Пути Господни неисповедимы
Далеко-далеко на востоке, почти на краю мира, раскинула свои широкие рукава могучая горная страна. Сорок дней и сорок ночей неустанного движения понадобиться простому смертному для того, чтобы пересечь ее от одного края до другого. Но это только в том случае, если отважившийся на такое рискованное путешествие хорошо сложен и не боится бросить вызов стихии, которая даже в теплое время года здесь показывает свой крутой нрав.
Птицы, замирают на лету, суеверно склоняя головы перед заснеженными вершинами, будто бы умудренными своей сединой, а облака, те и вовсе падают ниц, не в силах сдержать разрывающего их на части восторга. Подножия этих исполинов весной и летом утопают в пряной зелени лесов, орошаемых стремительными обрывистыми реками, меж тем как скалистые остроконечья остаются безжизненными и одинокими. В недрах одной из таких головокружительных вершин таится небольшая пещера. Не остается сомнений в том, что с глубокой древности она была обитаема первобытными людьми. Слишком уж укромный и тихий уголок, скрытый от нежелательных наблюдателей массивными валунами, нарочно сброшенными миллионы лет назад чьей-то властной рукой. Говорят «свято место пусто не бывает». Так уж верно, и в наши дни пещера не пустовала. В ней поселился монах-отшельник, один из тех поперек кого молва бежит-обгоняет. И ладно бы во благо, а то совсем житья человеку нет. Ушел от мира, думал уединения искать. Но не тут-то было. И хорошо еще, что не каждый на такую высоту отважится подняться, а то бы выжили его из обиталища. Ставят палатки, костры жгут, гитары. Как будто места мало на земле.
Но история эта начинается, разумеется, не в сырой холодной пещере, а за несколько тысяч миль от нее, в шумном и неспокойном городе Нью-Йорке, куда молодой Алешка, приехал «покорять свою Америку». Говорят молодость как копирка, что снаружи, то вскорости и внутри окажется. И верно, получив однажды зарплату директора среднего российского банка за то, что месяц разносил кому-то пиццу, парень помял в руках стопочку новеньких зеленых банкнот, понюхал их для верности, словно по запаху мог определить подлинность и купил свою первую в жизни машину. Дальше все понеслось как в тумане. Работа, дом, снова работа, много-много работы, нет, колоссально много работы. День за днем и год за годом, неспешно, словно муравей толкающий вперед себя тяжеленную, но чрезвычайно привлекательную дохлую муху, он взбирался все выше и выше на вершину этого покатого муравейника, пока наконец перед ним понемногу не начала открываться окружающая панорама. Тогда по этим последним пологим склонам тащить свою ношу ему стало совсем легко, даже привычно. За ушедшее время, он успел жениться (а как иначе), ведь чтобы остаться законным гражданином выбранной отчизны ему пришлось полюбить того, к кому быть может, при иных обстоятельствах, он никогда и не ощутил ничего возвышенного.
Алешка уже давно не развозил пиццу. Теперь он работал риелтором, и получалось это, надо сказать, у него с завидным успехом. Словом, средств хватало на все, и даже больше. И вот однажды, направляясь вечером к подземной парковке, где стоял его новенький Бентли, на порожках одной из очень дорогих пятизвездочных гостиниц он увидел бродягу. Человек, нисколько не смущаясь окружающей роскоши, сидел закутавшись в старый спальный мешок и что-то с аппетитом пережевывал. На земле перед ним валялась грязная кепка, служившая вероятно, местом сбора денег. Все это выглядело так нелепо, что мужчина даже остановился и, оторвав глаза от мобильника, уставился на сидящего. Первая мысль, которая пришла ему в голову была такой «И почему это, интересно, охрана не прогонит его?». Буд-то бы угадав фразу во взгляде смотрящего, бродяга ухмыльнулся и извергая из своего, несомненно зловонного рта, остатки недожеванной пищи вместе со слюной, ответил по-русски: «Им там всем плевать. Лишь бы не трогал никого и мусору после себя не оставлял».
Машинально, руководствуясь неведомым инстинктом, Алешка достал из кармана доллар и кинул в кепку со словами «Ты бы работать пошел лучше. В таком городе и нищенствовать! Просто немыслимо».
