Пост любви
Как всегда накануне экзамена, мне приходят в голову прикольные идеи. Точнее, в данном случае, желание реализовать давно придуманную идею. Идея в том, чтобы писать о важных людях в моей жизни - моих реальных знакомых разных периодов, общение с которыми оставило важный след. Писать и размышлять о себе, опираясь на воспоминания об отношениях с этими людьми. Не смотря на всякие хорошие подвижки в жизни (ттт), денег на психотерапевта у меня сейчас нет, а рефлексировать определенные сюжеты в себе хочется, причем в кои-то веки не через творческие метафоры, а через фиксацию воспоминаний о своей реальной жизни. Поэтому я решил писать такие вещи - писал их в дневнике на компе, но хочется и в жж зафиксировать. Наверное, получается запутанно, но искренне - пишу без всякой редактуры, для себя. Конечно, о себе тут больше, чем о важных людях, но важные люди так хороши для познания себя :) Хочется чтобы тут было о добре и никого не смущать, поэтому выкладывать буду только те сюжеты и воспоминания, где добра существенно больше, чем треша.
Первая жертва -
мой хороший друг С.
Мы вместе учились в школе. В одиннадцатом классе я был в нее, кажется, влюблен. Это противоречивый эмоциональный опыт; я долгое время не задумывался об этом и не смог бы не смог сформулировать свои чувства того времени как влюбленность, если бы С. сама, в доверительном разговоре полгода назад, не сказала бы мне, что в те мои семнадцать лет я ей в чем-то таком признавался. Я не помню этого и вряд ли вспомнил бы это самостоятельно. Когда я сейчас, спустя годы, получаю информацию о своих действиях и словах того периода, я часто испытываю шок и некоторый ужас, потому что я этого не помню, и то, что я узнаю о себе, просто не пришло бы мне в голову в трезвом уме. Можно пытаться объяснить и вспомнить, отрефлексировать то время в себе, можно махнуть рукой, сославшись на подростковый возраст и тараканов в голове. Абсолютное неумение владеть своей эмоциональной сферой при мнимом абсолютном над ней контроле, ну и стандартное для, наверное, любого семнадцатилетнего, измененное состояние сознания, когда речь идет об отношениях. В те годы (звучит смешно при описании подросткового возраста, но действительно годы) в моей жизни тянулся сложносочиненный роман, если этим словом можно выразить историю непростых и травматичных отношений во всем их разнообразии и во всех их ипостасях, в которых я находился с весны две тысячи пятого. Тогда я не осознавал эту историю как травматичную и своей болезненностью создающую в моей голове огромное количество удивительных вещей, с которыми я неожиданно для себя сталкиваюсь до сих пор и буду, вероятно, сталкиваться еще долгие годы. Но сейчас это не важно. Ко времени весны моего одиннадцатого класса этот долгосрочный и сложный роман был в стадии загнивания, он забирал много сил и значительную часть моих мыслей, и странным образом лишал меня возможности здраво размышлять о каких бы то ни было иных отношениях в моей жизни, не говоря уж о том, чтобы их строить. Последние годы я иногда думаю о том, что, не будь у меня той истории, поглотившей меня целиком и лишившей меня сил на самостоятельное, отдельное от нее развитие, в позднем подростковом возрасте и пережил бы много романтических приключений, как, собственно, нормальный (как мне кажется) подросток. И другой истории, последовавшей за ней и так же оторвавшей меня от человеческого мира на несколько лет. Иногда я жалею об этом. Иногда я этому радуюсь, потому что, ну, должна же быть в жизни хотя какая-то стабильность, пусть и в форме многолетнней созависимости при кажущейся внешней отношенческой чистоплотности. Словом, в свои семнадцать лет, будучи глубоко убежденным, что все реальные проблемы и настоящие, истинные со всеми их ужасами отношения находятся в моем мирке, мало связанным с реальной повседневной жизнью, в школьные романтические игры я не играл. Да и никто особо не играл, признаться честно - школа хорошая, класс состоял в основном из интеллектуальных и самодостаточных людей. Но романтические подростковые игры, где мальчики встречаются с девочками, дарят цветы и безделушки, пишут стихи, пьют пиво в холодных подъездах, ссорятся, травят друг друга, дерутся, убегают из дома, плачут ночами и клянутся в вечной любви, так или иначе сопутствуют жизни подростка. Если они и отсутствуют в его жизни, тем или иным образом фигурируют в его информационном пространстве и задают некоторую норму поведения. К этой норме можно стремиться, можно ее демонстративно отрицать. Я не играл в эти игры не потому, что отрицал норму или считал себя выше ее, я отлично видел и умел наблюдать, просто не мог, не хотел, на природном уровне отрицал саму возможность для себя занять какое-либо место в этой эмоциональной паутине. Переживал из-за этого, тоже, пытался компенсировать.Так сложился один из моих основных, пожалуй, поведенческих паттернов - человек, который наблюдает, знает и хорошо умеет анализировать отношения, но эмоционально невовлечен и держится в стороне в достаточной степени, чтобы уметь стать жилеткой или советчиком для любой из сторон. Ценное умение, но крайне выматывающее, когда сам не получаешь никакого эмоционального ресурса - только наблюдаешь и даешь. Много полученных знаний - и никакого умения на личном уровне использовать ее напрямую в своей личной реальности.
