Воздух: рецензии
Появился в сети «Воздух» № 37 (там есть, например, Вадим Банников, Мария Клинова, Игорь Лёвшин, Мария Степанова, давно любимый мною сетевой дневник Ивана Мишутина и много интересных переводов). По обыкновению выкладываю здесь свои рецензии из номера - и еще рецензию Ольги Баллы на мою книжку «Будьте первым, кому это понравится».
Антихрист и Девы. Поэма лубок: Вирши Александра Бренера и Максима Суркова; картинки Александра Бренера и Варвары Шурц. - М.: Из-во книжного магазина «Циолковский», 2018. - 108 с.
Поэма открывается вполне ретроградским манифестом, призывающим отречься от царства Антихриста-Конфуза - то есть общества спектакля с постмодернистским винегретом разнородной информации - и «взлететь ввысь на крыльях воображения», прихватив с собой хорошую книжку - например, Державина или Достоевского; замечательно, как Бренер, сделавший себе имя на ненависти к современникам, раз от раза оказывает почтение классикам. Стихотворения-заклинания, составляющие поэму (или, скорее, цикл), посвящены, как и обещает обложка, Антихристу и Девам - то есть богиням народов мира, нечисти женского пола - фольклорной и авторской (есть даже стихотворение «Баба-Яга и аксолотль») - и просто девочкам с разными именами. Всё вместе - одновременно шутовской и экстатический гимн витальности, выраженной через агрессивную и сексуальную женскую независимость (см. повесть Бренера и Шурц «Бомбастика» - и естественно дополняющие тексты «Антихриста и Дев» иллюстрации). «О, трали-вали! / Богиня Кали / Трясёт боками, / Сучит ногами! // <...> Она танцует / И атакует / Одновременно, / Попеременно!» - и так далее, вплоть до футуристической зауми, эффектность которой оказывается неожиданно реликтового, камерного свойства.
Я - нимфоманка наизнанку. / Я - басурманка спозаранку. / Я - наперстянка всем цыганкам. / Я - городская каторжанка. // Чур! Чур! Чур!
Дмитрий Герчиков. Make Poetry Great Again. - СПб.: Транслит; Свободное марксистское издательство, 2018. - 44 с. - (Крафт)
Крошево из цитат, реалий, признаний, хорошо знакомых имён; то ли имитация шизореалистического, на грани афазии, языка поисковых запросов («сталин дружил с аллой пугочёвой», ну или в стихотворении про Тома Реддла: «том освенцим том освенцим / том том освенцим освенцим / освенцим освенцим / том том»), то ли манифест абсолютной разнузданности - когда уже всё равно, есть ли в письме хоть какой-то градус соотнесения с реальностью. В любом случае, это один из самых освежающих дебютов за последнее время. Деконструкция привычных (и приличных) путей сообщения Герчикову дороже, чем конвенции, - good for him. Возможна, конечно, и менее апологетическая оценка: некоторые решения кажутся продиктованными временем - в первую очередь это залихватское «трамповское» название книги, вполне отвечающее эпохе, которая отрывает цитаты от контекста, кидает их из контекста в контекст, не смущаясь тем, что они не пересекаются примерно нигде. Но Герчиков берёт массированной атакой, тетрисом из поп-культурных фрагментов на больших скоростях - в результате вопрос об ответственности снимается как-то сам собой.
но спиноза лейбниц кант феминистская мысль бродский / не пишут как разговаривать с людьми / юнг мишо нанси гугл поиск фуко / как разговаривать / как полюбить / мои мысли мои скакуны / кони клотта кони клотта на аничковом мосту / у вас что ли спросить // но вы только бухать зовёте кони уебанцы / детки гегельянцы
Екатерина Деришева. Точка отсчёта: Стихотворения и переводы. - М.: ЛитГОСТ, 2018. - 62 с.
