Воздух, рецензии
Выложен «Воздух» № 1’2016 (Галина Рымбу, Ирина Шостаковская, Лида Юсупова, Екатерина Соколова, Кирилл Корчагин, Станислав Львовский, Николай Звягинцев, Янис Синайко, Александр Авербух, Владимир Аристов, Андрей Сен-Сеньков, Мария Степанова, Ольга Машинец, Дмитрий Дейч, Михайло Григорив, Леннарт Шёгрен, Шамшад Абдуллаев о Хамдаме Закирове и многое другое).
Как обычно, вывешиваю ниже свои рецензии из номера.
Полина Барскова. Хозяин сада
Предисл. И. Сандомирской. - СПб.: Книжные мастерские, 2015. - 120 с. - (Новые стихи. Практика).
Стихи Полины Барсковой всегда отличались недоверием к тому умению, которым она обладает, - к возможности безукоризненной красивой и правильной поэтической речи. Эти стихи назначают себе испытания, ставят себе подножки, переодеваются в рубище. Как указывает в предисловии Ирина Сандомирская, это - во многом - стихи о стыде, а стыд естественным образом выражается через то, что считается постыдным, - человеческую физиологию. Речь Барсковой проходит через двойной фильтр формального излома и эстетизации антиэстетического. Новые стихи вслед за «Прямым управлением» и «Сообщением Ариэля» деконструируют важную для Барсковой мифологию петербургской/ленинградской культуры, находят оживляющие крючки литературной традиции (см., например, стихотворение «Книга джунглей» о мангусте, приобретённом Чеховым; примечательно, что этот эпизод должен, казалось бы, быть уникальным - мало ли в двадцать раз более известных историй о Чехове, - но к нему же обращается в своей повести «Остров Цейлон» украинский прозаик Михаил Назаренко). Впрочем, кажется, что в «Хозяине сада» происходит принципиальное укрупнение: Барскову занимают уже не столько трагические культурные коды конкретной традиции, сколько общие, глобальные мотивы смерти, распада, времени, стыда: конкретные сюжеты - не сказать что сводятся к иллюстративному материалу, но явно отступают с первого плана, оставаясь при этом на авансцене в прозе Барсковой.
Когда за каждым из невзрачных, сладких нас / Повадишься ходить в свой санитарный час, / Услышишь дрязг и плач, так звякает посуда, / Когда её сдают, услышишь вонь и вой, / Но мы не будем твой / Но мы не будем твой: / Мы жили вкруг него и наблюдали чудо.
Наталья Горбаневская. Избранные стихотворения
Сост. И. Булатовский; предисл. Д. Давыдова; послесл. Т. Венцловы, П. Барсковой, И. Булатовского. - СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. - 296 с.
Избранное Натальи Горбаневской вышло через два года после её смерти. Прижизненных книг избранного у Горбаневской выходило как минимум три, две - относительно недавно, но в них не включались стихи последнего, 2013 года: Наталья Евгеньевна ушла на новом взлёте своей поэтики, одновременно мудрой и властно-лёгкой. Впрочем, это собрание обращает на себя внимание как раз ещё и благодаря «составительскому» отношению к лёгкости. Его составил Игорь Булатовский, один из любимых поэтов Горбаневской в последние годы её жизни. Интересно и поучительно наблюдать, как он выбирает из стихов Горбаневской то, что ближе ему - автору, для которого принципиально важна усложнённость синтаксиса и структуры текста (Всё было без толку. Извёстка / на стены шлёпалась враздрызг, / и кровля не ложилась жёстко, / но оползала. Кабы риск // на всё махнуть и поселиться / в сих недостроенных стенах / был невелик... Но повилица / стеблями цепкими на нас // глядела в щели, лезла пакля / с исподу драночной щепы, / и крыша плакала... - периоды такой длины характерны для поэзии Булатовского, но редки у Горбаневской; думается, можно назвать их истоком поэзию раннего Пастернака). Одновременно эта тенденция создаёт правильное, в целом, впечатление последовательного освобождения цельной поэтики Горбаневской, выхода из напряжённых поисков, движения к легчайшей форме - в частности, форме восьмистишия, о которой не в первый раз пишет в предисловии к книге Данила Давыдов. «Избранные стихотворения» могут служить прекрасным введением в поэзию Натальи Горбаневской, но это не отменяет необходимости издания всего её корпуса.