Бродяга смерил купюру глазами, будто оценивал, достаточно ли она хороша для него, после чего изрек:
- Ну а ты, работаешь.? И как? Счастлив?
Последние несколько лет никто не спрашивал Алешку, счастлив ли он. Есть ли у него деньги - да, красивая или как это принято говорить «сексуальная» ли жена - да, как на деле новая машина - тоже да, а вот про счастье, почему-то и разговоров не велось. И что вообще такое счастье? Счастье, ведь это когда у тебя не болит голова о том, что есть, где жить, когда женщина рядом, когда друзей полный телефон и на выходные можно полететь куда угодно. Если так, то вероятно да, он счастлив. Размышляя таким образом и уже подготовив, неизвестно зачем красноречивый и полный глубокомыслия и назидательности ответ для нищего Алешка оторвал взгляд от асфальтного люка, раскрыл было рот, но заметил, что на порожках гостиницы уже никого нет. Посмотрев во все стороны и убедившись, что человек каким-то образом ускользнул от него, он махнул рукой и побрел дальше через парк к своей машине.
Дома на столе от жены он нашел милую записку, исцелованную узнаваемой помадой, в которой сообщалось, что сегодня вечером она с подругами отмечает свой профессиональный праздник, так что ждать он ее должен никак не раньше одиннадцати. На плите дозревало как всегда безупречное жаркое, а по телевизору начиналась любимая передача. Навалив себе целую гору манящей мясной массы, он плюхнулся в кресло и водрузил ноги в черных кожаных туфлях на журнальный столик, а на колени поставил еду. Не прошло и минуты, как брюки из новой коллекции Максимо Дутти тут же покрылись мелкими каплями оранжевого жира. Он отставил тарелку, и расстегнув ремень, не снимая туфель стянул с себя испачканную вещь и бросил рядом, оставшись, таким образом, в трусах, белой рубашке с галстуком, и обуви с носками от которых пахло совсем не ландышевым ароматом. Комик по ящику продолжал рассказывать что-то страшно уморительное, потому что в продолжение его речи все время слышался закадровый хохот толпы, подтверждающий правомерность шуток.
Внезапно, Алешка посмотрел на себя со стороны. Вот он, слегка уже обрюзгший немолодой мужчина сидит здесь один, в этой огромной квартире, где один только стул стоит больше, чем зарабатывает в месяц житель какой-нибудь страны третьего мира. Он сидит и ест, хотя есть ему, в общем-то совершенно не хочется, а в это время женщина, которая вот уже с десяток лет делит с ним постель, с подругами допивает неизвестно какой по счету бокал шампанского, несомненно в окружении молодых ребят, которых привлекают такие вот «состоятельные американочки». В его квартире хватило бы места для целой детской команды, но вместе с тем, они так и не решились на то, чтобы иметь хоть одного единственного ребенка, все время ссылаясь на какие-то глупые отговорки. А его родные? Его друзья, те самые которые остались на Родине? Хоть раз он задумывался над тем, чтобы помочь им, используя имеющиеся возможности и средства? Нет! И все потому же, что слишком долго и тщательно устраивал свою собственную жизнь! Нет, он не счастлив. Несчастлив настолько, насколько может быть человек, получивший весь мир, но потерявший что-то главное, что-то сокровенное внутри себя самого.
Он вскочил с места и, подхватив телевизор на руки, швырнул его со всей силы об стену. Так как весил этот агрегат никак не меньше сотни фунтов, на стене после его удара образовалась заметная вмятина. Да и экран треснул так, что сквозь его жидкокристаллическую поверхность проступило вывернутое электронное нутро. К счастью, это заставило Алешку прийти в себя и не разрушить квартиру окончательно.
На следующий день он сообщил жене о том, что едет в Россию. На время. Решение это она восприняла намного лучше, чем ожидалась, и поинтересовалась только, сможет ли он найти себе такую же «достойную» работу после возвращения. Что ж, вполне резонный вопрос, если учесть, что в ближайшее время они планировали в кредит обновить как минимум две трети квартиры.
