А.Гогун Сталинские коммандос #1
СТАЛИНСКАЯ ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА - ОСОБЕННОСТИ СТИЛЯ.Частьпервая
Оценивая стиль советской партизанской войны, сравним ее с действиями Украинской повстанческой армии и, для полноты картины - Армии Крайовой, потому что после соответствующего сопоставления уже сложно говорить о том, что особенности поведения сталинских украинских партизан были вызваны террором нацистских оккупантов, менталитетом украинцев, природой ТВД или же обстоятельствами военного времени. В случае с УПА и партизанами УШПД наблюдалась любопытная картина: и с той, и с другой стороны воевали украинцы, но сражались по-разному. Если читатель хочет провести подобное сравнение самостоятельно, то его следует адресовать к исследованиям о бандеровской повстанческой армии[1414] и вооруженных формированиях умеренных польских националистов[1415].
Сразу же оговорим, что каждая из характерных черт действий советских партизан 1941-1944 гг. не являлась следствием лишь какой-то одной их базовой особенности. Однако дабы свести к минимуму количество повторов, в заключительной главе объяснения вынужденно выстроены по довольно-таки грубой схеме: «одна причина - одно следствие». Поэтому для понимания причин наличия стилистических особенностей сталинской партизанской войны важно учитывать, что один специфический «родовой признак» красных партизан приводил сразу к нескольким последствиям. Причем каждое из этих последствий оказывало влияние на другие. Речь идет именно о комплексе взаимообусловленных черт.
В жестокости и размахе террора против мирного населения сталинские партизаны уступали своим коллегам-националистам. От рук бандеровцев погибло в несколько раз больше мирных жителей, чем от рук украинских партизан: повстанцы резали поляков. В связи с антипольской акцией УПА отходит на второй план террор УПА в послевоенный период против тех украинцев, которые сотрудничали с советской властью[1416]. Польская Армия Крайова также довольно активно проводила террор: ее части уничтожили больше гражданского населения (украинцев), чем советские партизаны - по крайней мере, на территории нынешней юго-восточной Польши, а также Волыни и Галиции. Давний спор славян между собой иллюстрируют слова командующего полицией безопасности в генерал-губернаторстве оберфюрера СС Биркампа, произнесенные им на заседании совета генерал-губернаторства 19 апреля 1944 г.: «В повете Грубешов [Люблинского дистрикта] поляки жгут украинские деревни, в дистрикте Львов (т. е. в дистрикте Галиция. - А. Г.) украинцы жгут польские деревни. Происходящие там убийства столь зверские, что для немца попросту неясно, как можно убивать людей таким способом»[1417].
УПА и АК были националистическими формированиями, поэтому для них применение этнического террора было куда более логичным, нежели для коммунистов - хотя бы формальных интернационалистов. Последние, в отличие от своих коллег, применяли и классовый террор. Сталинские партизаны могли пожалеть даже полицая, если он был крестьянином-бедняком, а зажиточных хозяев они грабили и порой уничтожали, даже если они не совершали каких-то враждебных красным поступков. Бандеровцы в аналогичной ситуации оценивали людей не только по шкале политической активности, но и по происхождению: при прочих равных условиях бойцы УПА могли пожалеть украинца, даже схидняка, а русского[1418] или еврея - убить.
Красные партизаны выделялись вспышками массового террора против представителей этнических групп, идентичных самим советским партизанам. УПА не вырезала украинских деревень, подобные действия АК в отношении польских сел непредставимы. Красные партизаны Украины, которые в большинстве своем были украинцами, напротив, нередко уничтожали волынские украинские села, иногда - вместе с населением. Ключевая роль НКВД как основного организатора зафронтовой борьбы в первый год войны придала советским партизанским формированиям определенный репрессивный заряд. Можно упомянуть и подспудное влияние на сознание граждан СССР в 1917-1941 гг. коммунистической идеологии.
