Человек и война
Я свое мнение о войне уже не раз высказывал.
Я ненавижу войну и считаю ее абсолютным злом. Я не был на войне, но несмотря на малолетство очень хорошо запомнил, какими люди приходят с войны. Даже не буду говорить о страшных обрубках, которые катались по улицам Киева на специальных каталках - квадратных досках 40×40 см, поставленных на 4 подшипника - а потом в одночасье исчезли, это были вообще страшные люди. Но вроде бы обычные люди, пришедшие живыми с войны, каким был мой отец - они были очень страшные. И в обычных людей они превращались медленно.
Потому я скажу страшную вещь. Любой стране, любому государству необходимо, чтобы при необходимости мужчины шли на войну. Потому из солдат телевидение делает героев. Но там, на передовой - там нет героев, там есть убийцы, которым повезло больше, чем другим убийцам. Но и те, которым повезло, приходят домой искалеченными - у них искалечены души.
И потому я перепечатаю статью Аркадия Бабченко , опубликованную ресурсом
Как война меняет человека
Война страшна не тем, что там отрывает руки и ноги. Война страшна тем, что там отрывает душу. Я недавно перечитывал выдержки из публикаций Светланы Алексиевич, которые цензура «завернула». Там была фраза: «Да где ж его найти на войне, хорошего человека?». Война оказывает на общество тот же эффект, что и публичная казнь − снимает все запреты. Раньше, в мирной жизни, был уровень «нельзя», а потом - бабах! Оказывается, можно убивать людей. И уровень «нельзя» падает, практически исчезает. Если можно убивать людей, значит, можно все. С психикой, с твоим мировоззрением это делает жуткие вещи, переворачивает шкалу ценностей и весь мир с ног на голову.
Сначала мы все думаем: «Я ж такой молодой и красивый, я центр вселенной. Я единственный и неповторимый. Меня не убьют». Потом тебе прилетает в бронежилет куском железа, и ты понимаешь, что ни фига, ничего подобного: «Оказывается, я не центр вселенной, а такой же кусок мяса, как и все. Оказывается, я так же могу валяться на обочине обгорелым куском грудины». Ты это понимаешь не мозгами, ты это чувствуешь своим мочевым пузырем. Меня могут убить - ты начинаешь ощущать это на 100%. Это меняет тебя полностью.
Снятие запретов - это самое страшное, что происходит на войне. Но самая большая проблема, это то, что будет после. Война проста тем, что есть чёрное и белое, «свои» и «чужие». Причём круг «своих» сужается до тех людей, с которыми общаешься лично. По-настоящему свои - это, по большому счёту, только твой взвод. Соседний батальон - это уже наполовину свои. Когда человек возвращается оттуда в мирную жизнь, он смотрит на людей, и это уже на треть свои. Я, когда вернулся из Чечни в Москву - да и не только я, все ветераны об этом говорят - почувствовал, что возникает ненависть к мирным людям, к гражданскому населению. Тебе хочется убивать, потому что «я там, а вы-то здесь че»?Человек - это не разум, а химия. Мы руководствуемся надпочечниками. Мы живем адреналином, эндорфином и всеми гормонами, которые вырабатывает наш организм. Наши эмоции зависят от этого. Война - это постоянное нахождение под страхом смерти, в напряжении, в ожидании. Организм перестает вырабатывать те гормоны, которые отвечают за положительные эмоции. У тебя уходит радость, доброжелательность, любовь - все положительные чувства. При этом гипертрофируется выделение таких гормонов, которые отвечают за ненависть, за агрессию, за желание убивать. Перестраивается не только твой мозг, перестраивается твой организм. Возвращаясь в мирную жизнь, ты первые полгода банально не сможешь улыбаться - у тебя нет тех гормонов, которые отвечают за радость. Мне на восстановление потребовалось лет пять. Шаламов писал, что как уходят чувства, так они и возвращаются. Умение любить возвращается последним.