Точно также как много лет назад, простой светловолосый мальчишка стоял в потрепанных джинсах и футболке с одним единственным рюкзаком за плечами, озираясь по сторонам, словно затравленный зверек неосознанно втягивая голову в плечи, перед грядущей неизвестностью, точно также сейчас крупный немолодой мужчина в футболке с карикатурой на фермера и мандариновые плантации, стоял в аэропорту Кеннеди, огибаемый словно неподвижный валун волнами бушующей толпы. Это были самые долгие одиннадцать часов в его жизни, каждый из который без преувеличения ровнялся целому году. Неправы те, кто говорят, то воздух везде одинаков и деревья, самые обыкновенные ели и сосны на разных материках имеют один и тот же запах. Впервые наполнив легкие родным приторно-пряным ароматом детства, почти позабытым за столько лет, Алешка заплакал, хотя вероятно, и сам этого не понял. Ватные ноги несли его по маленьким улочкам родного города вдоль магазинов игрушек, мелких забегаловок и банков, а на встречу с хмурыми или до безобразия счастливыми лицами проносились создания, разодетые, деловитые и по-своему важные.
Не хватит и тысячи слов, чтобы описать его первую встречу с мамой. Низенькая, словно высушенная от нещадного солнца тряпочка, она смотрела на него все теми же добрыми и невероятно прекрасными глазами, которые он столько раз видел по ночам, а на утро бесследно забывал, будто бы ограждая себя от ненужной боли. Чистенький домик с мезонином в три комнаты, оказался настолько притягательным, что целую неделю Алешка не решался покинуть его стен и проститься пусть даже ненадолго со своей дорогой матерью.
Когда всполохи первого душевного костра понемногу улеглись, он смог оглядеться по сторонам. И посмотреть было на что. Жизнь текла своим чередом. Люди умирали, рождались, находили себе достойное применение; рос и город. Только он один, одинокий, потерявшийся мужчина, как будто застрял во временной петле с завязанными глазами, в погоне за выдуманной неизвестно кем целью. Еще он обнаружил, что его старушка за эти годы стала необыкновенно религиозной. По воскресеньям ходила в церковь, молилась утрами и вечерами, часто говорила о каком-то неведомом для него новом мире, где обитали ангелы и демоны.
В один из дней, мать вернулась домой со службы сияющая как начищенный до блеска медный грош.
- А знаешь, Алешенька, наши собираются в паломничество на Кавказ. Давай съездим? А то, кто знает, вернешься в свою Америку, и когда потом свидимся.
Идея эта Алешке очень понравилась. Он и сам подумывал о том, чтобы побольше повидать до отъезда, который был уже не за горами. Правда из всей сказанной матерью речи, он каким-то удивительным образом умудрился пропустить мимо ушей то, то путешествие это будет иметь некую специфику, отличную от того, что ему мнилось.
Когда в автобусе вместо положенного экскурсовода микрофон взял священник и вместе с сидящими затянул длинную и заунывную не то молитву не то песнь, Алешка «прозрел», но выходить было поздно. Через шесть часов непрерывных проповедей и толкований на Священное Писание, автобус остановился в одном из живописнейших горных ущелий перед массивными деревянными воротами N-го монастыря. Несмотря на все тяготы пути, оценив открывшуюся взору панораму мужчина взял назад все свои слова и сожаления в отношении путешествия. «Вот это горы! Вот это мощь!» - подумал он. «Не то, что эти тамошние холмики».
Исследовав монастырские окрестности в одиночестве, и прейдя в головокружительный восторг, Алешка уже собрался было на поиски своей оставленной группы, как вдруг заметил недалеко от себя маленькую хижину с заколоченными ставнями. Подойдя поближе, он заметил, что сквозь просветы меж бревен оконного проема, поблескивает что-то вроде огонька. Плотно зажмурив один глаз, а другой, насколько это было возможно, устремив в глубину окна, мужчина сумел разглядеть небольшую горящую лампадку и несколько икон на стене. В это время сзади послышался шорох. В испуге Алешка отскочил от окна и увидел выходящего из-за деревьев старичка с тяжеленной охапкой хвороста. Согнувшись под тяжестью своей непосильной ноши, тот еле держался на ногах, но все же продолжал медленно переступать своими худенькими ножками по направлению к дому.