Более широкая панорама советского партизанского террора демонстрирует на первый взгляд странную картину. До настоящего момента науке не известен ни один факт уничтожения красными какого-либо «полицейского» села восточной или центральной Украины. Красные уничтожали чуждые им «националистические» населенные пункты Западной Украины. В этом было их отличие от советских партизан Белоруссии, в ходе карательных действий охотно превращавших в пепел и белорусские «полицейские» села[1419]. Как ни парадоксально, но в изобилующей партизанскими отрядами Белоруссии советские партизаны были не до конца «своими»[1420]. В этом было их отличие от партизан УШПД, являвшихся плотью от плоти центральных и восточных областей УССР. В лесах Белоруссии в 1941-1942 гг. оказалось большое количество окруженцев и беглых военнопленных, никак не связанных с «оседлым» населением. Эти отряды были хуже, чем украинские партизаны контролируемы Центром, а иногда вообще им не управлялись. Кроме того, в связи с довольно ощутимой партизанской угрозой немцы чаще проводили в Белоруссии антипартизанские операции и связанные с ними репрессии против мирного населения, что находило отражение и на психологическом состоянии жителей лесов и болот. Необходимо также учитывать, что менталитет белорусов в целом более традиционен, чем украинцев. Поэтому в БССР даже местные отряды чаще, чем в УССР, применяли к довоенным соседям-белорусам принцип коллективной ответственности. Кроме того, в Западной Белоруссии, помимо истребления «полицейских» деревень, имело место уничтожение красными в 1943-1944 гг. связанных с Армией Крайовой польских сел.
Масштабность репрессивных действий партизан вредила даже самому коммунистическому режиму, в том числе в Восточной Украине.
Приведем отрывок из «Дополнительного приказа о борьбе с партизанами» по 52-му корпусу Вермахта от 17 ноября 1941 г.: «Привлечение местных [жителей] на свою сторону облегчается благодаря чинимому партизанами террору. Этот момент следует использовать»[1421]. В Западной Украине репрессии красных были еще более брутальными. По словам начальника Каменец-Подольского штаба партизанского движения Степана Олексенко, «партизаны часто к селам Западной Украины подходили шаблонно: “А, националисты, бульбаки, банде-ровцы - бей, кроши!”… Были случаи, когда партизаны сжигали села… Конечно, такие действия отталкивали народ от нас и приближали к националистам, к “своим хлопцам”»[1422].
Помимо террора, который вели советские формирования, на население обрушивался куда более масштабный нацистский террор, который провоцировали сталинские партизаны. У последних не было стремления как-то минимизировать репрессии противника. В директивных же документах ОУН-УПА красной нитью проходят указания о том, чтобы повстанческие командиры по возможности не проводили операций рядом с украинскими населенными пунктами. Для того, чтобы не подставить польское население под гитлеровский террор, в АК вообще была принята «Доктрина ограниченного действия», принесшая на антинемецком фронте столь же ограниченный результат. (При этом офицеры АК еще с конца 1942 г. охотно провоцировали гитлеровский террор против украинцев[1423], а бандеровцы - против по-ляков[1424].) Красные же партизаны воевали, не обращая внимания на то, что вследствие их поступков немцами будут уничтожены мирные жители - украинцы, русские, поляки и т. д. - без разбора. Более того, наличествовал умысел, вызванный горячим желанием зафронтовых руководящих центров вбить клин между оккупационной администрацией и мирным населением, а также свойственное советской системе пренебрежение к человеческой жизни. Чаяния руководства партизан в общем воплотились в жизнь. По словам немецкого историка Клауса Йохена Арнольда, «во время операции “Барбаросса” Вермахт столкнулся с безоглядной партизанской войной, которая вела к ожесточению оккупационной политики»[1425]. Неслучайно наиболее жестоко в обращении с мирным населением Вермахт проявил себя в СССР, а также в Югославии и Греции - там, где немецкая армия противодействовала коммунистической партизанской войне.
Провоцируя нацистский террор, красные партизаны не ставили перед собой задачи оборонять мирное население оккупированных территорий от репрессий - будь то совершенные в ходе антипарти-занской борьбы карательные акции нацистов, планомерное истребление ими евреев и цыган, или же, например, убийства поляков бандеровцами. Таких директив Центр не давал вообще. Операции по защите деревень были редкой инициативой отдельных местных партизанских командиров, подавляющее же большинство красных вожаков, как и УШПД, интересовало только количество подорванных поездов, убитых немцев или точность развединформации. Наоборот, в УПА защита сельских жителей была приоритетом. Системным показателем в этом случае являлось наличие развернутой ОУН сети «самооборонных кустовых отрядов».
