Тёмная сторона театра - 2: СУМЕРКИ
Первая часть «Тёмной стороны театра» была опубликована на портале OpenSpace.Ru 19.04.2012 - вот она.
В связи с изменением тематической направленности портала, вторую часть статьи решено поместить сюда, чтоб не пропадала.
Театральная жизнь столицы, подобно Луне, имеет мифическую неосвещённую сторону. Из полутора сотен московских театров, не попадающих в поле зрения прессы, двое молодых критиков - Антон Хитров и Алексей Киселёв - отобрали 30.
В их число вошли и театры пограничной - сумеречной зоны, куда критика заглядывает изредка.
Двухмесячная их экспедиция по театральным джунглям - от зловещей тьмы к непроглядным сумеркам - сопровождалась перепиской. Предлагаем вашему вниманию вторую ее часть.
В обзор первой статьи вошли театры:
Московский Армянский, фестиваль «Сретение» в Театре Русской драмы, «Сопричастность», Московский Историко-этнографический, Театр п/р Владимира Назарова, «Театр, которого нет», «Тихий омут», «Вишневый сад», «АпАРТе», Театр п/р Армена Джигарханяна, «СОбытие», «На Перовской», «Театр Вкуса», «Ромэн», Малый драматический на Большой Серпуховской, Театр Луны, Областной Камерный, «Шалом», «Глас», Домашний театр в доме-музее Щепкина, Концептуальный театр Кирилла Ганина.
В сумеречной зоне мы посетили:
Театр у Никитских ворот
«Модерн»
Театр им. Рубена Симонова
«Другой театр»
«Сфера»
Театр Сатиры
Театр им. Гоголя
МХАТ им. Горького
Тёмная сторона театра - 2:
СУМЕРКИ
Антон Хитров:
Пресса время от времени даёт уклончиво-дружелюбные анонсы новым постановкам Марка Розовского, но серьёзных, проблемных статей о Театре у Никитских ворот не было уже лет шесть. За это время, разумеется, многое народилось, многое поменялось, но Розовский остался верен своему курсу, если не сказать - протоптался на месте. Критика тех лет подходила к его спектаклям мягко и бережно, то толкуя о таланте и опыте режиссёра, который мог бы оправдать его нынешние весьма средние работы, то сдержанно досадуя, что уровень постановок уже недопустимо низок.
Уже тогда были придуманы все мыслимые комплименты, которые ныне радуют глаз в редких лояльных отзывах. Уже тогда более обеспокоенные театральные обозреватели обвиняли актёров театра в наигрыше, дешёвой буффонаде и пресном гротеске. Сочное либретто Розовского разило наповал уже на «Viva, парфюм!» - это, вообрази, ни что иное, как мюзикл по мотивам знаменитого романа Зюскинда - и рецензентам уже тогда достаточно было процитировать парочку шлягеров, чтобы живописать спектакль («он платье с юной девы снял, над нею он не надругался - лишь обонял, лишь обонял»). В том же сезоне 2005-2006 светом в окошке показался Ионеско (режиссёр выпустил «Носорогов») - вспомнили даже, что полякам, поставившим «Целый вечер как проклятый», Розовский-драматург очень напоминал самого знаменитого абсурдиста. Потом театр «У Никитских ворот» решено было не трогать.
Вообще круг интересов Марка Розовского весьма широк: сегодня, кроме упомянутых Ионеско и Зюскинда, в театре идут постановки Сорокина и даже книги Экклезиаста. Взявшись за «Мирандолину» Гольдони (2011), он стал разбираться с природой итальянского площадного театра.
В XX веке с лёгкой руки Джорджо Стрелера этот драматург стал восприниматься как часть предшествовавшей ему традиции, хотя всю жизнь старался её «облагородить». Розовский прав, конечно, утверждая, что дель арте - искусство сугубо плотское, эротическое и бесцеремонное. Что над похотью стариков комедианты хохотали много и безжалостно, изображая её с непривлекательной подробностью. Но это лишь одно, простейшее свойство жанра. Потенциал этой традиции сегодня огромен; маска (и буквально, и в значении «персонаж») - это театральная философия, а работа с ней ничуть не проще, чем постижение системы Станиславского.
Поэтому как бы не хотелось Розовскому сыграть в площадной театр, получается скорей бульварный. На теснёхонькой сцене для Италии места не нашлось. Москва вместо Флоренции, шнурки вместо спагетти, скабрёзности вместо эротики.
Критика почти не касалась этого шедевра - имеется статья Яна Смирницкого в МК от 3.04.2011 под названием «Мирандолина, или Гендерное хулиганство Розовского»; в ней рецензент осторожно изображает недвусмысленность этой «вещицы», оправдав её «безупречным» музыкальным построением, «острым желанием театра-праздника», «тонким шармом уличного театра», задором, лихостью и смелостью.
Фирменных есен на стихи режиссёра едва ли не больше, чем текста первоисточника. Меньше всего эти куплеты похожи на итальянские романсы, от них веет скорее отечественной эстрадой. С удовольствием воспроизведу по памяти несколько строк.
Песня кавалера:
Ах, эти губы! Вы мне не любы!
Ах, эти бабы - мерзкие, как жабы!
В упор не вижу - и ненавижу...
Другая песня кавалера:
Ты моя Ми-ран-до-линочка!
Я навек у ног твоих!
Где гитара и где мандолиночка?
Дуэт исключительно легкомысленных актрис, которых остальные герои так и норовят назвать блядями, но вовремя исправляются: "б.... дамы":
Ласточки свободные летят, летят, летят…
Пчёлочки глазастые жужжат, жужжат, жужжат…
В отелях предлагают нам интим! интим! интим!
Во время песни богатый и глупый граф, скинув камзол и обнажив рабочие плечи, хлещет себя кнутом, приговаривая: сделай мне больно! я твоя вещ-щ-щь!
Словом, спектакль имеет много общего с той опереткой, которая расползалась по стране вслед за либеральными реформами Александра II. Той самой сомнительной и стыдной антрепризой, куда устроились в "Господах Голавлёвых" Иудушкины племянницы Аннинька и Любинька. Помнишь, у Серебренникова две дамы полусвета в пёстром прикиде дуэтом пели Введенского:
Я любила вас, не зная,
На четвёртом этаже.
Всё по комнатам гуляю
Одиноко в неглиже.
Особенно лихо, скороговоркой, они закругляли куплетец этим самым "неглиже".
Весь спектакль Розовского был развёрнутой версией этой сцены. Краснея, я чувствовал, что почтенные зрители среднего и старшего возраста вокруг меня испытывают то же самое. Но, оглядываясь, я видел улыбки.
На долгожданных поклонах молодой актёр поздравил зрителей с 23-м февраля. "Ты не служил!" - весело крякнул граф Альбафьорита.
"Мы посвящаем наш спектакль настоящим мужчинам!" - крикнула Мирандолина. Простая русская баба Мирандолина.
Алексей Киселёв:
Среди топовых театров второго дивизиона - театр Модерн. Один из его слоганов - "Театр, который знают все". Вероятно, так оно и есть: сложно не заметить большого здания со светящимися буквами, проезжая по Третьему транспортному.
В театре был впервые, был удивлен его чистотой и изысканной стилизацией - все изо всех иллюстрирует название театра, вплоть до драпированной униформы его служительниц. Прекрасный зрительный зал мест на 500, интригующий своим богатством занавес. Среди зрителей премьерного спектакля "Любовь в двух действиях" немало звезд, в числе которых была замечена, например, Вера Глаголева. Смею предположить, контингент в этот раз был обусловлен именем режиссера и драматурга в одном лице. Собственную пьесу поставил телеведущий Андрей Максимов.
