Вечно молодой
Странно началась эта весна. Даже не весна началась, а тринадцатый год. Вот как это было: проснулся я утром ..цатого января, а мне говорят: преставилась ночью бабушка. Прихожу в комнату, где она доживала свой век, и вижу, что там пусто... Проспал её отход. Дальше все как обычно: отпевание в храме, гражднская панихида, я развожу каких-то невообразимых родственников, торжественный крематорий, урна железная и 40 дней в глубокой комы. Память играет с нами странные игры: вроде нет никаких сомнений, что человек своё отжил, ветхий уже, древний, совершенно безумный человек, руина, а не личность, останки личности... Но когда его не станет вовсе, когда затихнут звуки голоса, запах исчезнет - вот тогда память придет, и, вычеркнув словно белым корректором последние годы (а кому не повезло - и десятилетия), представит ушедшего иным - тем, кого ты помнишь по далеким годам детства.
Диссонанс.
Потом захотелось мне - по-позже уже, когда морозы отошли и наступила февральская оттепель - съездить на одну могилку на Николо-Архангельском. Заблудился там, в костюме и туфлях по колено в сугробах бродил, пугаясь отзвука собственных шагов... Ни души вокруг, кресты и надгробия. Сыро было в тот день, туманно и промозгло. Не сразу нашел могилку - пришлось попетлять в тумане, порыскать...
А потом, когда уже и урну опустили в смерзшуюся землю (как же мало нас осталось, стоящих на краю ямы), переписали на меня участок на кладбище. Я ведь по-прежнему самый молодой, самый крайний. Ну и не могло не случиться такого, чтобы бюрократия все пропустила гладко, и стал я ездить в кладбищенскую контору - по средам, неделя за неделей, бумажки возить, подписи какие-то, а за одно на могилу стал ходить, где все мои.
А там два камня: один - для стариков, и под ним уже трое, а второй - для него, который значил так много. Был у меня близкий человек, безвременно и как-то бестолково ушедший в 95-м. Серая гранитная плита, а могила - когда снег стал подтаивать - вся в палой листве, в дубовом прокисшем опаде. "Мерзость запустения", такие есть слова.
Посмотрел на это, почесал репу. Не люблю бардак, по жизни. Сам развожу, сам с ним борюсь. И мерзость эта запустения порядком меня покоробила...
Посоветовался со знающими людьми, покатался по садоводческим магазинам, высадил семена на подоконник. Весна не торопилась в это году - снег то насыпался, то таял, а на подоконнике зазеленела рассада... Уже и в конторе подписали все документы, и выдали платиковую карту - "ГУП Ритуал". Отвественный за участок - Имярек.
В апреле отвественный за участок, крехтя и попукивая, взвалил на спину мешок с грунтом, вынул из багажника сумку с рассадой и пошел... Потому что на территорию кладбища проезд только инвалидам и ветеранам - так бъяснил мне строгий сторож с усами.
Еще две недели я довозил, досыпал, ровнял, пересаживал. На некоторых могилах пробились первоцветы. Птицы стали прилетать, в низинах - лужи талой воды. Лес ведь, в сущности, живет деревьями - а этого добра там навалом, вот и весна, как в любой лес, пришла и на кладбище. А я стал замечать, что приобрел привычку - вроде и не надо уже ничего делать на могилках, а все равно хочется сходить и посмотреть, что да как.
В один из солнечных апрельских дней я, оттирая руки от земли, курил, сидя на оградке (надо бы подновить краску, кстати), глядя на серый гранитный памятник, тот, на котором одна-единственная фотография. И шальной весенней птицей клюнула мысль: ведь как же он был молод, когда умер! Эта фотография в овале... Лицо, высокий лоб без морщин, чувственные губы... Ведь он всегда был страшим, всегда был главным. Так говорит память, так отпечаталсь в сердце. Ан нет... Как странно все обернулось - теперь, по всей видимости, старшим стал я (вон карточку и могу показать ГУП "Ритуал"), а он остался... Вечно молодым.
Диссонанс.
Потом захотелось мне - по-позже уже, когда морозы отошли и наступила февральская оттепель - съездить на одну могилку на Николо-Архангельском. Заблудился там, в костюме и туфлях по колено в сугробах бродил, пугаясь отзвука собственных шагов... Ни души вокруг, кресты и надгробия. Сыро было в тот день, туманно и промозгло. Не сразу нашел могилку - пришлось попетлять в тумане, порыскать...
А потом, когда уже и урну опустили в смерзшуюся землю (как же мало нас осталось, стоящих на краю ямы), переписали на меня участок на кладбище. Я ведь по-прежнему самый молодой, самый крайний. Ну и не могло не случиться такого, чтобы бюрократия все пропустила гладко, и стал я ездить в кладбищенскую контору - по средам, неделя за неделей, бумажки возить, подписи какие-то, а за одно на могилу стал ходить, где все мои.
А там два камня: один - для стариков, и под ним уже трое, а второй - для него, который значил так много. Был у меня близкий человек, безвременно и как-то бестолково ушедший в 95-м. Серая гранитная плита, а могила - когда снег стал подтаивать - вся в палой листве, в дубовом прокисшем опаде. "Мерзость запустения", такие есть слова.
Посмотрел на это, почесал репу. Не люблю бардак, по жизни. Сам развожу, сам с ним борюсь. И мерзость эта запустения порядком меня покоробила...
Посоветовался со знающими людьми, покатался по садоводческим магазинам, высадил семена на подоконник. Весна не торопилась в это году - снег то насыпался, то таял, а на подоконнике зазеленела рассада... Уже и в конторе подписали все документы, и выдали платиковую карту - "ГУП Ритуал". Отвественный за участок - Имярек.
В апреле отвественный за участок, крехтя и попукивая, взвалил на спину мешок с грунтом, вынул из багажника сумку с рассадой и пошел... Потому что на территорию кладбища проезд только инвалидам и ветеранам - так бъяснил мне строгий сторож с усами.
Еще две недели я довозил, досыпал, ровнял, пересаживал. На некоторых могилах пробились первоцветы. Птицы стали прилетать, в низинах - лужи талой воды. Лес ведь, в сущности, живет деревьями - а этого добра там навалом, вот и весна, как в любой лес, пришла и на кладбище. А я стал замечать, что приобрел привычку - вроде и не надо уже ничего делать на могилках, а все равно хочется сходить и посмотреть, что да как.
В один из солнечных апрельских дней я, оттирая руки от земли, курил, сидя на оградке (надо бы подновить краску, кстати), глядя на серый гранитный памятник, тот, на котором одна-единственная фотография. И шальной весенней птицей клюнула мысль: ведь как же он был молод, когда умер! Эта фотография в овале... Лицо, высокий лоб без морщин, чувственные губы... Ведь он всегда был страшим, всегда был главным. Так говорит память, так отпечаталсь в сердце. Ан нет... Как странно все обернулось - теперь, по всей видимости, старшим стал я (вон карточку и могу показать ГУП "Ритуал"), а он остался... Вечно молодым.