Испуг моментально сменился жалостью, и Алешка что есть мочи бросился к старику, чтобы помочь. В хижине, которая оказалась полуразрушенной сторожкой заповедника, на удивление было тепло. На улице уже смеркалось и высокогорный воздух, прогретый за день, быстро остывал, вбирая в себя не весть откуда взявшуюся леденящую промозглость. Добрая половина жилища была заполнена сухими ветками вперемешку с ошметками древесной коры. Вероятно, старик заготавливал впрок. И не удивительно, с его здоровьем. Пока Алешка пытался придать этой древесной куче более или менее нормальный облик, хозяин преобразился, сменив свой серый балахон, на длинную черную рясу с большим железным крестом на груди. Затем он чиркнул спичкой, и в стенном проеме, недалеко от входа вспыхнул красноватый огонек. Водрузив на него котелок , старик повернулся к мужчине и посмотрел на него так, словно они уже много лет знали друг друга. И в самом деле, что-то в его глазах показалось Алешке смутно знакомым.
Усадив гостя за стол, и налив в тяжелую неизвестно каких годов глиняную кружку, своего травянистого пахучего варева, хозяин завел незатейливый разговор. Ни о чем. И так, будто бы между прочим, Алешка рассказал ему все о своей жизни. Рассказал, что называется как «на духу». А когда закончил, даже сам поразился, как это он отважился вывернуть душу незнакомому человеку. И так стало легко, так спокойно, как еще прежде не было. Словно у него в свои сорок с небольшим лет никогда ничего не болело, и вообще сам он не жил, а только порхал как перышко с места на место, без забот и проблем, гонимый чьим-то тихим дуновением.
Вышел он из сторожки и зашагал обратно в монастырь. Только переступил порог странноприимного дома, а там мать, да и все остальные как набросятся на него. Мол, где был? Целую ночь напролет искали!
Удивился Алешка. «Как это целую ночь, когда он только часа два как ушел от них?». Оказалось что уже ранние петухи на монастырском дворе кричат, возвещая о наступлении нового дня. «Вот так дела!». Рассказал тогда Алешка всем разом о том, что с ним приключилось. Тогда священник взял его за руку, повел в храм и поставил перед одной из икон в старой почерневшей оправе.
- Узнаешь?
Алешка не поверил своим глазам. С потемневшего холста, слегка улыбаясь одними только своими добрыми и большими глазами, на него смотрел тот самый старец, имя которого, он за горячностью беседы так и не удосужился узнать. А еще Алешка понял, что нищий на порожках гостиницы в самом центре Нью-Йорка, молодой парень, закутавшийся в старый спальный мешок смотрел на него все теми же глазами, в которых не было и тени смущения или недоверия, а только участливость и любовь.
Упал мужчина тогда на каменный пол и разрыдался. Теперь уж во весь голос без стеснения, и проплакал так неизвестно как долго. А когда окончил, подошел к священнику и взяв благословение отправился в горы. Ноги сами несли его, ведь он никогда прежде не бывал в этих местах. Добравшись до маленькой укромной пещеры, Алешка прижался спиной к холодной каменистой стене и явственно почувствовал родной пряный аромат, тот самый который впервые ощутил ступив на дорогую сердцу землю спустя столько лет. Так и остался в этой пещере.
А потом наши ставропольские альпинисты случайно покоряя очередную вершину, набрели на это тихое скалистое пристанище и зная об отшельнике, который уже в начале двадцать первого века коротал здесь свои дни, решили подсмотреть за его жилищем. Но разочаровались, потому что внутри никого не нашли. Ни то, что следов, даже, как говорят, духа человеческого не осталось. Только на одной из стен, маленькими ровными букавками были выцарапаны вот эти строки:
Господь! Как мало мне осталось, чтоб бремя зла преодолеть.
Порвать греха тугие цепи и наконец, Тебя узреть.
Прошу, дай мне чуть больше веры, и отгони туман сомнений,
Хотя бы раз позволь узнать, как это - в жизни не страдать…