(no subject)
Обстоятельства складывались не самым лучшим образом.
Я уезжал из родного города, оставляя позади себя <...> и боль, порождённую расставанием с самым близким человеком: своей женой. Чувство вины перед ней заставило меня пойти на самый крайний шаг; во время скандала, который она мне устроила незадолго до моего Дня Рождения, я решил, что с меня довольно… и скоро пришёл в совершенно негодное состояние. Всё, что я ей сказал, было - «ты прощена», и больше мы не виделись. Очень скоро бессонница довела меня до состояния, близкого к ступору. В День моего Рождения от неё пришла sms-ка, вернувшая надежду на возобновление отношений, и это вернуло мне часть сил жить. Глупец, - ругал я себя, - чему ты обрадовался? Но упрямая надежда не хотела умирать, и я застрял в ситуации неопределённости. С одной стороны, меня ждала дурка и психотропные препараты, (другого способа перенести расставание я не видел - дела мои были действительно плохи), с другой - возвращение к отношениям, которые иначе как паразитарными было не назвать. До кучи, на работе - прямо перед отъездом - приключилась идиотская ситуация: я оказался на грани увольнения.
Таким образом, хотя командировка не сулила мне ничего сверхъестественного, я уезжал без сожаления. Позади не оставалось ничего, кроме боли и отчаяния.
Покидая Москву, я сказал себе, что невозможно жить между двух огней - <...>; все мои силы и мысли на протяжении долгих месяцев были направлены лишь на попытки выбрать меньшее из возможных зол, и дни, когда я был «за гранью», бывали также часто, как дни, когда я был на грани. Должно быть что-то другое, - сказал я себе. - Не может быть так, чтобы не было в жизни чего-то третьего! Самолёт из Домодедово унёс меня в Краснодар; потом мы долго колесили на «УАЗике» до побережья Чёрного моря…Работа оказалась грязной и тяжёлой, но зато - опустошающей мозг. Целыми днями мы с напарницей лазили по лесистым горам, отбирая пробы; рюкзак давил на плечи и ломал поясницу, сплетения колючих лиан раздирали кожу и одежду… Это была обычная полевая работа.
По вечерам я сидел в номере или на пляже с сотоварищами; ребята пили и болтали, я прислушивался к словам и всматривался лица. Зачастую казалось, что я уже умер; просто никак не могу этого понять; от этого быть рядом с этими весёлыми и простыми людьми было почти невыносимо странно.
Шли дни; маршруты сменяли один другой, одна гостиница - другую. Изменилась погода; осенние дожди уступили место ясному небу и солнцу. В один из дней группа приехала на заброшенное стрельбище высоко над морем. Всё живое нежилось, напитанное солнцем последних осенних деньков, и морской ветер шелестел листвой, ещё не тронутой осенними красками. Лес несколько отличался от того, к которому я успел привыкнуть на западном Кавказе: подлеска почти не было; из устланной бурым опадом земли к небу возносились стволы огромных деревьев. Буки и грабы сплетали кроны высоко над головой, не почти оставляя просвета. Мы отобрали несколько проб, последняя контрольная точка располагалась совсем недалеко от того места, где лес обрывался к морю тридцатиметровым отвесом скал.
- Пойдём посмотрим? - Предложил я, и скоро тропинка привела нас к площадке, располагавшейся над обрывом.
Под нами расстилалось море. Остатки скалы, на которой мы стояли, размытые в доисторические времена волнами, гребнями поднимались из тёмно-синих вод, далеко внизу, расцвеченные красными, бурыми и алыми водорослями. Волны вскипали, налетая на эти рифы, и горизонт таял в невесомой дымке…
Я сел на корень, тёплый от солнца, и закурил. Валы катились к берегу из неоглядной дали, и ветер касался листвы дубочков, повисших над кручей… Сколько времени прошло? Сигарета истлела и выпала из пальцев, и моя напарница убежала по тропе вниз, чтобы выйти к берегу моря… Мысли мелькали всё реже и реже; последней панически метнулась идея прыгнуть с этой прекрасной скалы… Метнулась, исчезла… И всё замерло. По-прежнему дул ветер, величаво катило волны Чёрное море, играли солнечными бликами зелёные листья… Но что-то изменилось; как будто на высоком обрыве, где кончался лес, не осталось никого, кто мог бы наблюдать это великолепие. Желания и боль, память и страх грядущего - вся совокупность вечно мятущегося, скомканного и истерзанного противоречиями «я» исчезла; а море и ветер остались… И земля, нагретая солнцем, и дубы, и даже осы, облюбовавшие площадку - всё было настоящим, невероятно реальным, таким подлинным!
Не было лишь меня…
Конечно, мы закончили отбор проб в тот день, и трясущийся на ухабах «УАЗик» привёз нашу группу обратно, в гостиницу. Мои мысли; сомнения и страхи вернулись. Могло ли быть иначе? Прошли недели, и я вернулся в родной город; осень стремительно покидала его, надвигались первые снегопады. Я снова испытал всю гамму смятения: желание быть с ней, стыд от того, что не могу дать ей того, что ей нужно; страх от того, что не могу получить того, что так нужно мне…
Но порой… На работе ли, дома (да, мы решили снова быть вместе), в трясущемся вагоне подземки - меня посещало странное чувство, опустошающее и неизбывное.
Меня по-прежнему нет. Между двумя страстями, страхом и надеждой, действительно нашлось третье; но в этом третьем, самом действительном, самом настоящем состоянии мира нет места мне… Я смотрел на любимые лица, слушал звуки музыки, по-осеннему мокрый асфальт тротуаров, знакомый до последней трещинки - и вдруг меня охватывал страх, потому что меня нет здесь, с ними, я потерялся, мне не найти дороги назад… Возможно, я всё ещё сижу над обрывом, и волны разбиваются о красные и бурые от водорослей рифы?
Невольно вспоминается дон Хенаро, который по дороге домой, в Икстлан, встречал лишь призраков.