Степа
Сейчас мама сказала, что еще 11 сентября умер Степа.
Не хотела мне говорить, пока я сдавал экзамены в аспирантуру.
Это его сначала звали Трепанг - его так прозвал папа. Потом я стал выпускать бумажный журнал «Трепанг», про такс. Подшивка до сих пор лежит где-то у папы в шкафу.
Он был радостью, стыдно вспомнить, что можно было из-за него раздражаться (заливисто и подолгу лаял, был жутко ревнив). Нам он достался восьми месяцев, с паспортом - чистокровный. Его посадили в спортивную сумку и так везли; когда его оттуда вынули, удивились: какой же длинный! В тот же вечер он лег на диван и показал нам пузо: значит, признал.
Сначала он выбрал меня, но потом мы уехали отдыхать в Сочи, а когда вернулись, он навсегда отдал предпочтение маме. Когда маме нужно было подниматься на второй этаж нашего подмосковного дома, он лез за ней по лестнице. Спать устраивался всегда тоже рядом с ней, рычал при приближении. Рос в длину, набирал вес, но не был таким уж сибаритом: любил побегать и поплавать. Мы с ним ездили на Кратовское озеро.
Лет в 13 у меня была настоящая таксофилия: я выпускал этот самый «Трепанг» - печатал на струйном принтере, рисовал обложки, писал статьи и стихи; запоем читал книги о таксах и не уставал любоваться своей таксой. Точно так же любили его все: когда папа купил цифровой фотоаппарат, компьютер заполнился Степой. На каминной полке скопилась пестрая, разномастная, разноразмерная коллекция такс: стеклянных, деревянных, глиняных, пластмассовых, чугунных, нарисованных на бумаге; живой таксик бегал по дому, а в эту самую комнату с коллекцией забегал обычно, когда кто-то из хозяев уходил: он вставал задними лапами на подлокотник дивана, а передними на подоконник, и провожал уходящего, глядя в окно. Стекло до сих пор в масляных следах. Это следы от его носа.
Степа несколько раз сильно болел: живот у таксы низко, и он простужался зимой в Подмосковье. Однажды у него отнялись ноги; ветеринары посоветовали «прекратить мучения животного» - усыпить. «Как бы не так», - сказал папа, и вдвоем с мамой они выходили Степу: кололи ему какие-то розовые лекарства, держали в тепле - и он поправился. Во время болезни ему по совету врачей купили комбинезон, и он в нем выздоровел - но с тех пор не мог его видеть. Когда его потом как-то раз одели в этот комбинезон, он тут же стал волочить ноги; испугались, что у него рецидив, но чуть только его раздели, он снова резво забегал. Хитрил.
Я уже давно живу в Москве - и его видел в эти годы не очень часто. А родители с ним были каждый день.
В последний свой день он проводил папу до калитки; гонялся за кошкой; поел. К вечеру ему стало плохо. Приехал ветеринар, сказал - плеврит. Потом Степа перестал дышать. Ему делали искуственное дыхание; сердце забилось, он очнулся, задышал; открыл глаза; повел глазом, как он умел - окинул взглядом всех, собравшихся вокруг него. Закрыл глаза и умер.
Было ему 11 лет и 11 месяцев.
Не хотела мне говорить, пока я сдавал экзамены в аспирантуру.
Это его сначала звали Трепанг - его так прозвал папа. Потом я стал выпускать бумажный журнал «Трепанг», про такс. Подшивка до сих пор лежит где-то у папы в шкафу.
Он был радостью, стыдно вспомнить, что можно было из-за него раздражаться (заливисто и подолгу лаял, был жутко ревнив). Нам он достался восьми месяцев, с паспортом - чистокровный. Его посадили в спортивную сумку и так везли; когда его оттуда вынули, удивились: какой же длинный! В тот же вечер он лег на диван и показал нам пузо: значит, признал.
Сначала он выбрал меня, но потом мы уехали отдыхать в Сочи, а когда вернулись, он навсегда отдал предпочтение маме. Когда маме нужно было подниматься на второй этаж нашего подмосковного дома, он лез за ней по лестнице. Спать устраивался всегда тоже рядом с ней, рычал при приближении. Рос в длину, набирал вес, но не был таким уж сибаритом: любил побегать и поплавать. Мы с ним ездили на Кратовское озеро.
Лет в 13 у меня была настоящая таксофилия: я выпускал этот самый «Трепанг» - печатал на струйном принтере, рисовал обложки, писал статьи и стихи; запоем читал книги о таксах и не уставал любоваться своей таксой. Точно так же любили его все: когда папа купил цифровой фотоаппарат, компьютер заполнился Степой. На каминной полке скопилась пестрая, разномастная, разноразмерная коллекция такс: стеклянных, деревянных, глиняных, пластмассовых, чугунных, нарисованных на бумаге; живой таксик бегал по дому, а в эту самую комнату с коллекцией забегал обычно, когда кто-то из хозяев уходил: он вставал задними лапами на подлокотник дивана, а передними на подоконник, и провожал уходящего, глядя в окно. Стекло до сих пор в масляных следах. Это следы от его носа.
Степа несколько раз сильно болел: живот у таксы низко, и он простужался зимой в Подмосковье. Однажды у него отнялись ноги; ветеринары посоветовали «прекратить мучения животного» - усыпить. «Как бы не так», - сказал папа, и вдвоем с мамой они выходили Степу: кололи ему какие-то розовые лекарства, держали в тепле - и он поправился. Во время болезни ему по совету врачей купили комбинезон, и он в нем выздоровел - но с тех пор не мог его видеть. Когда его потом как-то раз одели в этот комбинезон, он тут же стал волочить ноги; испугались, что у него рецидив, но чуть только его раздели, он снова резво забегал. Хитрил.
Я уже давно живу в Москве - и его видел в эти годы не очень часто. А родители с ним были каждый день.
В последний свой день он проводил папу до калитки; гонялся за кошкой; поел. К вечеру ему стало плохо. Приехал ветеринар, сказал - плеврит. Потом Степа перестал дышать. Ему делали искуственное дыхание; сердце забилось, он очнулся, задышал; открыл глаза; повел глазом, как он умел - окинул взглядом всех, собравшихся вокруг него. Закрыл глаза и умер.
Было ему 11 лет и 11 месяцев.