Когда открылся занавес, я увидел глубокую широкую сцену, которая как-то давала понять, что это реальный инструмент живого театра, готовый к использованию. То есть что-то в этом пространстве есть потенциально весьма мощное. Далее от начала до конца (два акта) происходило что-то несоответствующее этому потенциалу. Понимаю, что это не критерий качества и художественного уровня, но эта мысль кажется мне наиболее определяющей увиденное.
Если говорить по делу. Спектакль сильно опережает во времени Московский Армянский театр - нет атласных драпировок, есть прозрачные пластиковые трубки, свисающие с колосников и свет неона. Если коллектив спектакля Армянского театра комфортно чувствует себя в середине XIX века, то авторы "Любви в двух действиях" махнули на полтора века вперед и обосновались в постперестроечных 90-х. Это в плане формы.
Чрезвычайно заурядный сюжет скрашен пучком афоризмов и красотой женских тел. Вряд ли этот спектакль что-то оставит в зрителе, если это мужчина, не изменяющий жене, или женщина, не сходящая ежеминутно с ума от любви к собственному мужу. Привыкших к высококачественному театру стошнит от мутной видеопроекции и непрекращающегося побочного шума динамиков.
Продолжаю подслушивать разговоры в антракте. "Моя канарейка поет под Зинчука". Ок. "Ходили недавно в театр "Сфера" - там про Пушкина, вообще круто". Остается радоваться, что Зинчук не ставит спектаклей. Но от "Сферы" не отвертеться.
Антон Хитров:
Театр им. Рубена Симонова был открыт в 1987 году. Это важно, поскольку в этот год советский театр вслед за страной резко свернул с рельс - правда, сказать «зашевелился» было бы точнее по отношению и к тому, и к другому. Естественно, не все были к тому готовы - Татьяна Доронина, например, покинула ефремовский МХАТ и создала собственный, в котором по-прежнему не очень хорошо представляют себе, что случилось в стране и в искусстве после этого самого 87-го. В том же году в МТЮЗ пришли Генриетта Яновская и Кама Гинкас, что тоже не всем понравилось. Тогда же, после трёх невероятно тяжёлых лет работы в Театре на Таганке, скончался Анатолий Эфрос, и его место занял Николай Губенко (в итоге его руководство кончится ещё одним театральным расколом). Наконец, Евгений Симонов, принявший Вахтанговский театр после своего отца и руководивший им 18 лет, покинул его, уступив место Михаилу Ульянову, который вполне отдавал себе отчёт, что уход Симонова - «страшный шаг», но необходимый.
«Время не располагает к милосердию - театру нужен новый путь», примерно так передают слова нового худрука.
Так кончилась для вахтанговцев эпоха Симоновых, длившаяся без малого полстолетия. Сам Евгений Симонов в следующем году открыл собственный театр; в труппу взяли выпускников двух курсов Щукинского училища. В 95-м театру дали имя отца худрука.
Сегодня репертуар небогат и состоит в основном из спектаклей конца девяностых-начала нулевых. Представить хоть как-то облик театра, хотя бы стереотипный, невозможно, поскольку о нём не пишут. То есть не пишут вовсе. Евгению Симонову не удалось ни возродить «вахтанговскую школу» в молодом театре, ни хотя бы создать для неё резервациюМежду тем спектакль «На дне», который видел я, даже на более успешной сцене однозначно не был бы провалом. В первую очередь - благодаря хорошему вкусу художников. Александр Петлюра - казалось бы, очевидная кандидатура на роль художника по костюму в постановке люмпенской трагедии Горького, однако эта мысль пришла почему-то только режиссёру Владимиру Портнову. Сам художник, по собственному выражению, «собирает из говна что-то мощное и сильное»; он своего рода археолог вчерашнего и сегодняшнего. По его мнению, о человеке лучше всего судить по помойке. Или блошиным рынкам. Кстати, «На дне» - не первая его работа в театре, совсем недавно он играл моноспектакль о себе самом в проекте «Человек.doc».
Петлюра блестяще собирает образы. «Голь на выдумки хитра» - нищие из горьковской ночлежки что только не нацепят на себя, лишь бы не замёрзнуть. Актёр, хмельной долговязый дух, носит узенький грязно-белый балахон и похож на аиста. Лука глядит на постояльцев сквозь очки с непомерно толстыми стёклами, как будто в оправу вставлены не круги, а короткие цилиндры.
То, что делает сценограф Виктор Шилькрот, не слишком изобретательно, но по крайней мере, живо и современно. Голая сценическая коробка представляет сырой подвал с жерлом чёрной трубы-печки, в которой ночуют. В ней же хоронят мёртвых, присыпав устье железной норы, внезапно засветившейся изнутри, сухой землёй.
Исполнителей подобрали на роли нескучно, по крайней мере, длинный горемыка Актёр, бритый Клещ, лопоухий, как зверёк, Наташа с правдивыми драматическими нотами - запомнились. Лука здесь суров, настойчив, он гораздо резче, чем обычно можно представить. Он и физически сильнее других, даром что сед. Впрочем, ко второму действию "воинствующий человеколюбец" вызывает уже раздражение: такой полноценный и мощный протагонист, окружённый слабаками и неудачниками. Ведь Сатин со своим "гордым человеком" столь же примитивен, сколь и другие.
Это уже третья постановка "На дне" Владимира Портнова - одна состоялась семь лет назад в театре на Покровке с тем же Шилькротом, другая - в Йошкар-Оле. Кажется, что один и тот же, неплохой, в общем-то, замысел реализован трижды на разных площадках, что не запрещено, но несколько грустно.
Зрителей в зале немного. В фойе по стенам - фотографии самых заурядных пёстрых представлений. Видимо, «На дне» в определённом смысле всё-таки прорыв.
***
Шесть лет назад при популярном "Квартете И" возник дочерний проект - "Другой театр", область уже не комедии, но драмы. Среди драматургов, режиссёров, актёров немало имён, говорящих самих за себя (Ольга Субботина, Владимир Агеев, Инга Оболдина и многие другие). Но при очевидной установке на качество в театре есть другая, сомнительная установка - на массовость.
Довольно внятное изложение программы есть на сайте театра. Мы играем спектакли не для "любителей сальных комедий" и не для высоколобых критиков, которые, оказывается, только и знают, что копаться в постановках классики. Ищем новую драматургию, но пальцем не притронемся к той кроваво-поносной гадости, которая именуется "новой драмой". Ставим про нормальных людей и для нормальных людей.
Граница нормального в этом лихом резюме так решительно очерчена, что соваться за неё как-то неудобно и невежливо, кем бы ты ни был - потому что не очень ясно, к кому театр обращается. Не для «трудового народа» и не для «интеллектуального меньшинства»? Тогда - для кого же?
Читаю сайт дальше и обнаруживаю - в описании прошлогодней премьеры "Орфея и Эвридики" актёра Григория Антипенко анонсируют так: "Многие помнят его по сериалу "Не родись красивой""... У нормальных людей - нормальные запросы: отсматривать отечественные сериалы и раз в месяц заглядывать в театр.
Формально «Орфей и Эвридика» - вполне современная постановка: вот тебе и неоновые лампы (привет Модерну), и по 5 ролей на актёра, и вагонетка катается, и камушки сыплются. По сути - сложный драматургический текст Жана Ануя почему-то не провоцирует режиссёра Павла Сафонова на сложность и остроту театрального языка. Он остерегается проверять зрителей на прочность, показывая им прорехи жизни, нелепости, непоправимые вывихи - при том что Ануй явно подсказывает что-то подобное. У Сафонова выходит любовная история, в которой два гротесково-инфантильных существа становятся героями. Актёрам приходится играть облегченный вариант как бы поверх драмы.