В прочем, на свой манер, романтические игры не обошли меня. Моя тяжелая отношенческая история, на некотором этапе превратившаяся в исключительно внутренний конфликт, продолжала за мной тянуться, но жить хочется всем, и моя природа закономерным и естественным образом заставляла меня отвлекаться. Что вполне естественно, за год своих семнадцати лет я огреб несколько влюбленностей, чуть ли не одновременно. Одна из них была каким-то образом реализована и зафиксирована - несколько месяцев у меня был классический, очень целомудренный, очень красивый куртуазный роман с хорошей (но на тот момент очень невротической, как и я) девушкой. Это были первые отношения в моей жизни, где партнеры по отношениям знали об этих отношениях, признавали их наличие и, вроде как, даже декларировали их какой-то части человеческого общества. Кроме этого куртуазного романа, были еще эмоции. Я даже не могу их назвать влюбленностями, тогда, конечно, я не осознавал их таковыми. Они бешено фрустировали меня, потому что их формой и результатом была необъяснимая тяга к объекту, желание понять, выяснить, объяснить, в редких случаях - занять какое-то место в жизни, зафиксированное, но на безопасном расстоянии. Я не мог и не хотел больше ничего делать с этими эмоциями. Я не видел для них никаких перспектив. Моя основная отношенческая проблема в том, что я не вижу перспектив. Я люблю только тех, с кем у меня нет и не может быть перспектив. По разным причинам, но всегда глубинным и серьезным. Даже если перспективы есть, я изголяюсь, но придумаю очень вескую причину отсутствия перспектив, и буду свято в это верить, и много лет хранить верность моей любимой отсутствующей перспективе. Оговорюсь - конечно, так было раньше. Слава Богу, три с половиной года назад все изменилось, и верю, что насовсем. Парадокс в том, что попутно встречались еще люди, с которыми, как мне сейчас кажется, перспективы были, и было теплое чувство и даже тяга, и часто даже взаимная. Бесперспективные романы (оба два) изрядно портили мне жизнь, постепенно отмирали и шастают за мной по жизни в виде неприятной травматики, временные эмоциональные влюбленности (тоже бесперспективные), так и не будучи высказанными, проходили и оставляли неприятное послевкусие чувственной нечистоплотности. А люди-с-перспективами, будучи в реальном времени не замеченные в этом качестве, оставались всегда хорошими друзьями.
С. относится к таким людям. Я не знаю, мог ли возникнуть взаимный интерес помимо личностно-дружеского, но отчего-то я оцениваю ее фигуру в своей жизни именно как «несостоявшийся перспективный вариант», где каждое из этих слов произносится с большим теплом и благодарностью, с полным отсутствием горечи или обиды. Мы общаемся очень мало - несколько лет до прошлой зимы не пересекались вообще, хотя никогда не выпускаем (как мне кажется) друг друга из виду. Тем не менее, этот человек - очень важная фигура в моей жизни. Помимо того, что это дорогой друг и прекрасный человек, для меня это именно еще фигура, архетип, позиция. Возможно, наши школьные отношения были первой в моей жизни живой реализацией архетипических отношений «культурный герой/трикстер», столь важных для меня. Летом 2004, когда С. поступила в наш класс, у нее были все шансы стать моим идеальным культурным героем. Образ приличной девочки из очень контролирующей семьи (мне в четырнадцать лет казалась бредовой ситуация, когда ребенка могут куда-то «не отпустить»), немного затюканной, стойкого оловянного солдатика, очень ригидного, с кучей правил и установок, которые она то безапелляционно защищала, то - неочевидным образом - всеми силами пыталась для себя оспорить. С ощущением куда меньшего «реального» жизненного опыта и навыка взаимодействия с «реальным» человеческим миром, человек с лицом либо офигевающим, либо возмущенным, либо восхищенным. На год младше меня, и постоянно принижающая свой опыт и свои знания, но человек очень умный и по внутренним ощущениям - неоспоримо равный, а во многом - куда более старший внутренне, более зрелый, обладающий той зрелостью, которой нет и не может быть у меня. Не могу подобрать тут нужного слова. То, что так хочется назвать мудростью, но это не мудрость - это обладание тем, чего мне (не по возрасту, а по сути, по крайней мере как казалось на тот момент) вечно не достает, то, чему я не научусь и не хочу учиться, но к чему меня тянет в другом. Человек, от которого исходил постоянный невысказанный запрос - «научи меня нарушать правила», а потом - молчаливое негодование: «ну нельзя же так». Сдерживаемый ужас в ее глазах при объяснении, что в гости на ночь, в поход или на игру ее родители не отпустят, но всегда честное и аргументированное «Нет, точно. Не отпустят». Я знакомил ее со своими друзьями, ролевиками и прочими странными личностями («Гэл, я чувствую себя глупо. Я девочка в розовой футболке. А тут все такие… нормальные, в косухах»). Я (как