Пророчество
Хмурый день на излете мая - одуванчики уже отцвели, в низинах после проливных ливней стоит вода, отовсюду повылезли лягушки. Глядят своими глазами, дышат влажным воздухом. Небо темно и пасмурно, а запахи... Запахи короткого северного лета; которое торопится жить всеми рощами и цветущими лугами, жадно впитывает дождь и не менее жадно - солнце.
Случилось так, что на отбор проб мы поехали вдвоем - пожилая Н.К., похожая на курагу (да-да, в каждой женщине доджна быть загадка), да я. Еще утром нач. транспортного цеха (или как там его сейчас называют) выдал мне канистру с 95 бензином и воронку - топливные карты кончились. Бензин был качественный, а канистру пришлось вернуть.
После Пушкина, где Н.К. купила снедь в дорогу, на ней появился белый халат и резиновые перчатки-краги до локтя, от чего она сразу преобразилась в главного инспектора санитарно-эпидемиологической службы. Возможно мне показалось, но другие водители после ее преображения стали уступать мне дорогу.
К полудню работа шла полным ходом - отбирать пробы из влажной, дышашей почвы восточного подмосковья было делом нехитрым и не особо утомительным. Точку номер 8 я описывал так: "200 метров к югу от трассы М8 Москва-Архангельск, сельскозохяйственные угодья под озимыми, нижняя часть склона западной экспозиции, почвы..." Тоже поэзия, в некотором роде. А за угодьями - скопление домишек, и единственная дорога в ложбине меж зеленеющих склонов идет прямо туда. Ни людей, ни машин - только темнеющая опушка леса.
Там же устоили обед: разложили на капоте вафельное полотенчико, на нем - свежий хлеб из Пушкино, какая-то нарезка - немудреная дорожная снедь.
Старушки вообще любят поговорить, а за обедом - тем более. Н.К., сняв резиновые перчатки и заливая нарезку соком, начала разглогольствовать о падении нравов: и девки матом ругаются, и метро все загажено, и землю продают кому попало, дач везде понастроили... Я лениво киваю, пережевывая бутерброд, и гадаю, почему у меня все время выбивает вторую передачу. Но что-то меня задевает в ее монологе; и я, идя на поводу у настроения, начинаю возражать, глядя поверх бутерброда.
Она слушает меня жуя, но внимательно - это видно по ее выцветшим от времени глазам, которыми она смотрит из-под бровей, чуть наклонив голову, словно собирается бодаться.
И потом говорит - попомни мои слова, Господь поругаем не бывает, и будет за все это кровь... Такая кровь, что сорок первый год...
И в этот момент раздается гром. Я едва не роняю бутерброд на капот, и еда застревает в горле. Птицы, выискивавшие червяков на пашне, поднимаются на крыло. Секунду спустя до меня доходит - орудийный залп. Я много раз слышал эти звуки, когда в районе Кубинки и Балабаново во времена моего детства проходили учения. Здесь тоже учения, мало ли в лесах Сергиево-Посадского района может быть полигонов?.. Н.К. заканчивает фразу, но я не могу сосредоточиться на ее словах.
Меня пробирает пот, хотя в полях сыро и прохладно.
Н.К., старушка-божий одуванчик, надеюсь, ты не владеешь даром пророчества и это были просто учения, - думаю про себя.
Просто учения.
Случилось так, что на отбор проб мы поехали вдвоем - пожилая Н.К., похожая на курагу (да-да, в каждой женщине доджна быть загадка), да я. Еще утром нач. транспортного цеха (или как там его сейчас называют) выдал мне канистру с 95 бензином и воронку - топливные карты кончились. Бензин был качественный, а канистру пришлось вернуть.
После Пушкина, где Н.К. купила снедь в дорогу, на ней появился белый халат и резиновые перчатки-краги до локтя, от чего она сразу преобразилась в главного инспектора санитарно-эпидемиологической службы. Возможно мне показалось, но другие водители после ее преображения стали уступать мне дорогу.
К полудню работа шла полным ходом - отбирать пробы из влажной, дышашей почвы восточного подмосковья было делом нехитрым и не особо утомительным. Точку номер 8 я описывал так: "200 метров к югу от трассы М8 Москва-Архангельск, сельскозохяйственные угодья под озимыми, нижняя часть склона западной экспозиции, почвы..." Тоже поэзия, в некотором роде. А за угодьями - скопление домишек, и единственная дорога в ложбине меж зеленеющих склонов идет прямо туда. Ни людей, ни машин - только темнеющая опушка леса.
Там же устоили обед: разложили на капоте вафельное полотенчико, на нем - свежий хлеб из Пушкино, какая-то нарезка - немудреная дорожная снедь.
Старушки вообще любят поговорить, а за обедом - тем более. Н.К., сняв резиновые перчатки и заливая нарезку соком, начала разглогольствовать о падении нравов: и девки матом ругаются, и метро все загажено, и землю продают кому попало, дач везде понастроили... Я лениво киваю, пережевывая бутерброд, и гадаю, почему у меня все время выбивает вторую передачу. Но что-то меня задевает в ее монологе; и я, идя на поводу у настроения, начинаю возражать, глядя поверх бутерброда.
Она слушает меня жуя, но внимательно - это видно по ее выцветшим от времени глазам, которыми она смотрит из-под бровей, чуть наклонив голову, словно собирается бодаться.
И потом говорит - попомни мои слова, Господь поругаем не бывает, и будет за все это кровь... Такая кровь, что сорок первый год...
И в этот момент раздается гром. Я едва не роняю бутерброд на капот, и еда застревает в горле. Птицы, выискивавшие червяков на пашне, поднимаются на крыло. Секунду спустя до меня доходит - орудийный залп. Я много раз слышал эти звуки, когда в районе Кубинки и Балабаново во времена моего детства проходили учения. Здесь тоже учения, мало ли в лесах Сергиево-Посадского района может быть полигонов?.. Н.К. заканчивает фразу, но я не могу сосредоточиться на ее словах.
Меня пробирает пот, хотя в полях сыро и прохладно.
Н.К., старушка-божий одуванчик, надеюсь, ты не владеешь даром пророчества и это были просто учения, - думаю про себя.
Просто учения.