Кажется, несложно догадаться, почему так получилось. Как вся наша культура знает лишь крайности, так и русскому театру приходится выбирать между двумя возможными вариантами: или дать волю беспощадному творчеству и тонкому анализу, признав своего зрителя меньшинством, или пойти на поводу у публики, которой хочется понять всё без усилий, посмеяться, наконец, просто "посмотреть любовь". Какую бы здесь не заявляли программу, отыскать "нормальных" трудно - попадаются или помешанные умники, или простоватые и ленивые. "Другой театр" мог бы обращаться к другому зрителю. Тогда и за Ануя взяться не стыдно.
Алексей Киселёв:
Поворот за Ленкомом в Успенский переулок - короткий путь в сад Эрмитаж, если идти от Пушкинской. Переулок выводит прямо к миниатюрной площади трёх театров. Самый большой и красивый - "Новая опера". По центру - знаменитый своей эксцентрикой театр "Эрмитаж". А сзади прячется театр с геометрическим названием "Сфера". Там дают спектакль с геометрическим названием "Цилиндр". Вот на него я и попал.
Про спектакль сказать почти нечего - хорошо сделанная пьеса Эдуардо де Филиппо добротно проиллюстрирована группой людей разной степени дарования. Выделю только Ольгу Аксёнову (к слову, она тоже в Театре.doc уже засветилась), рыжеволосую выпускницу щепкинского училища, неожиданно близко присвоившей себе с виду простоватую роль Риты. Хочется рассказать про пространство. Это невероятно круто. Издалека начать надо.
В 1981 году воспитанница Школы-студии МХАТ, а затем ГИТИСа - профессора Марии Кнебель - Екатерина Еланская формулирует концепцию театра-сферы, опровергающую сцену-коробку, с целью создания "сферы общения", особого поля пространственного контакта зрителей между собой и актёрами. Мейерхольдовская недовоплощенная идея обрела второе рождение - в 1984 году открылась новая сцена театра "Сфера". Это амфитеатр-трансформер со съемными креслами, с помостами и скрытыми рубками. Игровое пространство повсюду, везде всё видно. По уровню театральной адекватности и энергии этот зал потягается со Школой драматического искусства.
На спектакле "Цилиндр" я обратил внимание, как это пространство диктует актёру особую пластику и ритм - близкие к цирку. В движении лучей прожекторов, в перебегании зала насквозь, в сочетании деревянного пола и оголенной механики осветительных приборов - дух Эйзенштейна и Мейерхольда, невероятное воздействие пространства.
Народу - полный зал. Все хорошо. Очень жаль, что театр не амбициозный, не занимается поиском, не воспитывает актёра. Очень жаль.
Антон Хитров:
В Театре Сатиры давали "Хомо эректус", занявший почётное место в списке спектаклей с идиотскими названиями, опубликованном некоторое время назад в "Театре". Те, кто заносил его туда, вряд ли знают, что это не просто научный термин, обозначающий человека прямоходящего и вместе с тем ассоциирующийся с чем-то обалденно неприличным, а название популярного журнала, в котором культуролог Лера издала под мужским псевдонимом статью про свинг (обмен сексуальными партнёрами между парами). Дело в том, что гадалка посоветовала культурологу Лере воочию посмотреть на измену мужа, чтобы отворожить его от любовницы. Образованная женщина придумала свинг, любители экстремальных ощущений не заставили себя долго ждать, и скоро Лера затащила супруга-журналиста в дом бизнесмена Кошелькова под предлогом компрометирующего репортажа. Сюда же инкогнито является депутат Говоров, известный кличкой "совесть русской интеллигенции" в широких кругах и репутацией жулика и вора в несколько менее широких, и под видом жены приводит проститутку Кси. А девушка каким-то немыслимым образом оказывается в курсе, что жена Кошелькова причастна к угону его любимого джипа. Плюс в самый интересный момент является коммунист-подпольщик Вася, перепутавший вечеринку с первомайской сходкой единомышленников. Волею судьбы его завод только что разорил бизнесмен Кошельков (ты ещё не забыл, кто он и зачем нужен?).
Собственно, этим герои и занимаются - выяснением друг о друге неприятной правды. Сначала возмущаются, потом, отчаявшись, прощают, потому что один не лучше другого. Понимаешь ли, наши с тобой соотечественники не могут забиться в хату и по-собачьи совокупляться, как там, на Западе, стабильно загнивающем со времён Холодной войны. Им нужна духовная, а не телесная близость. Жулики, воры и депутаты есть везде, а вот искренность и тепло - только у нас.
Автор этого изящного сочинения - небезызвестный Юрий Поляков, противник перестройки и сторонник "государственности", главный редактор "Литературной". К счастью, актёры театра почти не испортили его пьесы (сыграй они хорошо, и пропала бы вся прелесть), а художники весьма точно подметили, что шикарный дом нового русского должен быть чудовищно безвкусным (наверное, там всё не настолько дёшево, но это не принципиально).
Больше всего удивляет нескромность пожилых зрителей. Мне всегда казалось, что в этом возрасте люди возмущаются, когда слышат скабрёзности.
Огромный зал наполовину пуст. Хотя, учитывая оптимизм театра, лучше исправить: наполовину полон.
Алексей Киселёв:
Попасть на интригующую премьеру Театра им. Гоголя по "Божьим коровкам" Сигарева не удалось - нет мест, говорят. Пришлось довольствоваться посещением спектакля 1981 года "Безобразная Эльза". В трех словах - неосознанный концентрат стереотипов. Входит в рацион чрезвычайно невзыскательной и предельно консервативной публики.
Всякие подробности будут скучны как сам спектакль. Смею предположить, что со временем он не сильно менялся и был так же прост: примитивнейшая пьеса, единство действия и места. Изменился состав исполнителей и, частично реквизит (разноцветная метелка от пыли и бутылка Бэйлиса - тому примеры). Задник прикрыт атласной драпированной тканью - типичный актовый зал. Филигранная режиссура - ни шагу в сторону от водевильного канона. Персонажи призваны веселить своей понятностью собравшихся в большом зале, похожем на гроб, зрителей.
В главной роли, как мне показалось с четырнадцатого ряда, очень любопытная актриса. Зовут ее Екатерина Молоховская. Ближе к финалу я понял, что видел её дважды в Центре драматургии и режиссуры, в частности, она участвовала в режиссерской лаборатории "Мастерская на Беговой".
Тебе, как и всякому убежденному постструктуралисту, очень бы понравился один элемент: здоровенная пустая напольная рама в дальнем левом углу сцены, почти спрятанная за кулису, как будто для чего-то предназначенная - она не используется в действии ни разу, просто стоит там где-то и все. Учитывая не сильно заполненную сцену, это пониманию не поддается. Я вынужден был следить за этой рамой. И как я обрадовался в финале, поняв, что эта рама там просто так! Это грандиозный, очень точный образ именно сумеречного театра. Абсолютно тоже самое. Вот как стоят эти здания, так и эта рама стоит. Ни о чём, красивая, большая, с вензелями, внутри пусто. Стоит себе и стоит. И никто не знает зачем, да и не обращают внимания - пусть стоит.
В фойе обратил внимание на типичные детские рисунки, развешанные по стенам, как в школах в классах ИЗО, только в рамках. Снизу табличка: "Эскизы костюмов заслуженного художника России Елены Качелаевой". Стены, к слову, из известняка, такие высокие и страшные.
Антон Хитров:
МХАТ им. Горького… МХАТ им. Горького.
Да нет, всё не так уж страшно.
Правда, говорят, что во МХАТе им. Горького перестановки идут при закрытом занавесе, и в кромешной тьме зрители слушают советский гимн. Наверное, некоторые встают.