мне казалось) взял над ней шефство в ее первом Могутове, а в итоге вляпывался там в такие истории, что ей приходилось меня вытаскивать и откачивать. Я учил ее каким-то энергуйским примочкам и гнал ей длинные философские телеги о мироустройстве, она всегда говорила в ответ очень мало и сдержанно, но всегда ровно столько - чтобы увидеть за немногими словами офигенного человека и серьезные, долгие, детальные и искренние соображения. Она писала потрясающие, пронзительные стихи - даже сейчас, читая их, я бы не мог предположить, что их написал пятнадцатилетний. Она сопровождала меня в курилку за гаражом, ждала и торопила на урок. А еще было ощущение силы - то, что мне так важно в партнере (по любым отношениям) - знание, что если перейдешь какую-то грань, тебя осадят и поставят на место, объяснят, почему так, а если перейдешь еще раз - не сбегут, а дадут в глаз. Иногда мне кажется, что она сознательно воспитывала меня, оставляя достаточный простор для того, чтобы я не замечал этого и продолжал ее доставать. И ощущение постоянной внутренней, глубинной и неочевидной внешне, но тяжелой внутренней борьбы в ней. Она всегда хотела быть лучше. Она всегда комплексовала, что она по каким-то причинам хуже. Она была идейной отличницей. Она не жаловалась на свои переживания, она принижала их и смеялась над ними. Она была нервной, строгой и сдержанной и всегда стремилась к ясности, а я изображал из себя самоуверенного, несколько даже эпатажного альтернативно одаренного фрика со охуенно богатым внутренним миром и периодической болезненной депрессивностью (не знаю, сколько из этого было правдой, но это был мой внешний образ, через который я адаптировался). И мы, наверное, были друг другу нужны. Я очень хотел зафиксировать эти отношения - хотел писать с ней книгу, сыграть вместе в спектакле романтическую пару, позвать ее на игру в тесной связке - и, о счастье, мне этого не удалось. Если бы удалось, скорее всего, дружеские отношения были бы искалечены. Во что-то мы играли (в лучших традициях архетипа - капитан Джек Воробей и командор Джеймс Норрингтон), но исключительно в рамках стеба и взаимных подколок. Эти отношения, воплотившие важный для меня архетип, остались нетронуты моими вечно разрушающими отношения дурными паттернами.
Еще, конечно, было важно то, что это был первый человек из не-самого-близкого-круга, которого я ввел в курс дела по поводу своих гендерных сложностей и трансформаций, и который принял это безоговорочно. Никогда не ошибался в обращениях. Никогда не задавал вопросов. Очень деликатно разруливал сложности. Были другие, конечно, друзья, которые знали, но либо делали из этой моей особенноси эпатаж и фишку, либо приставали с расспросами, либо демонстративно игнорировали. Для всех это что-то меняло во мне. Для С. явно не изменилось ничего, я не видел ничего кроме уважения к моему решению. И важно, что именно ничего не изменилось - мне кажется, что этот тот прекрасный тип отношений, которые и были для меня единственными правильными и настоящими с детства, где гендер вообще не играет никакой роли. Мне бы не пришло в голову, даже в мои полные сомнений и терзаний семнадцать лет, интересоваться, как С. меня воспринимает, мальчиком, девочкой или сусликом. Как я сформулировал достаточно недавно - если бы меня в пятнадцать лет спросили, мальчик я или девочка, я бы не понял вопроса. И есть очень немногие люди, которые, как мне кажется, в отношении меня также этого вопроса не поняли бы, и это очень ценно для меня. Я всегда знал, что она воспринимает меня правильно, как меня, без каких-либо условностей. И, по моим ощущениям, она была одна из очень, очень немногих.
В десятом-одиннадцатом классе я почти перестал общаться с школьной тусовкой, но теплые и значимые отношения с С. оставались всегда. Эти отношения всегда были на грани глубокого доверия. Интерес, искренность, понимание, но все немного поверхностно и довольно редко, никакого «залипания» друг на друга, никаких совместных историй, никакой, конечно, романтики - во всяком случае, выраженной конвенциональным способом. Ровно столько, сколько надо, чтобы всегда хотелось больше и всегда было интересно, но без мании, без потребности, без обиды и зависимости. В общем, здоровые, вроде бы, отношения.
Какое-то совсем недолгое время назад я узнал, что где-то в тот период у нее был серьезный клинический невроз и попытка суицида. Я до сих пор не знаю, что об этом думаю. Я всегда чувствовал, что у нее есть проблемы, нервный тик, трясущиеся руки, сложные отношения в семье и черт еще знает что - но она всегда держала их так глубоко в себе, и настолько уверенно не запрашивала помощи и поддержки, что я не мог бы даже догадаться о том, что ей они нужны. Возможно, если бы я переступил грань доверия и подошел бы ближе - мы бы могли просить друг у друга помощи. Но эта грань с обеих сторон оставалась нетронутой. Я не знаю, хорошо это или плохо.
