жизнь вошла молитва, то каждый день поминал ее, неизвестную ему по имени, неизвестную ни в чем - в своих молитвах, вместе с родителями и родными.
Потому что та кружка молока спасла его, малыша - как он твердо понимал, - от отчаяния, от подступавшей духовной гибели.
... Сейчас подумала, что, может быть, он наконец встретил ту женщину, свою спасительницу...