Ещё говорят, что МХАТ им. Горького - уникальный архитектурный проект: какие бы сомнения не одолевали при виде монолитного фасада с раскоряченными светильниками, человек, добравшийся до кресла, может убедиться в том, что это чистая правда. Ломаные линии, обшитые деревом ложи, водопадом обрушивающиеся на партер - пожалуй, вычурный модерн отреставрированного шехтелевского зала в другом Художественном даже уступает в изяществе этим конструкциям.
Больше ты нигде не услышишь, что выключенный мобильный телефон - не просто элементарное приличие, а одна из многолетних (sic!) традиций Художественного театра. Строгий голос также напомнит зрителям (крайне немногочисленным), что шуметь, кричать и свистеть во время спектакля - дурно. Видимо, ещё одна традиция времён Станиславского - ему, как известно, пришлось объяснять культурным пролетариям, что, мол, «не принято находиться в зале в головном уборе». Хорошо, что за семечки, как в былые времена, не штрафуют (без них пришлось бы туго).
Больше ты нигде не увидишь такого прилежного бытописательства, такой нарочито спонтанной среды, пожелтевших выключателей, тусклых обоев, трухлявой мебели… Лукавый Алвис Херманис, который строит на подмостках самые настоящие комнаты и кухни, пахнущие жареной рыбой и шоколадным тортом, не постеснялся бы сыграть здесь свою знаменитую «Соню», благо, что квартира тоже - ленинградская. На что как бы намекает (внимание) Спас на Крови, написанный на заднике, натянутом за высоченными окнами павильона. Должно быть, нет режиссёра-авангардиста, который не взглянул бы без вожделения на подобный анахронизм - и я утверждаю это совершенно серьёзно.
Русский реалистический театр прельщает десятки незаметных тружеников сцены, но никто из них не удосужился собрать столько примечательного старья, никто не подумал о том, что актёрам лучше не ходить из комнаты в комнату сквозь предполагаемую стену - кроме мхатовцев.
«Уличный охотник» был поставлен Татьяной Дорониной относительно недавно (для театра, в котором идёт «Синяя птица», спектакль 2009 года - почти премьера). В двух словах, история о том, как молодая женщина мечется между мужем-бизнесменом, бывшим супругом, отставным запойным морячком, вновь возникшем на горизонте, и молодым незнакомцем, который спас её от самоубийства, но оказался миллионером-стритхантером (что-то вроде экстремельного спорта - когда слишком пресыщенный господин погружается на день-другой «на дно», в мир бедноты). И драматургу, и режиссёру пьянчужка-моряк, святая простота, куда приятней акул капитализма - и той, что помельче, и той, что покрупней. «Настоящий, душевный русский мужик», просто «оступившийся».
Поначалу даже кажется, что театр объективен - несмотря на очевидные симпатии создателей спектакля, проникнуться отвращением к герою не составит труда, потому что актёр правдив. Да и предприниматель не карикатурен - зритель волен выбирать, ненавидеть ли его вместе с авторами или сочувствовать работяге, искренне недоумевающем, чего может не хватать его жене. Если бы не было второго действия, МХАТ показался бы мне совершенно исключительным театром, в котором наигрывают, цепляются за советские мифы про хороших бедняков и плохих богатеев, в котором не чувствуют языка времени, но в котором не ломают комедию и гнушаются дешёвыми приёмами. Но, увы, после антракта закрутились водевильные перепитии, расшумелись бойкая пенсионерка-блокадница, которой приспичило женить на себе нестарого ещё моряка, и чопорный юнец-миллионер, щебечущий на вражьем английском, что несколько подпортило впечатление, и МХАТ им. Горького стал выглядеть уже чуть менее уникальным.
P.S. Раз уж ты не был в Мавзолее, туда тоже рекомендую сходить.
Алексей Киселёв:
...
Расширенное заключение
После всего увиденного, когда недоумение и циничная агрессия постепенно отступают на второй план, остается растерянная тревога. Избалованные актуальным европейским театром, спектаклями десятка ищущих и экспериментирующих, вечно собою не довольных режиссеров, избалованные ощущением присутствия живого театра, мы были просто не готовы к такой самоуверенности и спокойствию театров, не способных ни на что, кроме дублирования отживших форм и спекуляции избитых "вечных" тем.
Художественная планка среднего театра "темной стороны" находится настолько низко, что, кажется, ее и нет. Публика, даже самая всеядная, каким-то образом тоже это чувствует - в некоторых театрах зрителей можно сосчитать по пальцам. Кое-где еще удается частично заполнить зал льготниками, но и тем не в радость: школьники слушают плейер на спектакле, пенсионеры спят. Не везде, но почти везде - именно так. Каков театр, такова и публика.
Репертуарная политика либо откровенно направлена на привлечение ленивых потребителей пошлости, либо апеллирует к консервативным слоям населения, любителям "классики". Есть третий вариант, он исключительный: репертуар включает 2-3 наименования, способных заинтриговать интеллектуально подкованную публику. Но на деле все оборачивается тем же банальным парадом штампов. Как, например, поступили с пьесой Володина в театре Назарова, и "Тихий омут", заявив нечто радикальное, показал в высшей степени заурядное.
На "темной стороне" театры говорят на иллюстративном языке, до отвращения понятном. Драмы здесь превращаются в комедии, комедии в мелодрамы. И все неосознанно. Жизнь здесь протекает размеренно и совершенно оторвано от окружающей реальности - как социо-культурой, так и в хайдеггеровском понимании этого слова. Здесь все уверены в своей исключительности, уверены в незыблемости заветов Станиславского, не сознаваясь себе в их неведении. Не говоря уже о Бруке, Гротовском, Васильеве, в конце концов. Валерий Сторчак со своей "Пьесой для Аделаиды" здесь - внезапное и радостное исключение.
И еще два небольших новых коллектива поражают своей стойкостью. Молодые актёры и режиссёры, чувствующие современное искусство и знающие его в лицо, тем не менее, рискуют затеряться среди заурядности, взявшись за собственное театральное дело. Их не страхует ни одно громкое имя. Удивителен сам факт их существования - поэтому название одного из них, "Театр, которого нет", отдаёт горькой иронией.
Спектакль этого театра, равно как и премьера крохотного "Театра вкуса", сопоставим с серьёзными работами выпускников именитых педагогов, у которых велик шанс быть замеченными. Но, несмотря на уровень, оба коллектива с большей вероятностью канут в Лету (в лучшем случае просто не продолжат развитие, протопчутся на месте ещё лет семь) - если не случится чуда. Сарафанное радио - единственное дружественное к этим театрам СМИ. Очевидно, что в изоляции они просто задохнутся.
И причиной тому - совершенно естественная неосведомлённость или настороженность критиков, продюсеров, любых значительных персон. При тотальной профанации искусства заявить о себе так, чтобы тебе поверили, почти невозможно. В этом косвенно виноваты те, кто бездумно захламлял московскую сцену до тех пор, пока беспорядок не получил неограниченные права.
Сохраняя позицию наблюдателей, мы констатируем почти поголовное умирание театров "темной стороны", окруженное всеобщим равнодушием. Но насильственное закрытие полуживых учреждений культуры - это эвтаназия. Всегда найдутся ее сторонники и противники.
Алексей Киселёв и Антон Хитров
P.S. Спустя три месяца с момента написания статьи проблема бесперспективности основной части московских театров приобрела особую актуальность. Лёд тронулся. Возможно, Капков шёл за нами по пятам, и там, где мы хватались за голову и прикладывали к ней прохладный бюст Мейерхольда, невозмутимо отщёлкивал на карманных счётах число пенсионерок в зале. Его действия столь поспешны, что наша статья стремительно теряет актуальность. Но ничего не порадует нас больше, чем если вдруг окажется, что, помимо неё, ничто уже не напоминает о десятках чудовищных московских театров.