Екатерина Деришева мыслит парадоксально и точно - приближаясь к манере Андрея Сен-Сенькова и настойчивому взлому языка, который отличает тексты Евгении Сусловой («слова съезжают в новое измерение // отталкиваются от конвенциональности // чтобы жить долго и счастливо / в момент прыжка»; «язык проворачивается с языком // система мышления непрерывно меняется / переводится с двоичной на десятичную // и ракурс поцелуя меняет значение // силой архимеда выталкивает частоты // влияющие на гурт момента»). Эротический подтекст в сочетании с языковым чутьём позволяет ей обыгрывать метафорические клише (вплоть до бытового юмора): здесь парадоксализм Деришевой кивает в сторону Веры Павловой. Такое афористичное и сверхкраткое верлибрическое письмо таит в себе опасность стирания индивидуальности, чревато созданием текстов «для перепостов» в духе трендовой в Америке «инстапоэзии». По счастью, Деришева от этого удерживается: присущий поэтессе словарь противится пролиферации вау-эффекта, предпочитая зыбкость, неоднозначность, двойное дно. В книгу включены переводы Деришевой из современного украинского поэта Лесика Панасюка - переводчице хорошо удаётся передать инаковость его голоса и встроиться в более плотное письмо.
немые швеи / вышивают по канве / пульсирующим криком
Дарья Суховей. По существу: Избранные шестистишья 2015-2017 годов / Предисл. В. Леденёва; послесл. А. Житенева. - М.: Новое литературное обозрение, 2018. - 192 с. - (Серия «Новая поэзия»).
Всякое обращение к жёстким формам - интересный и поучительный для других опыт, и выбранная Дарьей Суховей авторская форма шестистиший, существовавших изначально в виде фейсбук-сериала, а теперь вышедшая собранием лучших эпизодов, - форма на удивление богатая, поддающаяся различным трансформациям (впрочем, меньшую, но сопоставимую гибкость обнаруживают даже танкетки, где, казалось бы, негде развернуться). Шестистишия Суховей - фиксация голоса, труды некоей поэтической кухни, которая не может не работать: её отличает одновременно интроспективное внимание говорящей к себе, постоянная проверка верности тона, и парадоксализм, способный обнаружить пластичность смыслов описываемого мира. Как и поэзия Пригова, на которого Суховей явно оглядывается, перед нами также плоды явственно одинокого занятия - во многом этим объясняется эффект, который возникает в лучших текстах этой книги. Самоуглублённая, интровертная интонация сталкивается здесь с экспансивным, фонтанирующим текстопроизводством: трудно выдержать такой баланс, но у Суховей получается.
вчера ел мясо пил вино / вчера ел мясо / ушёл из класса / с площадки детской убежал / упал с дивана / перевернулся в маме
Андрей Черкасов. Метод от собак игрокам, шторы цвета устройств, наука острова. - Чебоксары: Free Poetry, 2018. - 36 с.
Эксперименты Андрея Черкасова с digital found poetry в новой книге превращаются в полноценное сотворчество с машиной: в основу положен некий знаменитый текст, в котором почти каждое слово заменено другим - тем, которое предлагает автозамена на смартфоне. Принципиально важен здесь ручной набор: его следов в тексте не остаётся, но он предполагается - и сообщает произведению дополнительную ценность, некое эхо вложенного труда. Текст, который подвергся этой процедуре, опознаётся с первых же строк: «Не день от пыли будет, братан, / значит станции согласны / привлечь инвестиции от потока игроков, / ширмы коллектива?» Синтаксическая структура, синтагматическое членение, не изменённые автозаменой частицы - остроконечные шеломы XII века торчат из книжки, как кроличьи уши из цилиндра фокусника. И как только это установлено, «Метод от собак игрокам» приобретает особую прелесть: оказывается, что энигматическая тарабарщина сохраняет гипнотический ритм эпоса; ощущение чего-то великого просвечивает сквозь внятную машинному разуму офисную терминологию. Прекрасная иллюстрация к понятию «удовольствие от текста».
Как дома, братан, не честная газета востока, / как раствор суток открылся. / Состава облик второй читать дальше анкет, / автопром давит на семью гирлянд, / воскресенье объединяет крышу / на смерть мира в Зоне; / кошечки, груди богов цемента.
Олег Чухонцев. Гласы и глоссы: Извлечения из ненаписанного. - М.: ОГИ, 2018. - 64 с.