После школы мы мало общались. Я вообще почти порвал со старым кругом общения. Помню летом день рождения общей подруги, когда я пошел покурить на балкон и по привычке позвал С. за компанию, а она подождала, пока я выкурю одну сигарету (я всегда курил по две в один заход), достала captain black, слегка отвернувшись, затянулась и сдавленно проговорила: «Экзамены сделали из меня нечеловека…»
Потом, в декабре, случилось очень важное событие - мы вместе поехали в Прагу. У меня отвалился человек, который должен был ехать со мной по горящим билетам, могла потеряться куча денег, я в отчаянии кинул клич, и С., совершенно неожиданно для меня, собрала документы за полтора дня и сорвалась со мной. Это была очень важная для меня поездка. Не первая в этот город, но этот город всегда генерировал очень странные изменения во мне, на глубинном, чуть ли не экзистенциальном уровне. В самолете я пялился из окна вопил что-то про ангелов седьмого неба, а она сидела рядом над учебником французского и раздраженно цыкала на меня, периодически улыбаясь и комментируя про ангелов. Она деликатно целый час ждала меня снаружи, несмотря на все уговоры присоединиться, когда я пошел на мессу в св. Вита. Мы заблудились в Градчанах и ходили под ночным снегом, споря о Кафке, находя уйму каких-то мистических символов, а потом очень мило и неумело говорили о политике («Нет, Гэл, что ты можешь сказать на это как гражданин?»). С. всегда умела (и умеет) задавать такие вопросы, которые выводят на самую суть, когда ты чувствуешь себя совершенно некомпетентным и правильно сказать поможет только совесть и логика. Еще мы устроили какое-то безумие в музее инквизиции в Ч-Крумлове, а потом нам было морально очень плохо. В моем любимом кафе «У Доминикана» мы заключили договор с Совестью - в роли совести высупила С., провели маленький ритуальчик и ритуально же вылили на договор вино. Храню эту исчирканную салфетку в винных пятнах до сих пор. Тогда у меня было два главных увлечения: катары головного мозга и алхимия головного мозга. В голове у меня была каша из кучи несистематизированных, но крайне увлекательных для меня знаний, которые я экзальтированно вываливал на С. Сейчас С. - крутой медиевист с дипломом истфака МГУ и разбирается во всех этих материях куда лучше меня. Нет, я не думаю, что это я ее тогда вдохновил, но совпадение делает мне приятно.
Потом мы на несколько лет опять разбежались, и С., наверное, даже не представляет, какое огромное влияние на меня и мой внутренний мир оказала та спонтанная поездка в Прагу. Мы встречались где-то раз в пару лет поболтать о жизни. У меня были свои потрясения, свои отношения, свои работы и заботы - у нее свои. Я знал, что она в какой-то момент очень серьезно увлеклась левыми идеями, вступила в какую-то партию и даже ездила куда-то на уральские заводы просвещать уральских рабочих по поводу их прав. Потом участвовала в каком-то забеге, просидела ночь в обезьяннике, была брошена товарищами и разочаровалась в общественных движениях. Я знал, что она много лет в непростых отношениях. Я как-то очень мало чего знал, мне было бы интересно еще, но было достаточно и того что знаю. Сейчас так же.
Потом, полгода назад, был конкурс Пикте, где она опять, совершенно чудесным, неожиданным, невозможным образом меня выручила и спасла мою мечту. Она вообще появляется именно тогда, когда «кроме чуда не спасет нигде, ничто, никогда». И это опять был очень важный, по своему жизнеизменяющий для меня опыт. На Пикте она превзошла все мои возможные ожидания. Это человек, которым я не перестаю...мм... очаровываться. Когда я слышу, как она говорит на французском, я захлебываюсь от восторга и зависти. Когда вижу, как она знакомится и поддерживает разговор. Как четко и аргументированно отстаивает свое мнение по любому спорному вопросу. Как грустно, когда она нервничает и злиться на себя, называя это умение занудством. Это все ужасно увлекает меня, этого человека хочется наблюдать всю жизнь, потому что знаешь, что всегда будет, где порадоваться и где погордиться. Ну и где посочувствовать, оставаясь на расстоянии, потому что даже если хочется ближе - тебя вряд ли подпустят, и в этом нет ничего плохого. Это противоречиво и одновременно прекрасно. А после конкурса, по возвращении в Россию, мы разъехались и даже не поговорили. А потом она уехала в Германию, куда-то в Мангейм на аспирантскую программу. А еще она в аспирантуре на вышкинском истфаке, и я постоянно, в совершенно разных сферах, встречаю людей, которые знают ее. Это круто.