В связи с изменением тематической направленности портала, вторую часть статьи решено поместить сюда, чтоб не пропадала.
Театральная жизнь столицы, подобно Луне, имеет мифическую неосвещённую сторону. Из полутора сотен московских театров, не попадающих в поле зрения прессы, двое молодых критиков - Антон Хитров и Алексей Киселёв - отобрали 30.
В их число вошли и театры пограничной - сумеречной зоны, куда критика заглядывает изредка.
Двухмесячная их экспедиция по театральным джунглям - от зловещей тьмы к непроглядным сумеркам - сопровождалась перепиской. Предлагаем вашему вниманию вторую ее часть.
В обзор первой статьи вошли театры:
Московский Армянский, фестиваль «Сретение» в Театре Русской драмы, «Сопричастность», Московский Историко-этнографический, Театр п/р Владимира Назарова, «Театр, которого нет», «Тихий омут», «Вишневый сад», «АпАРТе», Театр п/р Армена Джигарханяна, «СОбытие», «На Перовской», «Театр Вкуса», «Ромэн», Малый драматический на Большой Серпуховской, Театр Луны, Областной Камерный, «Шалом», «Глас», Домашний театр в доме-музее Щепкина, Концептуальный театр Кирилла Ганина.
В сумеречной зоне мы посетили:
Театр у Никитских ворот
«Модерн»
Театр им. Рубена Симонова
«Другой театр»
«Сфера»
Театр Сатиры
Театр им. Гоголя
МХАТ им. Горького
Тёмная сторона театра - 2:
СУМЕРКИ
Антон Хитров:
Пресса время от времени даёт уклончиво-дружелюбные анонсы новым постановкам Марка Розовского, но серьёзных, проблемных статей о Театре у Никитских ворот не было уже лет шесть. За это время, разумеется, многое народилось, многое поменялось, но Розовский остался верен своему курсу, если не сказать - протоптался на месте. Критика тех лет подходила к его спектаклям мягко и бережно, то толкуя о таланте и опыте режиссёра, который мог бы оправдать его нынешние весьма средние работы, то сдержанно досадуя, что уровень постановок уже недопустимо низок.
Уже тогда были придуманы все мыслимые комплименты, которые ныне радуют глаз в редких лояльных отзывах. Уже тогда более обеспокоенные театральные обозреватели обвиняли актёров театра в наигрыше, дешёвой буффонаде и пресном гротеске. Сочное либретто Розовского разило наповал уже на «Viva, парфюм!» - это, вообрази, ни что иное, как мюзикл по мотивам знаменитого романа Зюскинда - и рецензентам уже тогда достаточно было процитировать парочку шлягеров, чтобы живописать спектакль («он платье с юной девы снял, над нею он не надругался - лишь обонял, лишь обонял»). В том же сезоне 2005-2006 светом в окошке показался Ионеско (режиссёр выпустил «Носорогов») - вспомнили даже, что полякам, поставившим «Целый вечер как проклятый», Розовский-драматург очень напоминал самого знаменитого абсурдиста. Потом театр «У Никитских ворот» решено было не трогать.
Вообще круг интересов Марка Розовского весьма широк: сегодня, кроме упомянутых Ионеско и Зюскинда, в театре идут постановки Сорокина и даже книги Экклезиаста. Взявшись за «Мирандолину» Гольдони (2011), он стал разбираться с природой итальянского площадного театра.
В XX веке с лёгкой руки Джорджо Стрелера этот драматург стал восприниматься как часть предшествовавшей ему традиции, хотя всю жизнь старался её «облагородить». Розовский прав, конечно, утверждая, что дель арте - искусство сугубо плотское, эротическое и бесцеремонное. Что над похотью стариков комедианты хохотали много и безжалостно, изображая её с непривлекательной подробностью. Но это лишь одно, простейшее свойство жанра. Потенциал этой традиции сегодня огромен; маска (и буквально, и в значении «персонаж») - это театральная философия, а работа с ней ничуть не проще, чем постижение системы Станиславского.
Поэтому как бы не хотелось Розовскому сыграть в площадной театр, получается скорей бульварный. На теснёхонькой сцене для Италии места не нашлось. Москва вместо Флоренции, шнурки вместо спагетти, скабрёзности вместо эротики.
Критика почти не касалась этого шедевра - имеется статья Яна Смирницкого в МК от 3.04.2011 под названием «Мирандолина, или Гендерное хулиганство Розовского»; в ней рецензент осторожно изображает недвусмысленность этой «вещицы», оправдав её «безупречным» музыкальным построением, «острым желанием театра-праздника», «тонким шармом уличного театра», задором, лихостью и смелостью.
Фирменных есен на стихи режиссёра едва ли не больше, чем текста первоисточника. Меньше всего эти куплеты похожи на итальянские романсы, от них веет скорее отечественной эстрадой. С удовольствием воспроизведу по памяти несколько строк.
Песня кавалера:
Ах, эти губы! Вы мне не любы!
Ах, эти бабы - мерзкие, как жабы!
В упор не вижу - и ненавижу...
Другая песня кавалера:
Ты моя Ми-ран-до-линочка!
Я навек у ног твоих!
Где гитара и где мандолиночка?
Дуэт исключительно легкомысленных актрис, которых остальные герои так и норовят назвать блядями, но вовремя исправляются: "б.... дамы":
Ласточки свободные летят, летят, летят…
Пчёлочки глазастые жужжат, жужжат, жужжат…
В отелях предлагают нам интим! интим! интим!
Во время песни богатый и глупый граф, скинув камзол и обнажив рабочие плечи, хлещет себя кнутом, приговаривая: сделай мне больно! я твоя вещ-щ-щь!
Словом, спектакль имеет много общего с той опереткой, которая расползалась по стране вслед за либеральными реформами Александра II. Той самой сомнительной и стыдной антрепризой, куда устроились в "Господах Голавлёвых" Иудушкины племянницы Аннинька и Любинька. Помнишь, у Серебренникова две дамы полусвета в пёстром прикиде дуэтом пели Введенского:
Я любила вас, не зная,
На четвёртом этаже.
Всё по комнатам гуляю
Одиноко в неглиже.
Особенно лихо, скороговоркой, они закругляли куплетец этим самым "неглиже".
Весь спектакль Розовского был развёрнутой версией этой сцены. Краснея, я чувствовал, что почтенные зрители среднего и старшего возраста вокруг меня испытывают то же самое. Но, оглядываясь, я видел улыбки.
На долгожданных поклонах молодой актёр поздравил зрителей с 23-м февраля. "Ты не служил!" - весело крякнул граф Альбафьорита.
"Мы посвящаем наш спектакль настоящим мужчинам!" - крикнула Мирандолина. Простая русская баба Мирандолина.
Алексей Киселёв:
Среди топовых театров второго дивизиона - театр Модерн. Один из его слоганов - "Театр, который знают все". Вероятно, так оно и есть: сложно не заметить большого здания со светящимися буквами, проезжая по Третьему транспортному.
В театре был впервые, был удивлен его чистотой и изысканной стилизацией - все изо всех иллюстрирует название театра, вплоть до драпированной униформы его служительниц. Прекрасный зрительный зал мест на 500, интригующий своим богатством занавес. Среди зрителей премьерного спектакля "Любовь в двух действиях" немало звезд, в числе которых была замечена, например, Вера Глаголева. Смею предположить, контингент в этот раз был обусловлен именем режиссера и драматурга в одном лице. Собственную пьесу поставил телеведущий Андрей Максимов.
