Достоевщинка
Некоторое время назад я купил в сети за 5$ и прочитал полезную книжку: "Дикая Африка: путеводитель натуралиста" (Авторы: Владимир Динец, Станислава Рейзин, Александр Бернштейн. Продается здесь: https://sellfy.com/p/AhZm/). В книжке приведено множество важных для путешественника сведений о разных странах континента. Правда ориентирована она, скорее, на человека, желающего просто поездить и посмотреть животный и растительный мир, чем на зоолога или ботаника. Для последних самым острым вопросом обычно является возможность вывоза материала, но в книге эта тема не отражена.
Однако сейчас я не об экспедициях, а об одной крайне интересной чисто литературной детали, которая сразу привлекла мое внимание. Авторы разбавили справочный текст некоторым количеством рассказов в жанре "походные байки", т.е. веселыми повествованиями о различных курьезных случаях, произошедших во время их путешествий. Они ничем особо не примечательны, кроме одного рассказа, "Полет в Итури" (автор В. Д.). В нем выразила себя достаточно редкая форма сознания, в которой стоило бы разобраться.
Содержание рассказа таково. В Конго рассказчик познакомился с одним миссионером, владевшим частным самолетом, но не умевшим им управлять. Рассказчик предложил свои услуги, пообещав свозить нового знакомца "в пару интересных национальных парков на севере страны". При этом он умолчал о том, что не имеет прав на вождение самолета и вообще летал всего два раза в жизни. Напоив миссионера водкой до состояния полной отключки, он погрузил его в самолет и взял курс на середину знаменитого леса Итури. Пассажир проснулся только после посадки: читателю предоставляется самостоятельно вообразить его изумление и попытки вспомнить, как он оказался в этом диком месте. Оба путешественника прожили два дня среди пигмеев мбути, познакомившись с их бытом и попробовав человеческого мяса, "чтобы не обижать хозяев". Рассказчику посчастливилось увидеть окапи, ради чего он главным образом и направился в Итури. Продолжая полет, они незаметно для себя пересекли границу Судана и подверглись обстрелу. Самозваному пилоту чудом удалось увернуться от ракеты, не врезавшись притом в землю, и затем на последних каплях бензина дотянуть до ближайшего аэродрома. После еще одного перелета миссионер наотрез отказался иметь с ним дело, и рассказчик отправился дальше на попутке.
В общем, рассказчик злоупотребил доверием случайного знакомого и подверг его жизнь серьезной опасности, ради достижения своих интересов, по-видимому, достаточно частных (о том, зачем ему нужно было непременно увидеть окапи и белых носорогов, не упоминается). Но самое нравственно омерзительное в рассказе не это и даже не мотив, которым рассказчик оправдывает собственное людоедство. Гнуснее всего выглядят попытки выгородить себя путем очернения спутника. Ирония автора по отношению к этому "святому человеку", "слуге божиему", "святому великомученику" и т.д. безгранична. В нищей стране миссионер владеет двухэтажным домом, "шикарным внедорожником" и самолетом, в лагере пигмеев "пытается кадрить девушек" и "подозрительно легко" соглашается попробовать человечины (причем окончательно убеждает его именно рассказчик). Весьма красочно и физиологично также описывается его испуг во время ракетного обстрела.
Не следует забывать, что перед нами литературное произведение, и приписывать писателю эмоции лирического героя. Совершенно неважно, как все было на самом деле и было ли вообще. Важно понять, что именно заставляет рассказчика изображать события и другого персонажа так, как он их изображает. Очевидно, что он сознает, насколько некрасиво выглядел его поступок - в противном случае гипертрофированно сатирическое изображение спутника не имело бы достаточного мотива. Но перед нами форма рефлексии, которая выражается не в знании о себе, а в действии. Сознавая безнравственность своих поступков, рассказчик, вместо того чтобы отдавать себе в этом отчет, изживает свое сознание в непрерывном высмеивании жертвы этих поступков.
Момент иронии здесь существенен. Автор не просто осуждает другого, чтобы тем оправдать себя. Пытаясь избежать нравственной оценки самого себя, он выходит из сферы чистой морали, где его собственные перспективы очевидно незавидны, в область эстетики. Он не морализирует, а шутит: показывает нам, как забавен "божий человек", обделавшийся от страха.
Это способ непосредственного существования сознания в данной ситуации, и как таковой он безотчетен. Рассказчик весь поглощен повествованием, в котором он изображает свой позор и художественно его оправдывает, но он неспособен увидеть, что сам рассказ отвратителен в большей степени, чем изображаемое.
Следящие за новостями могли недавно наблюдать подобную форму сознания у стримера, снимавшего на видео погибших в Одессе. Ироничные замечания, которые он при этом отпускал, нельзя объяснить иным образом. Ненависть или безразличие так не проявляются. Цинизм подобного рода вытекает из острого сознания неуместности своего положения и больше не из чего.
Сходное в чем-то сознание было описано в "Поэтике русской прозы" (О.М. Ноговицын, 1999) на примере персонажа "Идиота" по фамилии Фердыщенко. По ходу игры, состоящей в том, что каждый должен рассказать самый дурной поступок в своей жизни, остальные герои дистанцируются от рассказываемых ими поступков, и только Фердыщенко рассказывает о том, как совершил зло ради самого зла, в полном сознании подлости своего действия.
Сознавая зло как зло и нисколько себя не оправдывая, герой изживает это сознание тем, что превращает его в художественное повествование (а возможно, и сама подлость совершалась уже в расчете на последующий рассказ). Ситуация сходна с "Полетом в Итури" тем, что сознание зла налицо, но герой избегает его, рассказывая о совершенном поступке. Разница же в том, что Фердыщенко не только сознает подлость своего поступка, но и знает об этом, отдает отчет в этом себе и другим, тогда как у рассказчика "Полета в Итури" сознание зла непосредственно переходит в повествование, не поднимаясь до уровня знания. Поэтому и становится возможным тот перенос вины с преступника на жертву, который он безотчетно совершает.