Такой вот человек в моей жизни. Хочется назвать эти отношения и их значение для меня какой-то емкой и говорящей фразой, но я не знаю такой фразы. Мне интересно, сколько еще раз в жизни мы будем удивительными образами случайно пересекаться и сколько еще раз она будет волшебным образом меня выручать. А еще я думаю, что она может помнить и думать обо всем этом опыте совсем по-другому, и я не удивлюсь если это так, и не расстроюсь. Это правильно, красиво и всегда удивительно.
UPD. Чтобы пост был полноценным постом любви, прилагаю фоточки. В основном неизвестного мне авторства.
Где-то из тех времен
мы в 2007
мы в 2013
и
и
Первая жертва -
мой хороший друг С.
Мы вместе учились в школе. В одиннадцатом классе я был в нее, кажется, влюблен. Это противоречивый эмоциональный опыт; я долгое время не задумывался об этом и не смог бы не смог сформулировать свои чувства того времени как влюбленность, если бы С. сама, в доверительном разговоре полгода назад, не сказала бы мне, что в те мои семнадцать лет я ей в чем-то таком признавался. Я не помню этого и вряд ли вспомнил бы это самостоятельно. Когда я сейчас, спустя годы, получаю информацию о своих действиях и словах того периода, я часто испытываю шок и некоторый ужас, потому что я этого не помню, и то, что я узнаю о себе, просто не пришло бы мне в голову в трезвом уме. Можно пытаться объяснить и вспомнить, отрефлексировать то время в себе, можно махнуть рукой, сославшись на подростковый возраст и тараканов в голове. Абсолютное неумение владеть своей эмоциональной сферой при мнимом абсолютном над ней контроле, ну и стандартное для, наверное, любого семнадцатилетнего, измененное состояние сознания, когда речь идет об отношениях. В те годы (звучит смешно при описании подросткового возраста, но действительно годы) в моей жизни тянулся сложносочиненный роман, если этим словом можно выразить историю непростых и травматичных отношений во всем их разнообразии и во всех их ипостасях, в которых я находился с весны две тысячи пятого. Тогда я не осознавал эту историю как травматичную и своей болезненностью создающую в моей голове огромное количество удивительных вещей, с которыми я неожиданно для себя сталкиваюсь до сих пор и буду, вероятно, сталкиваться еще долгие годы. Но сейчас это не важно. Ко времени весны моего одиннадцатого класса этот долгосрочный и сложный роман был в стадии загнивания, он забирал много сил и значительную часть моих мыслей, и странным образом лишал меня возможности здраво размышлять о каких бы то ни было иных отношениях в моей жизни, не говоря уж о том, чтобы их строить. Последние годы я иногда думаю о том, что, не будь у меня той истории, поглотившей меня целиком и лишившей меня сил на самостоятельное, отдельное от нее развитие, в позднем подростковом возрасте и пережил бы много романтических приключений, как, собственно, нормальный (как мне кажется) подросток. И другой истории, последовавшей за ней и так же оторвавшей меня от человеческого мира на несколько лет. Иногда я жалею об этом. Иногда я этому радуюсь, потому что, ну, должна же быть в жизни хотя какая-то стабильность, пусть и в форме многолетнней созависимости при кажущейся внешней отношенческой чистоплотности. Словом, в свои семнадцать лет, будучи глубоко убежденным, что все реальные проблемы и настоящие, истинные со всеми их ужасами отношения находятся в моем мирке, мало связанным с реальной повседневной жизнью, в школьные романтические игры я не играл. Да и никто особо не играл, признаться честно - школа хорошая, класс состоял в основном из интеллектуальных и самодостаточных людей. Но романтические подростковые игры, где мальчики встречаются с девочками, дарят цветы и безделушки, пишут стихи, пьют пиво в холодных подъездах, ссорятся, травят друг друга, дерутся, убегают из дома, плачут ночами и клянутся в вечной любви, так или иначе сопутствуют жизни подростка. Если они и отсутствуют в его жизни, тем или иным образом фигурируют в его информационном пространстве и задают некоторую норму поведения. К этой норме можно стремиться, можно ее демонстративно отрицать. Я не играл в эти игры не потому, что отрицал норму или считал себя выше ее, я отлично видел и умел наблюдать, просто не мог, не хотел, на природном уровне отрицал саму возможность для себя занять какое-либо место в этой эмоциональной паутине. Переживал из-за этого, тоже, пытался компенсировать.Так сложился один из моих основных, пожалуй, поведенческих паттернов - человек, который наблюдает, знает и хорошо умеет анализировать отношения, но эмоционально невовлечен и держится в стороне в достаточной степени, чтобы уметь стать жилеткой или советчиком для любой из сторон. Ценное умение, но крайне выматывающее, когда сам не получаешь никакого эмоционального ресурса - только наблюдаешь и даешь. Много полученных знаний - и никакого умения на личном уровне использовать ее напрямую в своей личной реальности.