Когда открылся занавес, я увидел глубокую широкую сцену, которая как-то давала понять, что это реальный инструмент живого театра, готовый к использованию. То есть что-то в этом пространстве есть потенциально весьма мощное. Далее от начала до конца (два акта) происходило что-то несоответствующее этому потенциалу. Понимаю, что это не критерий качества и художественного уровня, но эта мысль кажется мне наиболее определяющей увиденное.
Если говорить по делу. Спектакль сильно опережает во времени Московский Армянский театр - нет атласных драпировок, есть прозрачные пластиковые трубки, свисающие с колосников и свет неона. Если коллектив спектакля Армянского театра комфортно чувствует себя в середине XIX века, то авторы "Любви в двух действиях" махнули на полтора века вперед и обосновались в постперестроечных 90-х. Это в плане формы.
Чрезвычайно заурядный сюжет скрашен пучком афоризмов и красотой женских тел. Вряд ли этот спектакль что-то оставит в зрителе, если это мужчина, не изменяющий жене, или женщина, не сходящая ежеминутно с ума от любви к собственному мужу. Привыкших к высококачественному театру стошнит от мутной видеопроекции и непрекращающегося побочного шума динамиков.
Продолжаю подслушивать разговоры в антракте. "Моя канарейка поет под Зинчука". Ок. "Ходили недавно в театр "Сфера" - там про Пушкина, вообще круто". Остается радоваться, что Зинчук не ставит спектаклей. Но от "Сферы" не отвертеться.
Антон Хитров:
Театр им. Рубена Симонова был открыт в 1987 году. Это важно, поскольку в этот год советский театр вслед за страной резко свернул с рельс - правда, сказать «зашевелился» было бы точнее по отношению и к тому, и к другому. Естественно, не все были к тому готовы - Татьяна Доронина, например, покинула ефремовский МХАТ и создала собственный, в котором по-прежнему не очень хорошо представляют себе, что случилось в стране и в искусстве после этого самого 87-го. В том же году в МТЮЗ пришли Генриетта Яновская и Кама Гинкас, что тоже не всем понравилось. Тогда же, после трёх невероятно тяжёлых лет работы в Театре на Таганке, скончался Анатолий Эфрос, и его место занял Николай Губенко (в итоге его руководство кончится ещё одним театральным расколом). Наконец, Евгений Симонов, принявший Вахтанговский театр после своего отца и руководивший им 18 лет, покинул его, уступив место Михаилу Ульянову, который вполне отдавал себе отчёт, что уход Симонова - «страшный шаг», но необходимый.
«Время не располагает к милосердию - театру нужен новый путь», примерно так передают слова нового худрука.
Так кончилась для вахтанговцев эпоха Симоновых, длившаяся без малого полстолетия. Сам Евгений Симонов в следующем году открыл собственный театр; в труппу взяли выпускников двух курсов Щукинского училища. В 95-м театру дали имя отца худрука.
Сегодня репертуар небогат и состоит в основном из спектаклей конца девяностых-начала нулевых. Представить хоть как-то облик театра, хотя бы стереотипный, невозможно, поскольку о нём не пишут. То есть не пишут вовсе. Евгению Симонову не удалось ни возродить «вахтанговскую школу» в молодом театре, ни хотя бы создать для неё резервациюМежду тем спектакль «На дне», который видел я, даже на более успешной сцене однозначно не был бы провалом. В первую очередь - благодаря хорошему вкусу художников. Александр Петлюра - казалось бы, очевидная кандидатура на роль художника по костюму в постановке люмпенской трагедии Горького, однако эта мысль пришла почему-то только режиссёру Владимиру Портнову. Сам художник, по собственному выражению, «собирает из говна что-то мощное и сильное»; он своего рода археолог вчерашнего и сегодняшнего. По его мнению, о человеке лучше всего судить по помойке. Или блошиным рынкам. Кстати, «На дне» - не первая его работа в театре, совсем недавно он играл моноспектакль о себе самом в проекте «Человек.doc».
Петлюра блестяще собирает образы. «Голь на выдумки хитра» - нищие из горьковской ночлежки что только не нацепят на себя, лишь бы не замёрзнуть. Актёр, хмельной долговязый дух, носит узенький грязно-белый балахон и похож на аиста. Лука глядит на постояльцев сквозь очки с непомерно толстыми стёклами, как будто в оправу вставлены не круги, а короткие цилиндры.
То, что делает сценограф Виктор Шилькрот, не слишком изобретательно, но по крайней мере, живо и современно. Голая сценическая коробка представляет сырой подвал с жерлом чёрной трубы-печки, в которой ночуют. В ней же хоронят мёртвых, присыпав устье железной норы, внезапно засветившейся изнутри, сухой землёй.
Исполнителей подобрали на роли нескучно, по крайней мере, длинный горемыка Актёр, бритый Клещ, лопоухий, как зверёк, Наташа с правдивыми драматическими нотами - запомнились. Лука здесь суров, настойчив, он гораздо резче, чем обычно можно представить. Он и физически сильнее других, даром что сед. Впрочем, ко второму действию "воинствующий человеколюбец" вызывает уже раздражение: такой полноценный и мощный протагонист, окружённый слабаками и неудачниками. Ведь Сатин со своим "гордым человеком" столь же примитивен, сколь и другие.
Это уже третья постановка "На дне" Владимира Портнова - одна состоялась семь лет назад в театре на Покровке с тем же Шилькротом, другая - в Йошкар-Оле. Кажется, что один и тот же, неплохой, в общем-то, замысел реализован трижды на разных площадках, что не запрещено, но несколько грустно.
Зрителей в зале немного. В фойе по стенам - фотографии самых заурядных пёстрых представлений. Видимо, «На дне» в определённом смысле всё-таки прорыв.
***
Шесть лет назад при популярном "Квартете И" возник дочерний проект - "Другой театр", область уже не комедии, но драмы. Среди драматургов, режиссёров, актёров немало имён, говорящих самих за себя (Ольга Субботина, Владимир Агеев, Инга Оболдина и многие другие). Но при очевидной установке на качество в театре есть другая, сомнительная установка - на массовость.
Довольно внятное изложение программы есть на сайте театра. Мы играем спектакли не для "любителей сальных комедий" и не для высоколобых критиков, которые, оказывается, только и знают, что копаться в постановках классики. Ищем новую драматургию, но пальцем не притронемся к той кроваво-поносной гадости, которая именуется "новой драмой". Ставим про нормальных людей и для нормальных людей.
Граница нормального в этом лихом резюме так решительно очерчена, что соваться за неё как-то неудобно и невежливо, кем бы ты ни был - потому что не очень ясно, к кому театр обращается. Не для «трудового народа» и не для «интеллектуального меньшинства»? Тогда - для кого же?
Читаю сайт дальше и обнаруживаю - в описании прошлогодней премьеры "Орфея и Эвридики" актёра Григория Антипенко анонсируют так: "Многие помнят его по сериалу "Не родись красивой""... У нормальных людей - нормальные запросы: отсматривать отечественные сериалы и раз в месяц заглядывать в театр.
Формально «Орфей и Эвридика» - вполне современная постановка: вот тебе и неоновые лампы (привет Модерну), и по 5 ролей на актёра, и вагонетка катается, и камушки сыплются. По сути - сложный драматургический текст Жана Ануя почему-то не провоцирует режиссёра Павла Сафонова на сложность и остроту театрального языка. Он остерегается проверять зрителей на прочность, показывая им прорехи жизни, нелепости, непоправимые вывихи - при том что Ануй явно подсказывает что-то подобное. У Сафонова выходит любовная история, в которой два гротесково-инфантильных существа становятся героями. Актёрам приходится играть облегченный вариант как бы поверх драмы.
