Пятнадцать лет с ним и два года без него
Я считаю, что я знал его хорошо.
Долго, не очень близко. Но мне хочется думать, что срабатывал некий эффект попутчика, когда он делился со мной своими сомнениями, размышлениями, всегда только чем-то именно внутренним, лично его. Никогда не говорил о внешних, фактических делах, о том, что на самом деле происходит, о своих проектах, о делах. Если говорил о чем-то реально-существующем, то только в виде точек: купил дом, продал дом. Но очень много о своем отношении к происходящему - не знаю купить дом или продать дом... Никогда не говорил о людях, с кем вместе работал. А я никогда не спрашивал его о великих мира сего, потому что я не хотел чтобы он подумал, будто мне важно с кем он общается, а не сам он. Сам он был дороже всех их.
Почему-то многие, кто его знал, наверное лучше меня, старательно делают из него легенду и мажут портреты медом. Какой покойный был добрый, нежный, как он всех любил и одаривал своей любовью, добротой и нежностью... Ученики его любили, он так их просто обожал. Какой-то прямо Ленин и дети получается. И спорить не хочется, а все равно неправда. Об учениках говорил с досадой - пришла с репертуаром Полины Гагариной, а я ее должен учить? Учить взрослых девиц, которым звездянка ударила петь в караоке? То есть - учить петь в караоке взрослых девиц, которым звездянка ударила? Об учебе этой с досадой. О проектах чаще никак. И не просил ни поддержки, ни утешения. Я и советов не давал. Ладно, давал! Я говорил - купи доллары, купи доллары, переведи счета в валюту!
Тут много говорили о творчестве, как о неразведанных рудниках, из которых еще годы можно добывать творческие перлы. Ну, может для кого-то он этим голосом поет. А для меня он до сих пор этим голосом говорит. Слушаю, и слышу сквозь вокал тот его повседневный голос, которым он говорил. Что говорил. Как говорил. Это я-то, влюбившийся в его вокальные данные...
Вчера после концерта я купил бутылку массандровского портвейна, он единственный раз в жизни поздравил меня с днем рождения такой бутылкой, уже на новой квартире. Помянули. Вспомнили его, и все его глупости, и восемнадцать презервативов и библию, нет, библию не вспоминали, и какие-то глупые мелочи типа "сплюнь" или "только такие были, они в темноте светятся" или "тебе надо сюда поставить белый диван, а здесь повесить плазму, будут приходить твои друзья, садиться на диван и смотреть телевизор". Что может быть смешнее.
Не хочется уже говорить ему о любви, о чем-то большем.
Хочется сказать - дурак ты... и смеяться.