«Воздух», рецензии
В Сети появился «Воздух» № 38: Аристов, Афонин, Бесхлебная, Гронас, Каневский, Данишевский, Гаричев, Малиновская, Коблов, Скарынкина, Мартиросян, поэты Томска, Ю. Тимофеева и много чего еще интересного. По обыкновению выкладываю свои рецензии из номера.
Денис Ларионов. Тебя никогда не зацепит это движение
Харьков: kntxt, 2018. - 66 с. - (Книжная серия журнала «Контекст»).
О второй книге Дениса Ларионова можно сказать, что она продолжает первую («Смерть студента»), но логика этого продолжения - такая, что уяснить её можно только постфактум. Иными словами, она не слишком прогнозируема. В новых стихах Ларионов движется в сторону большей фрагментарности опыта, размышляет о сверхтравматичности микрособытий: «Холодная до спазма в горле война. / Её пропаганда - беспрецедентная огласовка имени / в ожидании кофе». Привычный социальный, политический, конфликтный язык применяется к бытовым событиям и по-новому их расцвечивает - отыскивает, подобно металлоискателю, в них зёрна конфликтности, потенциал тотального дискомфорта. В ходе этой фиксации рождаются пассажи обескураживающей точности («Обида подгнившей крысой / ползёт по горлу»), но «проклятый» романтизм этих пассажей нивелируется благодаря тому, что говорящий находится «над схваткой» слов: «Анестезирован. Сбросил вес слов, / запомнив практически все». Понятно, что в каком-то смысле это игра в беспроигрышную позицию; понятно, что эта игра - проблематизация уязвимости или даже многочисленных уязвимостей. Собственно, вся книга - смелое, с открытым забралом, признание этого факта. Больше того, среди уязвимостей - и та, что грозит самой маске индифферентности: круг замыкается. Многочисленные сообщения об актах насилия, убийствах, «ссадинах, кровоподтёках» в какой-то момент перестают «цеплять», но движение, которое «никогда не зацепит», могло бы быть и движением сострадания. Таким образом, насилие достигает цели, беря массой, задавливая человеческую эмпатию. «Опознание невозможно - субъект рассмотрения / плюнул на объектив». То есть - предпочёл радикально исказить собственную оптику, но и увидел в этом проблему.
Отметить наличие фабулы, третируя камнем остатки / стекла. / Ещё больше боли в скобках для всех, освобождающих горло / от / ритма, / позвоночник от грифеля.
Хельга Ольшванг. Свёртки
Пер. на англ. Даны Голиной. - М.: Культурная революция, 2018. - Без пагин.
Замечательно задуманная и изящно сделанная книга: стихи, отсылающие к японской культуре, проиллюстрированы гравюрами Хокусая и других японских художников, но действительно «свёрнуты» внутри книги: напечатаны так, что увидеть их можно, лишь разрезав страницы. Но тогда гравюра будет разрезана посередине: отсылка к архаической практике обращения с книгой одновременно сообщает, что наше восприятие старого искусства чревато искажениями, в том числе фатальными. Что касается самих стихов, а они тут, конечно, главное, то это очень новая Хельга Ольшванг - лаконичная, стремящаяся не к экстенсивному выражению смысла, но к суггестии. В этом смысле название «Свёртки» можно связать ещё и с идеей дополнительных «свёрнутых» физических измерений. В то же время множество знакомых черт её поэтики сохранены в этой книге: тяга к музыке, к звукоподражанию («поступим так поступим так - убеждает поезд метро»), умение создать взрыв любовного аффекта («Ничего нет прекраснее / этого платья, сними его сию секунду»). Лаконичность большинства текстов заставляет вспомнить о японских поэтических формах, структура книги открыто ссылается на спектакль театра кабуки. К этому нужно добавить многие образы, заставляющие вспомнить о таких с трудом переводимых и тонких понятиях японской культуры, как «мудзё» (условная «эфемерность») и контрастирующее с уже упомянутым аффектом «саби» (приглушённость, слабость): «Чай заварю, чтобы не пропустить / ночь, её цвет», «Как же светло! / Выше, следи за моей рукой, / кто там летит - не пойму». Это не значит, что перед нами стилизация: японское здесь служит источником вдохновения, средой, которая поддерживает способность видеть прекрасное в обыденном (ещё одно, причём важнейшее, понятие японской эстетики - «югэн», скрытая красота) и эстетизировать то, что у другого вызвало бы раздражение: звучание телевизионных новостей или «Скверно / по квадратам уложен дождь, / словно сено, / кидали его, как могли, торопились поспеть до утра». Обратим внимание, что эстетизации здесь сопутствует рационализация: создавая необычный образ, Ольшванг выступает толкователем и адвокатом той реальности, которая за ним прячется.
