(no subject)
Разговаривала с малым
Рассказывает. У него есть друг, которого родычи, особенно бабушка, заклёвывают на предмет:
- А ти вже сходив до сповіді?
А друг малого осознанно имеет другие взгляды и на исповеди не был. Бабушка в истерике.
- Ужас, - говорю я.
И продолжаю, мол, чтоб спасти бабушку от истерики у внука только один выход: сказать, что на исповеди он был.
«Идти на исповедь не планируя выполнить главное правило исповеди - впредь осознанный отказ от совершения всех перечисленных там грехов - грех. Где-то такой же по силе, как на исповедь не ходить.»
Идти на исповедь, чтоб угодить бабушке, - не выход. Но спасти человека от истерики малой ложью - выход. И я, объясняя это, говорю:
- А бабушка в курсе, что принуждая человека к исповеди, она тем самым грешит, принуждая человека, как минимум ко лжи? Вот эта бабушка, которая так себя ведёт, она ж наверняка уже исповедовалась, она понимает, что ей теперь нужно до Пасхи бежать в церковь и исповедоваться вновь за принуждение ко лжи? Ну конечно же нет, ну конечно же она не в курсе. Как ты думаешь, если бы мы были истинными христианами, мы б, наверно, обязаны бы были бабушку остановить от этого греха? Правда, сообщить человеку, в чём его грех, чтоб он перестал грешить и попал в царство Божие, это ж, наверняка, обязанность христианина? Правда? Почему я не сообщаю? Потому что я не есть христианка. Меня вообще нужно подальше от церкви держать. Чтоб я христианам не начала рассказывать их грехи. Что я обязана была бы делать, как христианка, а как не христианка - не обязана.
«Говорю же. Фанатизм - это единственная доступная мне форма существования в церкви. Поэтому в Бога я не верю. Мне людей жалко.»
- И, кстати, - сказала я малому, - ни отец Анатолий, ни бабушка, никогда не спрашивали меня, ходила ли я на исповедь. Вот это - христианское поведение.
Рассказывает. У него есть друг, которого родычи, особенно бабушка, заклёвывают на предмет:
- А ти вже сходив до сповіді?
А друг малого осознанно имеет другие взгляды и на исповеди не был. Бабушка в истерике.
- Ужас, - говорю я.
И продолжаю, мол, чтоб спасти бабушку от истерики у внука только один выход: сказать, что на исповеди он был.
«Идти на исповедь не планируя выполнить главное правило исповеди - впредь осознанный отказ от совершения всех перечисленных там грехов - грех. Где-то такой же по силе, как на исповедь не ходить.»
Идти на исповедь, чтоб угодить бабушке, - не выход. Но спасти человека от истерики малой ложью - выход. И я, объясняя это, говорю:
- А бабушка в курсе, что принуждая человека к исповеди, она тем самым грешит, принуждая человека, как минимум ко лжи? Вот эта бабушка, которая так себя ведёт, она ж наверняка уже исповедовалась, она понимает, что ей теперь нужно до Пасхи бежать в церковь и исповедоваться вновь за принуждение ко лжи? Ну конечно же нет, ну конечно же она не в курсе. Как ты думаешь, если бы мы были истинными христианами, мы б, наверно, обязаны бы были бабушку остановить от этого греха? Правда, сообщить человеку, в чём его грех, чтоб он перестал грешить и попал в царство Божие, это ж, наверняка, обязанность христианина? Правда? Почему я не сообщаю? Потому что я не есть христианка. Меня вообще нужно подальше от церкви держать. Чтоб я христианам не начала рассказывать их грехи. Что я обязана была бы делать, как христианка, а как не христианка - не обязана.
«Говорю же. Фанатизм - это единственная доступная мне форма существования в церкви. Поэтому в Бога я не верю. Мне людей жалко.»
- И, кстати, - сказала я малому, - ни отец Анатолий, ни бабушка, никогда не спрашивали меня, ходила ли я на исповедь. Вот это - христианское поведение.