Американский исследователь Кеннет Слепьян правильно определил то, что до сих пор, с легкой руки товарища Сталина, по инерции называется «советским партизанским движением»: «В других странах оккупированной Европы движение Сопротивления изначально развивалось более или менее спонтанно и без значительной формализованной поддержки институциональной или государственной. В Советском Союзе наоборот - с самого начала созданием, организацией и руководством партизанами занимались государственные учреждения»[1426]. Следует завершить мысль: речь идет не о двух аналогичных явлениях, разных по форме, а о двух разных по сути явлениях, но при этом иллюзорно похожих.
Связано было это различие с тем, что красные партизаны были не повстанцами (инсургентами), а коммандос (диверсантами, разведчиками и террористами). При этом устоявшееся представление о спецназовце не очень-то вяжется с видом крестьянского паренька в драной овчине и треухе набекрень, вооруженного ржавой винтовкой Мосина. Но внешность обманчива, а уровень военной подготовки в данном случае является не определяющей чертой, а издержкой массовости. Разумеется, количество и квалификация красных партизан противоречат духу спецподразделений, но принципы создания этих формирований, особенности комплектования и функционирования свидетельствуют о том, что по содержанию это были советские коммандос.
Сущностное различие между двумя названными типами вооруженных формирований видно уже из названий. Повстанцы (инсургенты) появляются вследствие резкого недовольства жителей господствующим режимом, и в значительной степени действуют сообразно непосредственным, т. е. сиюминутным интересам и желаниям местного населения. Спецназ же, наоборот, изначально посылается за линию фронта или - что в рассмотренном случае происходило чаще - оставляется в тылу противника силовыми структурами государства и действует в интересах последних. Отряды коммандос могут встречать противодействие местных жителей, или, наоборот, пользоваться их широкой поддержкой, население может мобилизовываться или вступать в ряды диверсантов, но последние не меняют от этого своей природы: они исполняют волю армейского командования, не особо обращая внимание на судьбу тех людей, которые находятся рядом с ними в повседневной жизни. Не случайно партизаны Ковпака и Сабурова, да и они сами во внутренней документации и в разговорах с мирными жителями постоянно называли себя «армейской частью, действующей в тылу противника».
В определенном смысле сталинские партизаны вообще не были партизанами. Следует также вспомнить, что слово «партизан» происходит от французского слова «приверженец», т. е. сторонник какой-либо политической силы. При этом как зафронтовое, так и непосредственное руководство советских формирований было деи-деологизировано как «Великим переломом», так и «чистками» 19371938 гг. Да и в красных партизанах люди оказывались не потому, что были чьими-то сторонниками.
Показательно, что даже офицеры АК больше заботились о местных польских жителях, нежели сталинские посланцы о каком бы то ни было населении. В АК в Западной Украине в 1943-1944 гг. произошел масштабный конфликт между местными офицерами и транслирующим волю эмигрантского лондонского правительства вышестоящим генералитетом. Многие местные отряды Армии Крайовой хотели защищать польское население от бандеровского террора, а начальство приказывало им готовить восстание и содействовать продвижению Красной армии[1427]. Между УШПД и партизанскими вожаками на местах хватало непонимания, но до настоящего времени не известно ни одного случая, когда командир какого-либо соединения переругался со Строкачем из-за своего стремления защищать крестьян. Тактика и стратегия руководства советских партизан и местных исполнителей на местах - проводить диверсии и не обращать внимания на судьбу мирных жителей - не изменилась и в 1943 г., когда победа Красной армии стала очевидной, и в 1944 г., когда этой победе уже ничто не могло помешать.
Страдания мирного населения усугублялись широким применением советскими коммандос тактики выжженной земли. Ни УПА, ни АК не позволяли себе такой безоглядности в уничтожении хозяйственных объектов. В ряде случаев эта разрушительность вредила даже самому режиму. Например, взрыв исторического центра Киева привел к немногочисленным потерям среди немецких солдат, зато этот акт вандализма вызвал неодобрение большинства киевлян, чем не преминули воспользоваться нацистские пропагандисты. И в сельской местности действия красных не всегда понимали даже их коллеги. Михаил Наумов записал в дневнике, что партизаны маленьких отрядов из соединений С. Маликова, А. Грабчака, А. Сабурова и других на Житомирщине вели себя контрпродуктивно: «Одна из таких групп была арестована и обезоружена - это соед[инение Ивана] Шитова. Через неправильное руководство местными партизанами они сожгли казарму с оружием и боеприпасами, больницу, родильный дом и дом культуры в с. Подлубы. Они жгут, там где следует сохранять, и репрессируют тех, кому следует давать [исправиться]»[1428].