Радостно повстречать / облезлые эвкалипты, магнолии в красных почках. / Негнущиеся, стоят они по сторонам, / по пояс в траве. / Ещё одна ночь прошла / ни в одном глазу, / и всё на свету кажется ненастоящим. / Скажи, отмылось ли то пятно? / Скажи, как ты, твои дни?
Денис Ларионов. Тебя никогда не зацепит это движение
Харьков: kntxt, 2018. - 66 с. - (Книжная серия журнала «Контекст»).
О второй книге Дениса Ларионова можно сказать, что она продолжает первую («Смерть студента»), но логика этого продолжения - такая, что уяснить её можно только постфактум. Иными словами, она не слишком прогнозируема. В новых стихах Ларионов движется в сторону большей фрагментарности опыта, размышляет о сверхтравматичности микрособытий: «Холодная до спазма в горле война. / Её пропаганда - беспрецедентная огласовка имени / в ожидании кофе». Привычный социальный, политический, конфликтный язык применяется к бытовым событиям и по-новому их расцвечивает - отыскивает, подобно металлоискателю, в них зёрна конфликтности, потенциал тотального дискомфорта. В ходе этой фиксации рождаются пассажи обескураживающей точности («Обида подгнившей крысой / ползёт по горлу»), но «проклятый» романтизм этих пассажей нивелируется благодаря тому, что говорящий находится «над схваткой» слов: «Анестезирован. Сбросил вес слов, / запомнив практически все». Понятно, что в каком-то смысле это игра в беспроигрышную позицию; понятно, что эта игра - проблематизация уязвимости или даже многочисленных уязвимостей. Собственно, вся книга - смелое, с открытым забралом, признание этого факта. Больше того, среди уязвимостей - и та, что грозит самой маске индифферентности: круг замыкается. Многочисленные сообщения об актах насилия, убийствах, «ссадинах, кровоподтёках» в какой-то момент перестают «цеплять», но движение, которое «никогда не зацепит», могло бы быть и движением сострадания. Таким образом, насилие достигает цели, беря массой, задавливая человеческую эмпатию. «Опознание невозможно - субъект рассмотрения / плюнул на объектив». То есть - предпочёл радикально исказить собственную оптику, но и увидел в этом проблему.
Отметить наличие фабулы, третируя камнем остатки / стекла. / Ещё больше боли в скобках для всех, освобождающих горло / от / ритма, / позвоночник от грифеля.
Хельга Ольшванг. Свёртки
Пер. на англ. Даны Голиной. - М.: Культурная революция, 2018. - Без пагин.
Замечательно задуманная и изящно сделанная книга: стихи, отсылающие к японской культуре, проиллюстрированы гравюрами Хокусая и других японских художников, но действительно «свёрнуты» внутри книги: напечатаны так, что увидеть их можно, лишь разрезав страницы. Но тогда гравюра будет разрезана посередине: отсылка к архаической практике обращения с книгой одновременно сообщает, что наше восприятие старого искусства чревато искажениями, в том числе фатальными. Что касается самих стихов, а они тут, конечно, главное, то это очень новая Хельга Ольшванг - лаконичная, стремящаяся не к экстенсивному выражению смысла, но к суггестии. В этом смысле название «Свёртки» можно связать ещё и с идеей дополнительных «свёрнутых» физических измерений. В то же время множество знакомых черт её поэтики сохранены в этой книге: тяга к музыке, к звукоподражанию («поступим так поступим так - убеждает поезд метро»), умение создать взрыв любовного аффекта («Ничего нет прекраснее / этого платья, сними его сию секунду»). Лаконичность большинства текстов заставляет вспомнить о японских поэтических формах, структура книги открыто ссылается на спектакль театра кабуки. К этому нужно добавить многие образы, заставляющие вспомнить о таких с трудом переводимых и тонких понятиях японской культуры, как «мудзё» (условная «эфемерность») и контрастирующее с уже упомянутым аффектом «саби» (приглушённость, слабость): «Чай заварю, чтобы не пропустить / ночь, её цвет», «Как же светло! / Выше, следи за моей рукой, / кто там летит - не пойму». Это не значит, что перед нами стилизация: японское здесь служит источником вдохновения, средой, которая поддерживает способность видеть прекрасное в обыденном (ещё одно, причём важнейшее, понятие японской эстетики - «югэн», скрытая красота) и эстетизировать то, что у другого вызвало бы раздражение: звучание телевизионных новостей или «Скверно / по квадратам уложен дождь, / словно сено, / кидали его, как могли, торопились поспеть до утра». Обратим внимание, что эстетизации здесь сопутствует рационализация: создавая необычный образ, Ольшванг выступает толкователем и адвокатом той реальности, которая за ним прячется.
Радостно повстречать / облезлые эвкалипты, магнолии в красных почках. / Негнущиеся, стоят они по сторонам, / по пояс в траве. / Ещё одна ночь прошла / ни в одном глазу, / и всё на свету кажется ненастоящим. / Скажи, отмылось ли то пятно? / Скажи, как ты, твои дни?