Кажется, несложно догадаться, почему так получилось. Как вся наша культура знает лишь крайности, так и русскому театру приходится выбирать между двумя возможными вариантами: или дать волю беспощадному творчеству и тонкому анализу, признав своего зрителя меньшинством, или пойти на поводу у публики, которой хочется понять всё без усилий, посмеяться, наконец, просто "посмотреть любовь". Какую бы здесь не заявляли программу, отыскать "нормальных" трудно - попадаются или помешанные умники, или простоватые и ленивые. "Другой театр" мог бы обращаться к другому зрителю. Тогда и за Ануя взяться не стыдно.
Алексей Киселёв:
Поворот за Ленкомом в Успенский переулок - короткий путь в сад Эрмитаж, если идти от Пушкинской. Переулок выводит прямо к миниатюрной площади трёх театров. Самый большой и красивый - "Новая опера". По центру - знаменитый своей эксцентрикой театр "Эрмитаж". А сзади прячется театр с геометрическим названием "Сфера". Там дают спектакль с геометрическим названием "Цилиндр". Вот на него я и попал.
Про спектакль сказать почти нечего - хорошо сделанная пьеса Эдуардо де Филиппо добротно проиллюстрирована группой людей разной степени дарования. Выделю только Ольгу Аксёнову (к слову, она тоже в Театре.doc уже засветилась), рыжеволосую выпускницу щепкинского училища, неожиданно близко присвоившей себе с виду простоватую роль Риты. Хочется рассказать про пространство. Это невероятно круто. Издалека начать надо.
В 1981 году воспитанница Школы-студии МХАТ, а затем ГИТИСа - профессора Марии Кнебель - Екатерина Еланская формулирует концепцию театра-сферы, опровергающую сцену-коробку, с целью создания "сферы общения", особого поля пространственного контакта зрителей между собой и актёрами. Мейерхольдовская недовоплощенная идея обрела второе рождение - в 1984 году открылась новая сцена театра "Сфера". Это амфитеатр-трансформер со съемными креслами, с помостами и скрытыми рубками. Игровое пространство повсюду, везде всё видно. По уровню театральной адекватности и энергии этот зал потягается со Школой драматического искусства.
На спектакле "Цилиндр" я обратил внимание, как это пространство диктует актёру особую пластику и ритм - близкие к цирку. В движении лучей прожекторов, в перебегании зала насквозь, в сочетании деревянного пола и оголенной механики осветительных приборов - дух Эйзенштейна и Мейерхольда, невероятное воздействие пространства.
Народу - полный зал. Все хорошо. Очень жаль, что театр не амбициозный, не занимается поиском, не воспитывает актёра. Очень жаль.
Антон Хитров:
В Театре Сатиры давали "Хомо эректус", занявший почётное место в списке спектаклей с идиотскими названиями, опубликованном некоторое время назад в "Театре". Те, кто заносил его туда, вряд ли знают, что это не просто научный термин, обозначающий человека прямоходящего и вместе с тем ассоциирующийся с чем-то обалденно неприличным, а название популярного журнала, в котором культуролог Лера издала под мужским псевдонимом статью про свинг (обмен сексуальными партнёрами между парами). Дело в том, что гадалка посоветовала культурологу Лере воочию посмотреть на измену мужа, чтобы отворожить его от любовницы. Образованная женщина придумала свинг, любители экстремальных ощущений не заставили себя долго ждать, и скоро Лера затащила супруга-журналиста в дом бизнесмена Кошелькова под предлогом компрометирующего репортажа. Сюда же инкогнито является депутат Говоров, известный кличкой "совесть русской интеллигенции" в широких кругах и репутацией жулика и вора в несколько менее широких, и под видом жены приводит проститутку Кси. А девушка каким-то немыслимым образом оказывается в курсе, что жена Кошелькова причастна к угону его любимого джипа. Плюс в самый интересный момент является коммунист-подпольщик Вася, перепутавший вечеринку с первомайской сходкой единомышленников. Волею судьбы его завод только что разорил бизнесмен Кошельков (ты ещё не забыл, кто он и зачем нужен?).
Собственно, этим герои и занимаются - выяснением друг о друге неприятной правды. Сначала возмущаются, потом, отчаявшись, прощают, потому что один не лучше другого. Понимаешь ли, наши с тобой соотечественники не могут забиться в хату и по-собачьи совокупляться, как там, на Западе, стабильно загнивающем со времён Холодной войны. Им нужна духовная, а не телесная близость. Жулики, воры и депутаты есть везде, а вот искренность и тепло - только у нас.
Автор этого изящного сочинения - небезызвестный Юрий Поляков, противник перестройки и сторонник "государственности", главный редактор "Литературной". К счастью, актёры театра почти не испортили его пьесы (сыграй они хорошо, и пропала бы вся прелесть), а художники весьма точно подметили, что шикарный дом нового русского должен быть чудовищно безвкусным (наверное, там всё не настолько дёшево, но это не принципиально).
Больше всего удивляет нескромность пожилых зрителей. Мне всегда казалось, что в этом возрасте люди возмущаются, когда слышат скабрёзности.
Огромный зал наполовину пуст. Хотя, учитывая оптимизм театра, лучше исправить: наполовину полон.
Алексей Киселёв:
Попасть на интригующую премьеру Театра им. Гоголя по "Божьим коровкам" Сигарева не удалось - нет мест, говорят. Пришлось довольствоваться посещением спектакля 1981 года "Безобразная Эльза". В трех словах - неосознанный концентрат стереотипов. Входит в рацион чрезвычайно невзыскательной и предельно консервативной публики.
Всякие подробности будут скучны как сам спектакль. Смею предположить, что со временем он не сильно менялся и был так же прост: примитивнейшая пьеса, единство действия и места. Изменился состав исполнителей и, частично реквизит (разноцветная метелка от пыли и бутылка Бэйлиса - тому примеры). Задник прикрыт атласной драпированной тканью - типичный актовый зал. Филигранная режиссура - ни шагу в сторону от водевильного канона. Персонажи призваны веселить своей понятностью собравшихся в большом зале, похожем на гроб, зрителей.
В главной роли, как мне показалось с четырнадцатого ряда, очень любопытная актриса. Зовут ее Екатерина Молоховская. Ближе к финалу я понял, что видел её дважды в Центре драматургии и режиссуры, в частности, она участвовала в режиссерской лаборатории "Мастерская на Беговой".
Тебе, как и всякому убежденному постструктуралисту, очень бы понравился один элемент: здоровенная пустая напольная рама в дальнем левом углу сцены, почти спрятанная за кулису, как будто для чего-то предназначенная - она не используется в действии ни разу, просто стоит там где-то и все. Учитывая не сильно заполненную сцену, это пониманию не поддается. Я вынужден был следить за этой рамой. И как я обрадовался в финале, поняв, что эта рама там просто так! Это грандиозный, очень точный образ именно сумеречного театра. Абсолютно тоже самое. Вот как стоят эти здания, так и эта рама стоит. Ни о чём, красивая, большая, с вензелями, внутри пусто. Стоит себе и стоит. И никто не знает зачем, да и не обращают внимания - пусть стоит.
В фойе обратил внимание на типичные детские рисунки, развешанные по стенам, как в школах в классах ИЗО, только в рамках. Снизу табличка: "Эскизы костюмов заслуженного художника России Елены Качелаевой". Стены, к слову, из известняка, такие высокие и страшные.
Антон Хитров:
МХАТ им. Горького… МХАТ им. Горького.
Да нет, всё не так уж страшно.
Правда, говорят, что во МХАТе им. Горького перестановки идут при закрытом занавесе, и в кромешной тьме зрители слушают советский гимн. Наверное, некоторые встают.