Как андерсовской армии солдат, / как андерсеновский солдатик, / я не при деле. Я стихослагатель, / печально не умеющий солгать. (1962)
Аще око затронет зараза / пересохшей травы вырви-глаза, / всё же глаза не вырви, не рви / из орбиты, не трогай хрусталик, / ты ж не чудик, не калик-моргалик, / не умри, не замри, не моргни. (2011)
Григорий Кружков. Холодно-горячо
Ozolnieki: Literature Without Borders, 2015. - 72 lpp.
Новая книга знаменитого поэта и переводчика закрепляет принципиальное для него обращение к классической традиции - в том числе в тех случаях, когда это обращение за утешением. Здесь находится место даже сентенциям вроде Люди древние / Жили лучше, / Задушевнее - вроде бы пассеистическим, но уместным в контексте соотнесённости поэзии Кружкова с классиками прошлого, для которых он нашёл русские созвучия; то, как поэтическая мысль одного автора может заражать и заряжать другого, толкая на создание нового, самостоятельного текста «по мотивам», лучше всего видно на примере стихотворения «Могила графов Арунделов в Чичестерском соборе», где исходным посылом послужило стихотворение Филипа Ларкина, но затем его затмило посещение того самого собора, в конечном счёте вызвавшее к жизни вполне оригинальный текст. Впрочем, почти везде настаивая на классичности звучания, Кружков отметает подозрения в пассеизме аргументом, который нельзя верифицировать, но можно ощутить, - отсылкой к набоковской тайне та-та, та-та-та-та, та-та. В этой книге много горечи, но остаётся кружковская способность удивляться, как в стихотворении «Театр Лорки», где поэт становится свидетелем внезапного, случайно - или божественным наитием - образовавшегося уличного спектакля. Здесь есть место и игре, склонность к которой всегда счастливо отзывалась в кружковских переводах (см. фигурное стихотворение «представьте такую картинку...»), и сами новые переводы - из Йейтса, Одена и Монтале.
Стрелки распявшиеся / вот так / на без четверти три // Весы уравновесившие / оба плеча / вину и печаль // Стихи / как остановившиеся часы
Мария Степанова. Spolia
М.: Новое издательство, 2015. - 60 с.
Новая книга стихов Марии Степановой разительно отличается от предыдущих: это своего рода автодокументация распада поэтической цельности, перехода от принципиальной связности (которая в 2000-е оформлялась даже в длинных нарративных текстах с единой структурой и персонажной системой) к принципиальной фрагментарности. То, что составляло мастерство Степановой в прежних сборниках, разламывается, чтобы случайным образом расположиться в рельефе новых строений, собранных из хаотичных впечатлений последнего времени. На то, что общность замысла здесь сохраняется, указывает и то, что второй цикл, «Война зверей и животных», в авторском определении - поэма; да, это эпос, где оглядывающийся, пытающийся ретранслировать и осмыслять приходящие со всех сторон агрессивные сигналы (фашист мышаст ушаст душист / и мшист и голенаст / но воздух знает, что не фашист / никто из вас и нас) сочинитель - одно из главных действующих лиц, если не вовсе страдающий эпический герой. Перед нами книга как следствие потрясения (в связи, вероятно, с украинской войной и сопутствующим ей общественным безумием). Фиксация травматической речи (здесь есть стихотворения-прослойки, «вспомогательные» стихотворения), поиск товарищей по этой речи (отсюда второе стихотворение книги, перечисляющее поэтов от Пушкина до Барсковой) и новый поиск себя (положите мне руку на я, и я уступлю желанью), попытка разобраться, как всё это выглядит со стороны. В предыдущей книге, «Киреевском», Степанова внезапно оказалась на одной территории с Линор Горалик - на территории работы с «народным бессознательным», выраженным в фольклорном пении (интересно, из насколько разных мест они к этому пришли). В новой книге фольклор, советские песни, цитаты из «Слова о полку Игореве», античные метры - spolia, трогательная в своей неуместности красота, и только метапозиция автора позволяет сказать, что в будущем по этим оттянутым новой реальностью из старой поэтики украшениям памятники этой реальности и будут помнить.
так с чем же граничит Россия сказал больной / сам знаешь с чем граничит - сказал больной / и каждая пядь её земли, / и каждый шаг в её пыли / это шаг перед досмотром / по нейтральной полосе // и небо придвинулось близко / и смотрит во все глаза («Spolia»)
кто ж не хочет / тихого дону попить из дедовой кружки / и вернуться назад, утираясь / и на даче мангал разводить / посыпая окрошку укропом // засыпая землёй («Война зверей и животных»)
Также в номере можно прочитать рецензию на переведенную мной книгу стихов Юстыны Баргельской.