Если предыдущая книга «уходящее из / выходящее за» производила впечатление отчётливо финальной, послесловия к замечательному поэтическому пути, то в новой книге Чухонцев доказывает, что ещё способен меняться: «гласы и глоссы» - собрание фрагментов, концептуальная осмысленность которого приближается к «Spolia» Марии Степановой. Тематика, разумеется, разнится: там, где у Степановой - трагедия войны и разобщённости, у Чухонцева - одинокое возделывание сада на обломках цельной речи, не очень радостная, но всё же победа жизни: «я последний эндемик заброшенной грядки, / беспородный отсевок, словесный сорняк, / потому и двоятся мои недостатки, / что одним я - поповник, другим - пастернак». С другой стороны, нынешняя практика Чухонцева, подбирающего и сохраняющего «извлечения из ненаписанного», фрагменты, лоскутки, яркие строки, с которыми жаль расстаться, даже палиндромы («тесен ужас: копоть топок сажу несет») сближают его письмо с «новыми эпиками», настаивающими на принципиально фрагментарном, «уставшем» и оттого экономном мире (см. предисловие Алексея Конакова к недавней книге Арсения Ровинского). Едва ли Чухонцев учится у Степановой и Ровинского: логика собственного развития подталкивает его к созданию лоскутной формы, каждое лыко ложится в строку, копейка бережёт рубль, и экономность неожиданно оборачивается полнотой некоего эйдетического корпуса. Возможно, не стоит делать далекоидущих выводов: в конце концов, так же собирала свои поздние поэтические фрагменты и Анна Ахматова - и именно с поколением поэтов-модернистов Чухонцев ощущает родство, если судить по звоночкам из Ходасевича, Пастернака, Мандельштама, которые раздаются в этих фрагментах. Однако именно их осмысление как целостного высказывания делает их новым опытом, и неизбежные мысли о старости и смерти («стал забывать значенья слов», «всё мнилась высота / нам где-то там над нами / и вот она - лишь та [тщета] / где глина под ногами») не выглядят тривиальными ламентациями: «прости меня Творец я недостоин / и порученье мне не по плечу / да я не воин больше но я волен / и жить и умирать как я хочу». Ближе к концу, впрочем, появляются тексты, без которых книга вполне могла бы обойтись: «хорошо по Петровке пошляться в мошке-снежке, / с Колобовского плавно вырулить на Каретный, но / на дворе темно, как, прошу pardon'у, в прямой кишке / у афроамериканца - это политкорректно?» (нет, Олег Григорьевич). Впрочем, если Чухонцев ставил своей целью безжалостное наблюдение за поэтической машиной в своей голове, включение этого и ещё нескольких подобных текстов - акт честности.
дверь в будущее пусть оно / давнопрошедшее и мысленно / жизнь проживи ещё раз но / с поправкой что она-то истинна
Китайская поэзия сегодня / Сост. Н. Азарова, Ю. Дрейзис. - М.: Культурная революция, 2017. - 288 с. - (Мировые поэтические практики).
Первая книга в серии «Мировые поэтические практики» вышла к Московской биеннале поэтов, главным гостем которой был Китай - более масштабных гастролей китайских поэтов в России ещё не случалось. Эта антология, подготовленная Наталией Азаровой и Юлией Дрейзис, - взгляд на то, что происходит с китайской поэзией в последние десятилетия. Разобраться в этом помогает и сверхкраткое введение Дрейзис, рассказывающее о «туманной» поэзии 1980-х (как часто бывает, пейоративный термин, описывающий литературную школу, был взят этой школой на вооружение), поэтах поколения 1990-х, больше ориентированных на западное письмо, поэзии «телесного низа» 2000-х, направленной на эпатаж и радикальную исповедальность. Здесь же говорится о полемике «народников» и «интеллектуалов», отдалённо напоминающей русский спор славянофилов и западников, который длится в разных итерациях больше двухсот лет. Каждой подборке предпослана биографическая справка и краткая характеристика поэтики. Для авторов антологии характерна актуальная для всего мира проблематизация субъекта (Чжоу Лунью, Юй Цзянь), иногда дробящегося и расщепляющегося, - или, наоборот, размывание границы между субъектом и объектом (Оуэн Цзянхе, Ян Сяобинь). Пожалуй, самое волнующее здесь - происходящее прямо на глазах, в диахронической логике антологии, переосмысление образов и/или формальной