Во главе украинских партизанских отрядов и различных штабов партизанского движения стояли работники советского госаппарата, прямо или косвенно замешанные в массовом терроре 1917-1941 гг., как минимум видевшие разрушение церквей и старинных усадеб. Для этих людей подобные действия не представляли ничего экстраординарного. Тем более, что уже 3 июля 1941 г. на всю страну прогремел призыв Иосифа Сталина уничтожать в германском тылу все, что стоит, и все, что движется.
Невнимание к судьбе крестьянства, к слову, не пользовавшегося в СССР доброжелательным вниманием со стороны властей, выражалось и в методах продовольственного обеспечения коммунистических отрядов. Бандеровцы, стремясь получить пищу и одежду для УПА, установили на территории, находившейся под влиянием
ОУН, упорядоченную систему натуральных налогов. И далее, уже в 1945-1947 гг., когда влияние националистов на село вследствие мер НКВД ослабло, через членов партии и сочувствующих бандеровцы узнавали, где и в каком селе у какого хозяина что есть, что можно забрать так, чтобы не обозлить население. Отряды АК в Польше в годы Второй мировой войны стремились забирать прежде всего те продукты, которые предназначались для сдачи немцам, или же платить за еду деньгами, получаемыми по воздуху из Англии. По словам Бориса Соколова, «как раз в [советских] партизанских донесениях говорится, что население местное в Западной Белоруссии поддерживает польских партизан, - там еще было католическое население, белорусские католики, - потому что они никогда не грабят, не насилуют, не убивают и всегда платят за взятое продовольствие. В то время как советские партизаны и грабят, и насилуют, и убивают и никогда за продовольствие не платят, надо бы это дело изменить»[1429]. Хозяйственные операции АК и УПА переносились населением куда легче, чем хаотичные реквизиции красных. Методы обеспечения советских отрядов характеризовались словами партизанского командира Петра Вершигоры, которыми он описал поведение партизан своего коллеги Ивана Шитова: «“Мы тот отряд, что берет все подряд”, “Тетка, открывай шкаф. Мы на операцию приехали”»[1430]. Подчеркнем, что это описание не девиаций - грабежей, бандитизма и мародерства, с которыми партизанское начальство иногда на словах боролось - а повсеместно господствовавшей практики проведения хозяйственных операций. К чему она приводила, сказал тот же Вершигора весной 1944 г. в официальном отчете в УШПД: «Экономическое состояние районов, контролируемых УПА, более благоприятное, чем в советских [партизанских краях и] районах, население живет богаче и менее ограблено»[1431]. Ничего удивительного в этом факте не было: «корнем», «цементом», «зерном» партизанских формирований являлся «партсовактив», а также номенклатурщики, отличавшиеся, по оценке историка Михаила Восленского, крайней бесхозяйственностью, а также ленью и неуважением к работе[1432].
От непродуманной системы реквизиций нужно отличать разбой (хотя в случае с красными партизанами это иногда сложно). Диверсант Илья Старинов писал о том, что в 1945-1946 гг. ему довелось обезвреживать поставленные УПА мины: «Некоторое сходство между партизанской войной и партизанщиной, действительно, имеет место, но оно ограничивается только заимствованием некоторых партизанских приемов, политическим бандитизмом»[1433]. Если кто и заслуживал подобного ярлыка, то это были как раз подопечные Стари-нова - красные партизаны. Разница с бандеровцами настолько била в глаза, что ее заметили даже немцы, для которых все «лесные жители» по сути должны были представлять нечто вроде аморфной злой массы. В разведсводке расположенного в Здолбунове абвер-пункта «Украина» говорилось, что «УПА воюет не только против большевистской, но и против немецкой армии. Подразделения, в которые входят и конные отряды, хорошо вооружены и, в отличие от большевистских банд, хорошо дисциплинированы. С гражданским населением отряды УПА обращаются корректно. Грабежи караются смертной казнью»[1434]. Эта оценка подтверждается и внутренней документацией ОУН-УПА. Главком Повстанческой армии Дмитрий Клячковский («Клим Савур») уже 15 мая 1943 г. издал приказ, в котором перечислял «особо тяжкие преступления против украинского народа», которые могли караться лишением жизни. В перечень, помимо уклонения от военной службы, дезертирства и коллаборационизма и ряда других действий, входили вооруженные грабежи, присвоение имущества УПА, личной собственности граждан[1435].