Как обычно, вывешиваю ниже свои рецензии из номера.
Полина Барскова. Хозяин сада
Предисл. И. Сандомирской. - СПб.: Книжные мастерские, 2015. - 120 с. - (Новые стихи. Практика).
Стихи Полины Барсковой всегда отличались недоверием к тому умению, которым она обладает, - к возможности безукоризненной красивой и правильной поэтической речи. Эти стихи назначают себе испытания, ставят себе подножки, переодеваются в рубище. Как указывает в предисловии Ирина Сандомирская, это - во многом - стихи о стыде, а стыд естественным образом выражается через то, что считается постыдным, - человеческую физиологию. Речь Барсковой проходит через двойной фильтр формального излома и эстетизации антиэстетического. Новые стихи вслед за «Прямым управлением» и «Сообщением Ариэля» деконструируют важную для Барсковой мифологию петербургской/ленинградской культуры, находят оживляющие крючки литературной традиции (см., например, стихотворение «Книга джунглей» о мангусте, приобретённом Чеховым; примечательно, что этот эпизод должен, казалось бы, быть уникальным - мало ли в двадцать раз более известных историй о Чехове, - но к нему же обращается в своей повести «Остров Цейлон» украинский прозаик Михаил Назаренко). Впрочем, кажется, что в «Хозяине сада» происходит принципиальное укрупнение: Барскову занимают уже не столько трагические культурные коды конкретной традиции, сколько общие, глобальные мотивы смерти, распада, времени, стыда: конкретные сюжеты - не сказать что сводятся к иллюстративному материалу, но явно отступают с первого плана, оставаясь при этом на авансцене в прозе Барсковой.
Когда за каждым из невзрачных, сладких нас / Повадишься ходить в свой санитарный час, / Услышишь дрязг и плач, так звякает посуда, / Когда её сдают, услышишь вонь и вой, / Но мы не будем твой / Но мы не будем твой: / Мы жили вкруг него и наблюдали чудо.
Наталья Горбаневская. Избранные стихотворения
Сост. И. Булатовский; предисл. Д. Давыдова; послесл. Т. Венцловы, П. Барсковой, И. Булатовского. - СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. - 296 с.
Избранное Натальи Горбаневской вышло через два года после её смерти. Прижизненных книг избранного у Горбаневской выходило как минимум три, две - относительно недавно, но в них не включались стихи последнего, 2013 года: Наталья Евгеньевна ушла на новом взлёте своей поэтики, одновременно мудрой и властно-лёгкой. Впрочем, это собрание обращает на себя внимание как раз ещё и благодаря «составительскому» отношению к лёгкости. Его составил Игорь Булатовский, один из любимых поэтов Горбаневской в последние годы её жизни. Интересно и поучительно наблюдать, как он выбирает из стихов Горбаневской то, что ближе ему - автору, для которого принципиально важна усложнённость синтаксиса и структуры текста (Всё было без толку. Извёстка / на стены шлёпалась враздрызг, / и кровля не ложилась жёстко, / но оползала. Кабы риск // на всё махнуть и поселиться / в сих недостроенных стенах / был невелик... Но повилица / стеблями цепкими на нас // глядела в щели, лезла пакля / с исподу драночной щепы, / и крыша плакала... - периоды такой длины характерны для поэзии Булатовского, но редки у Горбаневской; думается, можно назвать их истоком поэзию раннего Пастернака). Одновременно эта тенденция создаёт правильное, в целом, впечатление последовательного освобождения цельной поэтики Горбаневской, выхода из напряжённых поисков, движения к легчайшей форме - в частности, форме восьмистишия, о которой не в первый раз пишет в предисловии к книге Данила Давыдов. «Избранные стихотворения» могут служить прекрасным введением в поэзию Натальи Горбаневской, но это не отменяет необходимости издания всего её корпуса.
Как андерсовской армии солдат, / как андерсеновский солдатик, / я не при деле. Я стихослагатель, / печально не умеющий солгать. (1962)
Аще око затронет зараза / пересохшей травы вырви-глаза, / всё же глаза не вырви, не рви / из орбиты, не трогай хрусталик, / ты ж не чудик, не калик-моргалик, / не умри, не замри, не моргни. (2011)
Григорий Кружков. Холодно-горячо
Ozolnieki: Literature Without Borders, 2015. - 72 lpp.