Плохая смерть - это когда тебе всё оторвало, кишки вытащены, и ты лежишь, но всё понимаешь. Вот это по-настоящему чёрное. А все остальное - белое. Ты живой - это белое, тебя ранило - это в общем-то не так уж и плохо. Тебе в каком-то смысле даже повезло. Поэтому если черное это только смерть, то если мы взяли пленного, какого-то непонятного журналиста, считаем, что он диверсант, мы его избили, прикладом ему сломали нос - это белое. «А чего такого, мы же его не убили». Избиения и пытки на войне лежат в градации белого. Это мировоззрение опять же переносится сюда, в мирную жизнь. Ехал на машине, увидел, как неправильно припарковался какой-то придурок, вышел, избил его, тебе дают пять лет. За что? Что я такого сделал? Я ж его не убил. Или еще хуже, пелена с глаз спала, а под ногами - уже труп. Со мной один раз чуть так не было. Погнался за грабителем, который выхватил у девушки сумку. Вытащил нож. Слава богу, он скинул сумку на ходу, и я остановился. А догнал бы - убил. И даже не помнил бы как. Это тоже надо лечить. Это та проблема, с которой Украина столкнется после войны. И об этом надо задумываться сейчас.
Цхинвали, две тысячи восьмой год. Около дубовой рощи, где грузинскую армию накрыла авиация, двое осетинских ополченцев на обочине дороги жгли труп грузинского солдата. Обложили его ветками и палками и жгли. Я спросил, зачем они это делают. Они сказали, что не из ненависти или глумления, но просто август месяц, плюс тридцать пять, воды в городе нет, трупы никто не закапывает и может начаться эпидемия. Я пошел фотографировать. Они предупредили, что у погибшего в разгрузке еще остались патроны, может постреливать. Я кивнул. Отфотографировал. Потом мы стояли, курили. На обочине в костре горело тело солдата. Время от времени ополченцы подкидывали в огонь дрова.
Но в Россию тоже вернутся люди с войны. И потому путину необходимо не расширять а законсервировать войну в Украине, чтобы они не возвращались а оставались там - так полагает Ходорковский.
Я ненавижу войну и считаю ее абсолютным злом. Я не был на войне, но несмотря на малолетство очень хорошо запомнил, какими люди приходят с войны. Даже не буду говорить о страшных обрубках, которые катались по улицам Киева на специальных каталках - квадратных досках 40×40 см, поставленных на 4 подшипника - а потом в одночасье исчезли, это были вообще страшные люди. Но вроде бы обычные люди, пришедшие живыми с войны, каким был мой отец - они были очень страшные. И в обычных людей они превращались медленно.
Потому я скажу страшную вещь. Любой стране, любому государству необходимо, чтобы при необходимости мужчины шли на войну. Потому из солдат телевидение делает героев. Но там, на передовой - там нет героев, там есть убийцы, которым повезло больше, чем другим убийцам. Но и те, которым повезло, приходят домой искалеченными - у них искалечены души.
И потому я перепечатаю статью Аркадия Бабченко , опубликованную ресурсом
Как война меняет человека
Война страшна не тем, что там отрывает руки и ноги. Война страшна тем, что там отрывает душу. Я недавно перечитывал выдержки из публикаций Светланы Алексиевич, которые цензура «завернула». Там была фраза: «Да где ж его найти на войне, хорошего человека?». Война оказывает на общество тот же эффект, что и публичная казнь − снимает все запреты. Раньше, в мирной жизни, был уровень «нельзя», а потом - бабах! Оказывается, можно убивать людей. И уровень «нельзя» падает, практически исчезает. Если можно убивать людей, значит, можно все. С психикой, с твоим мировоззрением это делает жуткие вещи, переворачивает шкалу ценностей и весь мир с ног на голову.
Сначала мы все думаем: «Я ж такой молодой и красивый, я центр вселенной. Я единственный и неповторимый. Меня не убьют». Потом тебе прилетает в бронежилет куском железа, и ты понимаешь, что ни фига, ничего подобного: «Оказывается, я не центр вселенной, а такой же кусок мяса, как и все. Оказывается, я так же могу валяться на обочине обгорелым куском грудины». Ты это понимаешь не мозгами, ты это чувствуешь своим мочевым пузырем. Меня могут убить - ты начинаешь ощущать это на 100%. Это меняет тебя полностью.