В прочем, на свой манер, романтические игры не обошли меня. Моя тяжелая отношенческая история, на некотором этапе превратившаяся в исключительно внутренний конфликт, продолжала за мной тянуться, но жить хочется всем, и моя природа закономерным и естественным образом заставляла меня отвлекаться. Что вполне естественно, за год своих семнадцати лет я огреб несколько влюбленностей, чуть ли не одновременно. Одна из них была каким-то образом реализована и зафиксирована - несколько месяцев у меня был классический, очень целомудренный, очень красивый куртуазный роман с хорошей (но на тот момент очень невротической, как и я) девушкой. Это были первые отношения в моей жизни, где партнеры по отношениям знали об этих отношениях, признавали их наличие и, вроде как, даже декларировали их какой-то части человеческого общества. Кроме этого куртуазного романа, были еще эмоции. Я даже не могу их назвать влюбленностями, тогда, конечно, я не осознавал их таковыми. Они бешено фрустировали меня, потому что их формой и результатом была необъяснимая тяга к объекту, желание понять, выяснить, объяснить, в редких случаях - занять какое-то место в жизни, зафиксированное, но на безопасном расстоянии. Я не мог и не хотел больше ничего делать с этими эмоциями. Я не видел для них никаких перспектив. Моя основная отношенческая проблема в том, что я не вижу перспектив. Я люблю только тех, с кем у меня нет и не может быть перспектив. По разным причинам, но всегда глубинным и серьезным. Даже если перспективы есть, я изголяюсь, но придумаю очень вескую причину отсутствия перспектив, и буду свято в это верить, и много лет хранить верность моей любимой отсутствующей перспективе. Оговорюсь - конечно, так было раньше. Слава Богу, три с половиной года назад все изменилось, и верю, что насовсем. Парадокс в том, что попутно встречались еще люди, с которыми, как мне сейчас кажется, перспективы были, и было теплое чувство и даже тяга, и часто даже взаимная. Бесперспективные романы (оба два) изрядно портили мне жизнь, постепенно отмирали и шастают за мной по жизни в виде неприятной травматики, временные эмоциональные влюбленности (тоже бесперспективные), так и не будучи высказанными, проходили и оставляли неприятное послевкусие чувственной нечистоплотности. А люди-с-перспективами, будучи в реальном времени не замеченные в этом качестве, оставались всегда хорошими друзьями.
С. относится к таким людям. Я не знаю, мог ли возникнуть взаимный интерес помимо личностно-дружеского, но отчего-то я оцениваю ее фигуру в своей жизни именно как «несостоявшийся перспективный вариант», где каждое из этих слов произносится с большим теплом и благодарностью, с полным отсутствием горечи или обиды. Мы общаемся очень мало - несколько лет до прошлой зимы не пересекались вообще, хотя никогда не выпускаем (как мне кажется) друг друга из виду. Тем не менее, этот человек - очень важная фигура в моей жизни. Помимо того, что это дорогой друг и прекрасный человек, для меня это именно еще фигура, архетип, позиция. Возможно, наши школьные отношения были первой в моей жизни живой реализацией архетипических отношений «культурный герой/трикстер», столь важных для меня. Летом 2004, когда С. поступила в наш класс, у нее были все шансы стать моим идеальным культурным героем. Образ приличной девочки из очень контролирующей семьи (мне в четырнадцать лет казалась бредовой ситуация, когда ребенка могут куда-то «не отпустить»), немного затюканной, стойкого оловянного солдатика, очень ригидного, с кучей правил и установок, которые она то безапелляционно защищала, то - неочевидным образом - всеми силами пыталась для себя оспорить. С ощущением куда меньшего «реального» жизненного опыта и навыка взаимодействия с «реальным» человеческим миром, человек с лицом либо офигевающим, либо возмущенным, либо восхищенным. На год младше меня, и постоянно принижающая свой опыт и свои знания, но человек очень умный и по внутренним ощущениям - неоспоримо равный, а во многом - куда более старший внутренне, более зрелый, обладающий той зрелостью, которой нет и не может быть у меня. Не могу подобрать тут нужного слова. То, что так хочется назвать мудростью, но это не мудрость - это обладание тем, чего мне (не по возрасту, а по сути, по крайней мере как казалось на тот момент) вечно не достает, то, чему я не научусь и не хочу учиться, но к чему меня тянет в другом. Человек, от которого исходил постоянный невысказанный запрос - «научи меня нарушать правила», а потом - молчаливое негодование: «ну нельзя же так». Сдерживаемый ужас в ее глазах при объяснении, что в гости на ночь, в поход или на игру ее родители не отпустят, но всегда честное и аргументированное «Нет, точно. Не отпустят». Я знакомил ее со своими друзьями, ролевиками и прочими странными личностями («Гэл, я чувствую себя глупо. Я девочка в розовой футболке. А тут все такие… нормальные, в косухах»). Я (как