организации традиционной китайской поэтики (Юй Цзянь, Ян Лянь, Сунь Вэньбо, Сюаньюань Шикэ, Бай Хуа: «в династии цин / поэт не служил, сохраняя лицо / пил вино меж опадающих лепестков, ветер был мягок, солнце изящно / вода озёр сверхизобильна / две утки навстречу ветра плывут / в совершенном безразличьи друг к другу» - перевод Владимира Аристова). Ещё один аспект - социальный/политический: многие тексты, говорящие, например, о политической стагнации («культурной революции посвящённые / покаянные съезды превратились в мелкие сходки / мелкие сходки превратились в молчаливые воспоминания / воспоминания превратились в записи одиночек» - Янь Ли, перевод Дмитрия Кузьмина) кажутся прямо-таки родственными российской гражданской лирике; тексты таких поэтесс, как Чжай Юнмин (у которой, между прочим, есть посвящение Ахматовой), говорят об актуальности в китайской поэзии феминистской повестки. Вообще говоря, сопоставлять китайских авторов с русскими на уровне отдельных поэтик - занятие увлекательное. Скажем, в стихах Чжэн Сяоцюн можно найти параллели к текстам Галины Рымбу, а Хань Дун оказывается почти что побратимом Дмитрия Данилова: «большая пагода диких гусей / что вообще нам о ней известно? / толпы спешат сюда издалека / хотят вскарабкаться / хоть раз быть героем / а есть кто повторно приходит побыть им / или вообще много раз / и те лузеры / и те толстяки / друг за другом карабкаются / чтобы побыть героями / потом они слезают вниз / ныряют в городские улицы / раз и их уже нет» - перевод Наталии Азаровой; разумеется, при таких сопоставлениях нельзя забывать, что между китайским автором и русским читателем стоит посредник-переводчик. В конце антологии публикуются интервью с поэтами: им задают вопросы о поэтическом языке, о китайской поэтической традиции и современности, о поэзии в интернете.
раскрыв недурно отпечатанную программку, ты видишь / иллюзию ночи: луна - больного холерой - лицо. / он сидит в парке на каменной лавке. горечь потери отца / как дешёвая гадкая водка сотрясает его естество. видишь / его рассеянный взгляд зафиксировался на высохших хризантемах (Сунь Вэньбо, перевод Алёши Прокопьева и Юлии Дрейзис)
тигру мы говорим «тигр», ослику мы говорим «ослик». но как обращаться к тебе, громадная тварь? (Си Чуань, перевод Станислава Снытко)
один собирает траву, другой подбирает небо / трава или небо - на время данная ссуда / молодые легко относятся ко времени, / а старики сожалеют о днях былой славы / в одном диком зайце вмещается вся бесконечность вида, / жующего, поднимая и опуская голову в травы - иная затасканность повторения, / когда, подавившись твёрдым стеблем, / тот, кто был одним и являл собой нечто, / вливается в немой хаос.
(Хань Бо, перевод Аллы Горбуновой)
+
Лев Оборин. Будьте первым, кому это понравится: Книга восьмистиший. - М.: Стеклограф, 2018. - 92 с.
По собственному уверению Льва Оборина, роль восьмистиший как проекта - а то был именно проект - вначале была чисто инструментальной: они начинались как способ внутреннего растормаживания, «вроде разогрева мотора перед более важными делами или попыткой преодолеть молчание», «возникали в режиме почти автоматического письма» - и лишь затем обрели самоценность. Сообразно этому, книга и разделена на две части: первые пятьдесят текстов - те, что писались как черновик черновика, и следующие тридцать - те, что сочинялись уже ради самих себя. Было бы интересно усмотреть различия в устройстве текстов первой и второй части; мне пока не удалось. Зато (кажется) удалось ухватить - ну, замысел не замысел, всё-таки это - проект такого свойства, что роль рационального начала в нём преувеличивать не стоит, - но интуицию, которая здесь в основе всего (и которая - одна из основных сил, образующих поэтическое вещество как таковое; вполне можно считать, что здесь оно - в чистом виде, не обременённое иными, сторонними ему задачами, пробует свои возможности, удивляется им). Здесь уловлено - и многократно воспроизводится, на разных материалах, из разных точек - движение, порождающее структуру стихотворения, его ритмы, его звуковую ткань, прокладывающее дорогу смыслу. Быть, значит, первым, кому это понравится? - А пожалуй, буду!