Новая книга знаменитого поэта и переводчика закрепляет принципиальное для него обращение к классической традиции - в том числе в тех случаях, когда это обращение за утешением. Здесь находится место даже сентенциям вроде Люди древние / Жили лучше, / Задушевнее - вроде бы пассеистическим, но уместным в контексте соотнесённости поэзии Кружкова с классиками прошлого, для которых он нашёл русские созвучия; то, как поэтическая мысль одного автора может заражать и заряжать другого, толкая на создание нового, самостоятельного текста «по мотивам», лучше всего видно на примере стихотворения «Могила графов Арунделов в Чичестерском соборе», где исходным посылом послужило стихотворение Филипа Ларкина, но затем его затмило посещение того самого собора, в конечном счёте вызвавшее к жизни вполне оригинальный текст. Впрочем, почти везде настаивая на классичности звучания, Кружков отметает подозрения в пассеизме аргументом, который нельзя верифицировать, но можно ощутить, - отсылкой к набоковской тайне та-та, та-та-та-та, та-та. В этой книге много горечи, но остаётся кружковская способность удивляться, как в стихотворении «Театр Лорки», где поэт становится свидетелем внезапного, случайно - или божественным наитием - образовавшегося уличного спектакля. Здесь есть место и игре, склонность к которой всегда счастливо отзывалась в кружковских переводах (см. фигурное стихотворение «представьте такую картинку...»), и сами новые переводы - из Йейтса, Одена и Монтале.
Стрелки распявшиеся / вот так / на без четверти три // Весы уравновесившие / оба плеча / вину и печаль // Стихи / как остановившиеся часы
Мария Степанова. Spolia
М.: Новое издательство, 2015. - 60 с.
Новая книга стихов Марии Степановой разительно отличается от предыдущих: это своего рода автодокументация распада поэтической цельности, перехода от принципиальной связности (которая в 2000-е оформлялась даже в длинных нарративных текстах с единой структурой и персонажной системой) к принципиальной фрагментарности. То, что составляло мастерство Степановой в прежних сборниках, разламывается, чтобы случайным образом расположиться в рельефе новых строений, собранных из хаотичных впечатлений последнего времени. На то, что общность замысла здесь сохраняется, указывает и то, что второй цикл, «Война зверей и животных», в авторском определении - поэма; да, это эпос, где оглядывающийся, пытающийся ретранслировать и осмыслять приходящие со всех сторон агрессивные сигналы (фашист мышаст ушаст душист / и мшист и голенаст / но воздух знает, что не фашист / никто из вас и нас) сочинитель - одно из главных действующих лиц, если не вовсе страдающий эпический герой. Перед нами книга как следствие потрясения (в связи, вероятно, с украинской войной и сопутствующим ей общественным безумием). Фиксация травматической речи (здесь есть стихотворения-прослойки, «вспомогательные» стихотворения), поиск товарищей по этой речи (отсюда второе стихотворение книги, перечисляющее поэтов от Пушкина до Барсковой) и новый поиск себя (положите мне руку на я, и я уступлю желанью), попытка разобраться, как всё это выглядит со стороны. В предыдущей книге, «Киреевском», Степанова внезапно оказалась на одной территории с Линор Горалик - на территории работы с «народным бессознательным», выраженным в фольклорном пении (интересно, из насколько разных мест они к этому пришли). В новой книге фольклор, советские песни, цитаты из «Слова о полку Игореве», античные метры - spolia, трогательная в своей неуместности красота, и только метапозиция автора позволяет сказать, что в будущем по этим оттянутым новой реальностью из старой поэтики украшениям памятники этой реальности и будут помнить.
так с чем же граничит Россия сказал больной / сам знаешь с чем граничит - сказал больной / и каждая пядь её земли, / и каждый шаг в её пыли / это шаг перед досмотром / по нейтральной полосе // и небо придвинулось близко / и смотрит во все глаза («Spolia»)
кто ж не хочет / тихого дону попить из дедовой кружки / и вернуться назад, утираясь / и на даче мангал разводить / посыпая окрошку укропом // засыпая землёй («Война зверей и животных»)
Также в номере можно прочитать рецензию на переведенную мной книгу стихов Юстыны Баргельской.