Ещё говорят, что МХАТ им. Горького - уникальный архитектурный проект: какие бы сомнения не одолевали при виде монолитного фасада с раскоряченными светильниками, человек, добравшийся до кресла, может убедиться в том, что это чистая правда. Ломаные линии, обшитые деревом ложи, водопадом обрушивающиеся на партер - пожалуй, вычурный модерн отреставрированного шехтелевского зала в другом Художественном даже уступает в изяществе этим конструкциям.
Больше ты нигде не услышишь, что выключенный мобильный телефон - не просто элементарное приличие, а одна из многолетних (sic!) традиций Художественного театра. Строгий голос также напомнит зрителям (крайне немногочисленным), что шуметь, кричать и свистеть во время спектакля - дурно. Видимо, ещё одна традиция времён Станиславского - ему, как известно, пришлось объяснять культурным пролетариям, что, мол, «не принято находиться в зале в головном уборе». Хорошо, что за семечки, как в былые времена, не штрафуют (без них пришлось бы туго).
Больше ты нигде не увидишь такого прилежного бытописательства, такой нарочито спонтанной среды, пожелтевших выключателей, тусклых обоев, трухлявой мебели… Лукавый Алвис Херманис, который строит на подмостках самые настоящие комнаты и кухни, пахнущие жареной рыбой и шоколадным тортом, не постеснялся бы сыграть здесь свою знаменитую «Соню», благо, что квартира тоже - ленинградская. На что как бы намекает (внимание) Спас на Крови, написанный на заднике, натянутом за высоченными окнами павильона. Должно быть, нет режиссёра-авангардиста, который не взглянул бы без вожделения на подобный анахронизм - и я утверждаю это совершенно серьёзно.
Русский реалистический театр прельщает десятки незаметных тружеников сцены, но никто из них не удосужился собрать столько примечательного старья, никто не подумал о том, что актёрам лучше не ходить из комнаты в комнату сквозь предполагаемую стену - кроме мхатовцев.
«Уличный охотник» был поставлен Татьяной Дорониной относительно недавно (для театра, в котором идёт «Синяя птица», спектакль 2009 года - почти премьера). В двух словах, история о том, как молодая женщина мечется между мужем-бизнесменом, бывшим супругом, отставным запойным морячком, вновь возникшем на горизонте, и молодым незнакомцем, который спас её от самоубийства, но оказался миллионером-стритхантером (что-то вроде экстремельного спорта - когда слишком пресыщенный господин погружается на день-другой «на дно», в мир бедноты). И драматургу, и режиссёру пьянчужка-моряк, святая простота, куда приятней акул капитализма - и той, что помельче, и той, что покрупней. «Настоящий, душевный русский мужик», просто «оступившийся».
Поначалу даже кажется, что театр объективен - несмотря на очевидные симпатии создателей спектакля, проникнуться отвращением к герою не составит труда, потому что актёр правдив. Да и предприниматель не карикатурен - зритель волен выбирать, ненавидеть ли его вместе с авторами или сочувствовать работяге, искренне недоумевающем, чего может не хватать его жене. Если бы не было второго действия, МХАТ показался бы мне совершенно исключительным театром, в котором наигрывают, цепляются за советские мифы про хороших бедняков и плохих богатеев, в котором не чувствуют языка времени, но в котором не ломают комедию и гнушаются дешёвыми приёмами. Но, увы, после антракта закрутились водевильные перепитии, расшумелись бойкая пенсионерка-блокадница, которой приспичило женить на себе нестарого ещё моряка, и чопорный юнец-миллионер, щебечущий на вражьем английском, что несколько подпортило впечатление, и МХАТ им. Горького стал выглядеть уже чуть менее уникальным.
P.S. Раз уж ты не был в Мавзолее, туда тоже рекомендую сходить.
Алексей Киселёв:
...
Расширенное заключение
После всего увиденного, когда недоумение и циничная агрессия постепенно отступают на второй план, остается растерянная тревога. Избалованные актуальным европейским театром, спектаклями десятка ищущих и экспериментирующих, вечно собою не довольных режиссеров, избалованные ощущением присутствия живого театра, мы были просто не готовы к такой самоуверенности и спокойствию театров, не способных ни на что, кроме дублирования отживших форм и спекуляции избитых "вечных" тем.
Художественная планка среднего театра "темной стороны" находится настолько низко, что, кажется, ее и нет. Публика, даже самая всеядная, каким-то образом тоже это чувствует - в некоторых театрах зрителей можно сосчитать по пальцам. Кое-где еще удается частично заполнить зал льготниками, но и тем не в радость: школьники слушают плейер на спектакле, пенсионеры спят. Не везде, но почти везде - именно так. Каков театр, такова и публика.
Репертуарная политика либо откровенно направлена на привлечение ленивых потребителей пошлости, либо апеллирует к консервативным слоям населения, любителям "классики". Есть третий вариант, он исключительный: репертуар включает 2-3 наименования, способных заинтриговать интеллектуально подкованную публику. Но на деле все оборачивается тем же банальным парадом штампов. Как, например, поступили с пьесой Володина в театре Назарова, и "Тихий омут", заявив нечто радикальное, показал в высшей степени заурядное.
На "темной стороне" театры говорят на иллюстративном языке, до отвращения понятном. Драмы здесь превращаются в комедии, комедии в мелодрамы. И все неосознанно. Жизнь здесь протекает размеренно и совершенно оторвано от окружающей реальности - как социо-культурой, так и в хайдеггеровском понимании этого слова. Здесь все уверены в своей исключительности, уверены в незыблемости заветов Станиславского, не сознаваясь себе в их неведении. Не говоря уже о Бруке, Гротовском, Васильеве, в конце концов. Валерий Сторчак со своей "Пьесой для Аделаиды" здесь - внезапное и радостное исключение.
И еще два небольших новых коллектива поражают своей стойкостью. Молодые актёры и режиссёры, чувствующие современное искусство и знающие его в лицо, тем не менее, рискуют затеряться среди заурядности, взявшись за собственное театральное дело. Их не страхует ни одно громкое имя. Удивителен сам факт их существования - поэтому название одного из них, "Театр, которого нет", отдаёт горькой иронией.
Спектакль этого театра, равно как и премьера крохотного "Театра вкуса", сопоставим с серьёзными работами выпускников именитых педагогов, у которых велик шанс быть замеченными. Но, несмотря на уровень, оба коллектива с большей вероятностью канут в Лету (в лучшем случае просто не продолжат развитие, протопчутся на месте ещё лет семь) - если не случится чуда. Сарафанное радио - единственное дружественное к этим театрам СМИ. Очевидно, что в изоляции они просто задохнутся.
И причиной тому - совершенно естественная неосведомлённость или настороженность критиков, продюсеров, любых значительных персон. При тотальной профанации искусства заявить о себе так, чтобы тебе поверили, почти невозможно. В этом косвенно виноваты те, кто бездумно захламлял московскую сцену до тех пор, пока беспорядок не получил неограниченные права.
Сохраняя позицию наблюдателей, мы констатируем почти поголовное умирание театров "темной стороны", окруженное всеобщим равнодушием. Но насильственное закрытие полуживых учреждений культуры - это эвтаназия. Всегда найдутся ее сторонники и противники.
Алексей Киселёв и Антон Хитров
P.S. Спустя три месяца с момента написания статьи проблема бесперспективности основной части московских театров приобрела особую актуальность. Лёд тронулся. Возможно, Капков шёл за нами по пятам, и там, где мы хватались за голову и прикладывали к ней прохладный бюст Мейерхольда, невозмутимо отщёлкивал на карманных счётах число пенсионерок в зале. Его действия столь поспешны, что наша статья стремительно теряет актуальность. Но ничего не порадует нас больше, чем если вдруг окажется, что, помимо неё, ничто уже не напоминает о десятках чудовищных московских театров.