- вы сьмистишия ненужные / никому никому / вы ухо́дите нагруженные / моим временем во тьму / - зря изволишь беспокоиться / не во тьму не в народ / а туда где можно встроиться / и дополнить общий код
Ольга Балла
Антихрист и Девы. Поэма лубок: Вирши Александра Бренера и Максима Суркова; картинки Александра Бренера и Варвары Шурц. - М.: Из-во книжного магазина «Циолковский», 2018. - 108 с.
Поэма открывается вполне ретроградским манифестом, призывающим отречься от царства Антихриста-Конфуза - то есть общества спектакля с постмодернистским винегретом разнородной информации - и «взлететь ввысь на крыльях воображения», прихватив с собой хорошую книжку - например, Державина или Достоевского; замечательно, как Бренер, сделавший себе имя на ненависти к современникам, раз от раза оказывает почтение классикам. Стихотворения-заклинания, составляющие поэму (или, скорее, цикл), посвящены, как и обещает обложка, Антихристу и Девам - то есть богиням народов мира, нечисти женского пола - фольклорной и авторской (есть даже стихотворение «Баба-Яга и аксолотль») - и просто девочкам с разными именами. Всё вместе - одновременно шутовской и экстатический гимн витальности, выраженной через агрессивную и сексуальную женскую независимость (см. повесть Бренера и Шурц «Бомбастика» - и естественно дополняющие тексты «Антихриста и Дев» иллюстрации). «О, трали-вали! / Богиня Кали / Трясёт боками, / Сучит ногами! // <...> Она танцует / И атакует / Одновременно, / Попеременно!» - и так далее, вплоть до футуристической зауми, эффектность которой оказывается неожиданно реликтового, камерного свойства.
Я - нимфоманка наизнанку. / Я - басурманка спозаранку. / Я - наперстянка всем цыганкам. / Я - городская каторжанка. // Чур! Чур! Чур!
Дмитрий Герчиков. Make Poetry Great Again. - СПб.: Транслит; Свободное марксистское издательство, 2018. - 44 с. - (Крафт)
Крошево из цитат, реалий, признаний, хорошо знакомых имён; то ли имитация шизореалистического, на грани афазии, языка поисковых запросов («сталин дружил с аллой пугочёвой», ну или в стихотворении про Тома Реддла: «том освенцим том освенцим / том том освенцим освенцим / освенцим освенцим / том том»), то ли манифест абсолютной разнузданности - когда уже всё равно, есть ли в письме хоть какой-то градус соотнесения с реальностью. В любом случае, это один из самых освежающих дебютов за последнее время. Деконструкция привычных (и приличных) путей сообщения Герчикову дороже, чем конвенции, - good for him. Возможна, конечно, и менее апологетическая оценка: некоторые решения кажутся продиктованными временем - в первую очередь это залихватское «трамповское» название книги, вполне отвечающее эпохе, которая отрывает цитаты от контекста, кидает их из контекста в контекст, не смущаясь тем, что они не пересекаются примерно нигде. Но Герчиков берёт массированной атакой, тетрисом из поп-культурных фрагментов на больших скоростях - в результате вопрос об ответственности снимается как-то сам собой.
но спиноза лейбниц кант феминистская мысль бродский / не пишут как разговаривать с людьми / юнг мишо нанси гугл поиск фуко / как разговаривать / как полюбить / мои мысли мои скакуны / кони клотта кони клотта на аничковом мосту / у вас что ли спросить // но вы только бухать зовёте кони уебанцы / детки гегельянцы
Екатерина Деришева. Точка отсчёта: Стихотворения и переводы. - М.: ЛитГОСТ, 2018. - 62 с.
Екатерина Деришева мыслит парадоксально и точно - приближаясь к манере Андрея Сен-Сенькова и настойчивому взлому языка, который отличает тексты Евгении Сусловой («слова съезжают в новое измерение // отталкиваются от конвенциональности // чтобы жить долго и счастливо / в момент прыжка»; «язык проворачивается с языком // система мышления непрерывно меняется / переводится с двоичной на десятичную // и ракурс поцелуя меняет значение // силой архимеда выталкивает частоты // влияющие на гурт момента»). Эротический подтекст в сочетании с языковым чутьём позволяет ей обыгрывать метафорические клише (вплоть до бытового юмора): здесь парадоксализм Деришевой кивает в сторону Веры Павловой. Такое афористичное и сверхкраткое верлибрическое письмо таит в себе опасность стирания индивидуальности, чревато созданием текстов «для перепостов» в духе трендовой в Америке «инстапоэзии». По счастью, Деришева от этого удерживается: присущий поэтессе словарь противится пролиферации вау-эффекта, предпочитая зыбкость, неоднозначность, двойное дно. В книгу включены переводы Деришевой из современного украинского поэта Лесика Панасюка - переводчице хорошо удаётся передать инаковость его голоса и встроиться в более плотное письмо.