мне казалось) взял над ней шефство в ее первом Могутове, а в итоге вляпывался там в такие истории, что ей приходилось меня вытаскивать и откачивать. Я учил ее каким-то энергуйским примочкам и гнал ей длинные философские телеги о мироустройстве, она всегда говорила в ответ очень мало и сдержанно, но всегда ровно столько - чтобы увидеть за немногими словами офигенного человека и серьезные, долгие, детальные и искренние соображения. Она писала потрясающие, пронзительные стихи - даже сейчас, читая их, я бы не мог предположить, что их написал пятнадцатилетний. Она сопровождала меня в курилку за гаражом, ждала и торопила на урок. А еще было ощущение силы - то, что мне так важно в партнере (по любым отношениям) - знание, что если перейдешь какую-то грань, тебя осадят и поставят на место, объяснят, почему так, а если перейдешь еще раз - не сбегут, а дадут в глаз. Иногда мне кажется, что она сознательно воспитывала меня, оставляя достаточный простор для того, чтобы я не замечал этого и продолжал ее доставать. И ощущение постоянной внутренней, глубинной и неочевидной внешне, но тяжелой внутренней борьбы в ней. Она всегда хотела быть лучше. Она всегда комплексовала, что она по каким-то причинам хуже. Она была идейной отличницей. Она не жаловалась на свои переживания, она принижала их и смеялась над ними. Она была нервной, строгой и сдержанной и всегда стремилась к ясности, а я изображал из себя самоуверенного, несколько даже эпатажного альтернативно одаренного фрика со охуенно богатым внутренним миром и периодической болезненной депрессивностью (не знаю, сколько из этого было правдой, но это был мой внешний образ, через который я адаптировался). И мы, наверное, были друг другу нужны. Я очень хотел зафиксировать эти отношения - хотел писать с ней книгу, сыграть вместе в спектакле романтическую пару, позвать ее на игру в тесной связке - и, о счастье, мне этого не удалось. Если бы удалось, скорее всего, дружеские отношения были бы искалечены. Во что-то мы играли (в лучших традициях архетипа - капитан Джек Воробей и командор Джеймс Норрингтон), но исключительно в рамках стеба и взаимных подколок. Эти отношения, воплотившие важный для меня архетип, остались нетронуты моими вечно разрушающими отношения дурными паттернами.
Еще, конечно, было важно то, что это был первый человек из не-самого-близкого-круга, которого я ввел в курс дела по поводу своих гендерных сложностей и трансформаций, и который принял это безоговорочно. Никогда не ошибался в обращениях. Никогда не задавал вопросов. Очень деликатно разруливал сложности. Были другие, конечно, друзья, которые знали, но либо делали из этой моей особенноси эпатаж и фишку, либо приставали с расспросами, либо демонстративно игнорировали. Для всех это что-то меняло во мне. Для С. явно не изменилось ничего, я не видел ничего кроме уважения к моему решению. И важно, что именно ничего не изменилось - мне кажется, что этот тот прекрасный тип отношений, которые и были для меня единственными правильными и настоящими с детства, где гендер вообще не играет никакой роли. Мне бы не пришло в голову, даже в мои полные сомнений и терзаний семнадцать лет, интересоваться, как С. меня воспринимает, мальчиком, девочкой или сусликом. Как я сформулировал достаточно недавно - если бы меня в пятнадцать лет спросили, мальчик я или девочка, я бы не понял вопроса. И есть очень немногие люди, которые, как мне кажется, в отношении меня также этого вопроса не поняли бы, и это очень ценно для меня. Я всегда знал, что она воспринимает меня правильно, как меня, без каких-либо условностей. И, по моим ощущениям, она была одна из очень, очень немногих.
В десятом-одиннадцатом классе я почти перестал общаться с школьной тусовкой, но теплые и значимые отношения с С. оставались всегда. Эти отношения всегда были на грани глубокого доверия. Интерес, искренность, понимание, но все немного поверхностно и довольно редко, никакого «залипания» друг на друга, никаких совместных историй, никакой, конечно, романтики - во всяком случае, выраженной конвенциональным способом. Ровно столько, сколько надо, чтобы всегда хотелось больше и всегда было интересно, но без мании, без потребности, без обиды и зависимости. В общем, здоровые, вроде бы, отношения.
Какое-то совсем недолгое время назад я узнал, что где-то в тот период у нее был серьезный клинический невроз и попытка суицида. Я до сих пор не знаю, что об этом думаю. Я всегда чувствовал, что у нее есть проблемы, нервный тик, трясущиеся руки, сложные отношения в семье и черт еще знает что - но она всегда держала их так глубоко в себе, и настолько уверенно не запрашивала помощи и поддержки, что я не мог бы даже догадаться о том, что ей они нужны. Возможно, если бы я переступил грань доверия и подошел бы ближе - мы бы могли просить друг у друга помощи. Но эта грань с обеих сторон оставалась нетронутой. Я не знаю, хорошо это или плохо.