Снятие запретов - это самое страшное, что происходит на войне. Но самая большая проблема, это то, что будет после. Война проста тем, что есть чёрное и белое, «свои» и «чужие». Причём круг «своих» сужается до тех людей, с которыми общаешься лично. По-настоящему свои - это, по большому счёту, только твой взвод. Соседний батальон - это уже наполовину свои. Когда человек возвращается оттуда в мирную жизнь, он смотрит на людей, и это уже на треть свои. Я, когда вернулся из Чечни в Москву - да и не только я, все ветераны об этом говорят - почувствовал, что возникает ненависть к мирным людям, к гражданскому населению. Тебе хочется убивать, потому что «я там, а вы-то здесь че»?Человек - это не разум, а химия. Мы руководствуемся надпочечниками. Мы живем адреналином, эндорфином и всеми гормонами, которые вырабатывает наш организм. Наши эмоции зависят от этого. Война - это постоянное нахождение под страхом смерти, в напряжении, в ожидании. Организм перестает вырабатывать те гормоны, которые отвечают за положительные эмоции. У тебя уходит радость, доброжелательность, любовь - все положительные чувства. При этом гипертрофируется выделение таких гормонов, которые отвечают за ненависть, за агрессию, за желание убивать. Перестраивается не только твой мозг, перестраивается твой организм. Возвращаясь в мирную жизнь, ты первые полгода банально не сможешь улыбаться - у тебя нет тех гормонов, которые отвечают за радость. Мне на восстановление потребовалось лет пять. Шаламов писал, что как уходят чувства, так они и возвращаются. Умение любить возвращается последним.
Плохая смерть - это когда тебе всё оторвало, кишки вытащены, и ты лежишь, но всё понимаешь. Вот это по-настоящему чёрное. А все остальное - белое. Ты живой - это белое, тебя ранило - это в общем-то не так уж и плохо. Тебе в каком-то смысле даже повезло. Поэтому если черное это только смерть, то если мы взяли пленного, какого-то непонятного журналиста, считаем, что он диверсант, мы его избили, прикладом ему сломали нос - это белое. «А чего такого, мы же его не убили». Избиения и пытки на войне лежат в градации белого. Это мировоззрение опять же переносится сюда, в мирную жизнь. Ехал на машине, увидел, как неправильно припарковался какой-то придурок, вышел, избил его, тебе дают пять лет. За что? Что я такого сделал? Я ж его не убил. Или еще хуже, пелена с глаз спала, а под ногами - уже труп. Со мной один раз чуть так не было. Погнался за грабителем, который выхватил у девушки сумку. Вытащил нож. Слава богу, он скинул сумку на ходу, и я остановился. А догнал бы - убил. И даже не помнил бы как. Это тоже надо лечить. Это та проблема, с которой Украина столкнется после войны. И об этом надо задумываться сейчас.
Цхинвали, две тысячи восьмой год. Около дубовой рощи, где грузинскую армию накрыла авиация, двое осетинских ополченцев на обочине дороги жгли труп грузинского солдата. Обложили его ветками и палками и жгли. Я спросил, зачем они это делают. Они сказали, что не из ненависти или глумления, но просто август месяц, плюс тридцать пять, воды в городе нет, трупы никто не закапывает и может начаться эпидемия. Я пошел фотографировать. Они предупредили, что у погибшего в разгрузке еще остались патроны, может постреливать. Я кивнул. Отфотографировал. Потом мы стояли, курили. На обочине в костре горело тело солдата. Время от времени ополченцы подкидывали в огонь дрова.
Но в Россию тоже вернутся люди с войны. И потому путину необходимо не расширять а законсервировать войну в Украине, чтобы они не возвращались а оставались там - так полагает Ходорковский.