немые швеи / вышивают по канве / пульсирующим криком
Дарья Суховей. По существу: Избранные шестистишья 2015-2017 годов / Предисл. В. Леденёва; послесл. А. Житенева. - М.: Новое литературное обозрение, 2018. - 192 с. - (Серия «Новая поэзия»).
Всякое обращение к жёстким формам - интересный и поучительный для других опыт, и выбранная Дарьей Суховей авторская форма шестистиший, существовавших изначально в виде фейсбук-сериала, а теперь вышедшая собранием лучших эпизодов, - форма на удивление богатая, поддающаяся различным трансформациям (впрочем, меньшую, но сопоставимую гибкость обнаруживают даже танкетки, где, казалось бы, негде развернуться). Шестистишия Суховей - фиксация голоса, труды некоей поэтической кухни, которая не может не работать: её отличает одновременно интроспективное внимание говорящей к себе, постоянная проверка верности тона, и парадоксализм, способный обнаружить пластичность смыслов описываемого мира. Как и поэзия Пригова, на которого Суховей явно оглядывается, перед нами также плоды явственно одинокого занятия - во многом этим объясняется эффект, который возникает в лучших текстах этой книги. Самоуглублённая, интровертная интонация сталкивается здесь с экспансивным, фонтанирующим текстопроизводством: трудно выдержать такой баланс, но у Суховей получается.
вчера ел мясо пил вино / вчера ел мясо / ушёл из класса / с площадки детской убежал / упал с дивана / перевернулся в маме
Андрей Черкасов. Метод от собак игрокам, шторы цвета устройств, наука острова. - Чебоксары: Free Poetry, 2018. - 36 с.
Эксперименты Андрея Черкасова с digital found poetry в новой книге превращаются в полноценное сотворчество с машиной: в основу положен некий знаменитый текст, в котором почти каждое слово заменено другим - тем, которое предлагает автозамена на смартфоне. Принципиально важен здесь ручной набор: его следов в тексте не остаётся, но он предполагается - и сообщает произведению дополнительную ценность, некое эхо вложенного труда. Текст, который подвергся этой процедуре, опознаётся с первых же строк: «Не день от пыли будет, братан, / значит станции согласны / привлечь инвестиции от потока игроков, / ширмы коллектива?» Синтаксическая структура, синтагматическое членение, не изменённые автозаменой частицы - остроконечные шеломы XII века торчат из книжки, как кроличьи уши из цилиндра фокусника. И как только это установлено, «Метод от собак игрокам» приобретает особую прелесть: оказывается, что энигматическая тарабарщина сохраняет гипнотический ритм эпоса; ощущение чего-то великого просвечивает сквозь внятную машинному разуму офисную терминологию. Прекрасная иллюстрация к понятию «удовольствие от текста».
Как дома, братан, не честная газета востока, / как раствор суток открылся. / Состава облик второй читать дальше анкет, / автопром давит на семью гирлянд, / воскресенье объединяет крышу / на смерть мира в Зоне; / кошечки, груди богов цемента.
Олег Чухонцев. Гласы и глоссы: Извлечения из ненаписанного. - М.: ОГИ, 2018. - 64 с.