После школы мы мало общались. Я вообще почти порвал со старым кругом общения. Помню летом день рождения общей подруги, когда я пошел покурить на балкон и по привычке позвал С. за компанию, а она подождала, пока я выкурю одну сигарету (я всегда курил по две в один заход), достала captain black, слегка отвернувшись, затянулась и сдавленно проговорила: «Экзамены сделали из меня нечеловека…»
Потом, в декабре, случилось очень важное событие - мы вместе поехали в Прагу. У меня отвалился человек, который должен был ехать со мной по горящим билетам, могла потеряться куча денег, я в отчаянии кинул клич, и С., совершенно неожиданно для меня, собрала документы за полтора дня и сорвалась со мной. Это была очень важная для меня поездка. Не первая в этот город, но этот город всегда генерировал очень странные изменения во мне, на глубинном, чуть ли не экзистенциальном уровне. В самолете я пялился из окна вопил что-то про ангелов седьмого неба, а она сидела рядом над учебником французского и раздраженно цыкала на меня, периодически улыбаясь и комментируя про ангелов. Она деликатно целый час ждала меня снаружи, несмотря на все уговоры присоединиться, когда я пошел на мессу в св. Вита. Мы заблудились в Градчанах и ходили под ночным снегом, споря о Кафке, находя уйму каких-то мистических символов, а потом очень мило и неумело говорили о политике («Нет, Гэл, что ты можешь сказать на это как гражданин?»). С. всегда умела (и умеет) задавать такие вопросы, которые выводят на самую суть, когда ты чувствуешь себя совершенно некомпетентным и правильно сказать поможет только совесть и логика. Еще мы устроили какое-то безумие в музее инквизиции в Ч-Крумлове, а потом нам было морально очень плохо. В моем любимом кафе «У Доминикана» мы заключили договор с Совестью - в роли совести высупила С., провели маленький ритуальчик и ритуально же вылили на договор вино. Храню эту исчирканную салфетку в винных пятнах до сих пор. Тогда у меня было два главных увлечения: катары головного мозга и алхимия головного мозга. В голове у меня была каша из кучи несистематизированных, но крайне увлекательных для меня знаний, которые я экзальтированно вываливал на С. Сейчас С. - крутой медиевист с дипломом истфака МГУ и разбирается во всех этих материях куда лучше меня. Нет, я не думаю, что это я ее тогда вдохновил, но совпадение делает мне приятно.
Потом мы на несколько лет опять разбежались, и С., наверное, даже не представляет, какое огромное влияние на меня и мой внутренний мир оказала та спонтанная поездка в Прагу. Мы встречались где-то раз в пару лет поболтать о жизни. У меня были свои потрясения, свои отношения, свои работы и заботы - у нее свои. Я знал, что она в какой-то момент очень серьезно увлеклась левыми идеями, вступила в какую-то партию и даже ездила куда-то на уральские заводы просвещать уральских рабочих по поводу их прав. Потом участвовала в каком-то забеге, просидела ночь в обезьяннике, была брошена товарищами и разочаровалась в общественных движениях. Я знал, что она много лет в непростых отношениях. Я как-то очень мало чего знал, мне было бы интересно еще, но было достаточно и того что знаю. Сейчас так же.
Потом, полгода назад, был конкурс Пикте, где она опять, совершенно чудесным, неожиданным, невозможным образом меня выручила и спасла мою мечту. Она вообще появляется именно тогда, когда «кроме чуда не спасет нигде, ничто, никогда». И это опять был очень важный, по своему жизнеизменяющий для меня опыт. На Пикте она превзошла все мои возможные ожидания. Это человек, которым я не перестаю...мм... очаровываться. Когда я слышу, как она говорит на французском, я захлебываюсь от восторга и зависти. Когда вижу, как она знакомится и поддерживает разговор. Как четко и аргументированно отстаивает свое мнение по любому спорному вопросу. Как грустно, когда она нервничает и злиться на себя, называя это умение занудством. Это все ужасно увлекает меня, этого человека хочется наблюдать всю жизнь, потому что знаешь, что всегда будет, где порадоваться и где погордиться. Ну и где посочувствовать, оставаясь на расстоянии, потому что даже если хочется ближе - тебя вряд ли подпустят, и в этом нет ничего плохого. Это противоречиво и одновременно прекрасно. А после конкурса, по возвращении в Россию, мы разъехались и даже не поговорили. А потом она уехала в Германию, куда-то в Мангейм на аспирантскую программу. А еще она в аспирантуре на вышкинском истфаке, и я постоянно, в совершенно разных сферах, встречаю людей, которые знают ее. Это круто.
Такой вот человек в моей жизни. Хочется назвать эти отношения и их значение для меня какой-то емкой и говорящей фразой, но я не знаю такой фразы. Мне интересно, сколько еще раз в жизни мы будем удивительными образами случайно пересекаться и сколько еще раз она будет волшебным образом меня выручать. А еще я думаю, что она может помнить и думать обо всем этом опыте совсем по-другому, и я не удивлюсь если это так, и не расстроюсь. Это правильно, красиво и всегда удивительно.
UPD. Чтобы пост был полноценным постом любви, прилагаю фоточки. В основном неизвестного мне авторства.
Где-то из тех времен
мы в 2007
мы в 2013
и
и