Если предыдущая книга «уходящее из / выходящее за» производила впечатление отчётливо финальной, послесловия к замечательному поэтическому пути, то в новой книге Чухонцев доказывает, что ещё способен меняться: «гласы и глоссы» - собрание фрагментов, концептуальная осмысленность которого приближается к «Spolia» Марии Степановой. Тематика, разумеется, разнится: там, где у Степановой - трагедия войны и разобщённости, у Чухонцева - одинокое возделывание сада на обломках цельной речи, не очень радостная, но всё же победа жизни: «я последний эндемик заброшенной грядки, / беспородный отсевок, словесный сорняк, / потому и двоятся мои недостатки, / что одним я - поповник, другим - пастернак». С другой стороны, нынешняя практика Чухонцева, подбирающего и сохраняющего «извлечения из ненаписанного», фрагменты, лоскутки, яркие строки, с которыми жаль расстаться, даже палиндромы («тесен ужас: копоть топок сажу несет») сближают его письмо с «новыми эпиками», настаивающими на принципиально фрагментарном, «уставшем» и оттого экономном мире (см. предисловие Алексея Конакова к недавней книге Арсения Ровинского). Едва ли Чухонцев учится у Степановой и Ровинского: логика собственного развития подталкивает его к созданию лоскутной формы, каждое лыко ложится в строку, копейка бережёт рубль, и экономность неожиданно оборачивается полнотой некоего эйдетического корпуса. Возможно, не стоит делать далекоидущих выводов: в конце концов, так же собирала свои поздние поэтические фрагменты и Анна Ахматова - и именно с поколением поэтов-модернистов Чухонцев ощущает родство, если судить по звоночкам из Ходасевича, Пастернака, Мандельштама, которые раздаются в этих фрагментах. Однако именно их осмысление как целостного высказывания делает их новым опытом, и неизбежные мысли о старости и смерти («стал забывать значенья слов», «всё мнилась высота / нам где-то там над нами / и вот она - лишь та [тщета] / где глина под ногами») не выглядят тривиальными ламентациями: «прости меня Творец я недостоин / и порученье мне не по плечу / да я не воин больше но я волен / и жить и умирать как я хочу». Ближе к концу, впрочем, появляются тексты, без которых книга вполне могла бы обойтись: «хорошо по Петровке пошляться в мошке-снежке, / с Колобовского плавно вырулить на Каретный, но / на дворе темно, как, прошу pardon'у, в прямой кишке / у афроамериканца - это политкорректно?» (нет, Олег Григорьевич). Впрочем, если Чухонцев ставил своей целью безжалостное наблюдение за поэтической машиной в своей голове, включение этого и ещё нескольких подобных текстов - акт честности.
дверь в будущее пусть оно / давнопрошедшее и мысленно / жизнь проживи ещё раз но / с поправкой что она-то истинна
Китайская поэзия сегодня / Сост. Н. Азарова, Ю. Дрейзис. - М.: Культурная революция, 2017. - 288 с. - (Мировые поэтические практики).
Первая книга в серии «Мировые поэтические практики» вышла к Московской биеннале поэтов, главным гостем которой был Китай - более масштабных гастролей китайских поэтов в России ещё не случалось. Эта антология, подготовленная Наталией Азаровой и Юлией Дрейзис, - взгляд на то, что происходит с китайской поэзией в последние десятилетия. Разобраться в этом помогает и сверхкраткое введение Дрейзис, рассказывающее о «туманной» поэзии 1980-х (как часто бывает, пейоративный термин, описывающий литературную школу, был взят этой школой на вооружение), поэтах поколения 1990-х, больше ориентированных на западное письмо, поэзии «телесного низа» 2000-х, направленной на эпатаж и радикальную исповедальность. Здесь же говорится о полемике «народников» и «интеллектуалов», отдалённо напоминающей русский спор славянофилов и западников, который длится в разных итерациях больше двухсот лет. Каждой подборке предпослана биографическая справка и краткая характеристика поэтики. Для авторов антологии характерна актуальная для всего мира проблематизация субъекта (Чжоу Лунью, Юй Цзянь), иногда дробящегося и расщепляющегося, - или, наоборот, размывание границы между субъектом и объектом (Оуэн Цзянхе, Ян Сяобинь). Пожалуй, самое волнующее здесь - происходящее прямо на глазах, в диахронической логике антологии, переосмысление образов и/или формальной организации традиционной китайской поэтики (Юй Цзянь, Ян Лянь, Сунь Вэньбо, Сюаньюань Шикэ, Бай Хуа: «в династии цин / поэт не служил, сохраняя лицо / пил вино меж опадающих лепестков, ветер был мягок, солнце изящно / вода озёр сверхизобильна / две утки навстречу ветра плывут / в совершенном безразличьи друг к другу» - перевод Владимира Аристова). Ещё один аспект - социальный/политический: многие тексты, говорящие, например, о политической стагнации («культурной революции посвящённые / покаянные съезды превратились в мелкие сходки / мелкие сходки превратились в молчаливые воспоминания / воспоминания превратились в записи одиночек» - Янь Ли, перевод Дмитрия Кузьмина) кажутся прямо-таки родственными российской гражданской лирике; тексты таких поэтесс, как Чжай Юнмин (у которой, между прочим, есть посвящение Ахматовой), говорят об актуальности в китайской поэзии феминистской повестки. Вообще говоря, сопоставлять китайских авторов с русскими на уровне отдельных поэтик - занятие увлекательное. Скажем, в стихах Чжэн Сяоцюн можно найти параллели к текстам Галины Рымбу, а Хань Дун оказывается почти что побратимом Дмитрия Данилова: «большая пагода диких гусей / что вообще нам о ней известно? / толпы спешат сюда издалека / хотят вскарабкаться / хоть раз быть героем / а есть кто повторно приходит побыть им / или вообще много раз / и те лузеры / и те толстяки / друг за другом карабкаются / чтобы побыть героями / потом они слезают вниз / ныряют в городские улицы / раз и их уже нет» - перевод Наталии Азаровой; разумеется, при таких сопоставлениях нельзя забывать, что между китайским автором и русским читателем стоит посредник-переводчик. В конце антологии публикуются интервью с поэтами: им задают вопросы о поэтическом языке, о китайской поэтической традиции и современности, о поэзии в интернете.
раскрыв недурно отпечатанную программку, ты видишь / иллюзию ночи: луна - больного холерой - лицо. / он сидит в парке на каменной лавке. горечь потери отца / как дешёвая гадкая водка сотрясает его естество. видишь / его рассеянный взгляд зафиксировался на высохших хризантемах (Сунь Вэньбо, перевод Алёши Прокопьева и Юлии Дрейзис)
тигру мы говорим «тигр», ослику мы говорим «ослик». но как обращаться к тебе, громадная тварь? (Си Чуань, перевод Станислава Снытко)
один собирает траву, другой подбирает небо / трава или небо - на время данная ссуда / молодые легко относятся ко времени, / а старики сожалеют о днях былой славы / в одном диком зайце вмещается вся бесконечность вида, / жующего, поднимая и опуская голову в травы - иная затасканность повторения, / когда, подавившись твёрдым стеблем, / тот, кто был одним и являл собой нечто, / вливается в немой хаос.
(Хань Бо, перевод Аллы Горбуновой)
+
Лев Оборин. Будьте первым, кому это понравится: Книга восьмистиший. - М.: Стеклограф, 2018. - 92 с.
По собственному уверению Льва Оборина, роль восьмистиший как проекта - а то был именно проект - вначале была чисто инструментальной: они начинались как способ внутреннего растормаживания, «вроде разогрева мотора перед более важными делами или попыткой преодолеть молчание», «возникали в режиме почти автоматического письма» - и лишь затем обрели самоценность. Сообразно этому, книга и разделена на две части: первые пятьдесят текстов - те, что писались как черновик черновика, и следующие тридцать - те, что сочинялись уже ради самих себя. Было бы интересно усмотреть различия в устройстве текстов первой и второй части; мне пока не удалось. Зато (кажется) удалось ухватить - ну, замысел не замысел, всё-таки это - проект такого свойства, что роль рационального начала в нём преувеличивать не стоит, - но интуицию, которая здесь в основе всего (и которая - одна из основных сил, образующих поэтическое вещество как таковое; вполне можно считать, что здесь оно - в чистом виде, не обременённое иными, сторонними ему задачами, пробует свои возможности, удивляется им). Здесь уловлено - и многократно воспроизводится, на разных материалах, из разных точек - движение, порождающее структуру стихотворения, его ритмы, его звуковую ткань, прокладывающее дорогу смыслу. Быть, значит, первым, кому это понравится? - А пожалуй, буду!
- вы сьмистишия ненужные / никому никому / вы ухо́дите нагруженные / моим временем во тьму / - зря изволишь беспокоиться / не во тьму не в народ / а туда где можно встроиться / и дополнить общий код
Ольга Балла