(no subject)
Последующий текст - не мое сочинение.
Приблизительно, месяц назад я навестила мою старенькую тетю Полю. Событие уже тем примечательное, что в последний раз я была у нее в гостях когда еще учились в институте, а, значит, больше 10 лет назад... Мама договорилась о встрече, но я опаздала, в итоге, они прождали нас до обеда, а потом сели есть без нас, мы успели только к чаю. Они - это тетя Поля и ее незамужняя дочь, невеста во Христе, Марина.
Мы шли по грязи вдоль берега Волги. Уже издали я увидела одинокую фигурку какого-то бурого цвета на сером фоне ноябрьской дороги в российской глубинке. Через несколько сот метров фигурка в первый раз помахала нам рукой, а потом, когда в ней уже можно было опознать мою коку Марину, кивала нам и делала приветственные знаки. Она постарела, еще больше осунулась, всегда черные глаза стали совсем угольными и показались мне теперь уже совсем детскими, еще более наивными, чем когда-то, когда она тайком от моего отца, атеиста, учила меня читать Отче наш. А вот улыбка осталась прежней, некрасивой, милой, застенчивой. Тетя Марина осознанно не вышла замуж: "Мы для этого не приспособлены", - говаривала она про себя и про мою мать. Старая, потерявшая всякий цвет шапка, и пальто висели на щуплых плечах. "Ну, здравствуй," - как всегда почти промяукала она, обняла меня и поцеловала в щеку. "Здравствуй, кока!"
Мы с мамой прошли через старый сад в дом: в будке у входной двери в дом, как всегда, лаяла, скалясь, и одновременно крутила хвостом очередная Жучка. Почему-то все собаки у тети Поли были похожи одна на другую. Марина придержала ее, и мы прошмыгнули в дом. По дороге мама рассказала мне, что недавно их ограбили. Я удивилась, что тут брать-то? Разве что принести чего... В разговор вступила Марина. Оказалось, им предложили провести газ (до этого топили дом печью) через кооператив, Марина и тетя Поля, каждая получает пенсию в 5 тысяч, копили какое-то, даже не могу представить себе какое, время 40 тысяч на газовый котел. Как-то летом во двор забралась цыганка, тетя Поля видела ее и прогнала, но, та, видно, спряталась где-то, и вытащила из комода все деньги. А через три дня пришли газовщики, тетушки хватились денег, а нашли только «серебряшки» - скомканную фольгу, в которой были завернуты деньги. И ведь Жучка не залаяла...
В доме все осталось, как прежде. Даже кошки сидели на прежних местах, конечно, уже не те, другие, но опять две, приблудные. Разница только в том, что когда-то этот маленький домишка казался мне больше, а нищита обстановки не так бросалась в глаза: у нас дома было немногоим лучше. Молодая избалованная столичная фифа смотрела на дом и его обитателей иными глазами.
Рядом с печью, там, где раньше был первый ход в подполье, красовался новехонький агрегат, поблескивал аллюминиевыми боками: люди добрые скинулись, помогли за котел заплатить. «Теперь у нас тепло,» - жмурится кока.
Тетя Поля сидит за столом. Она стала совсем старенькой, еще больше сгорбилась, но все еще ходит сама, сама в огороде копошится, сама еду готовит, теперь на газовой горелке.
Марина засуетилась, обе рады, и обе, перебивая друг друга, начали рассказывать новости, распрашивать обо мне, кивать и качать головами. Помянули отца, вспомнили былую молодость. И, вот, собственно, ради чего я и пишу все это предисловие, которое получилось, возможно, длинее самого рассказа, а точнее, письма в газету, которое написала тетя Поля, но которое так и не было опубликовано. Я пообещала, что его прочтут люди, в интернете.
***
«Дорогая газета ЗОЖ! Я являюсь Вашей подписчицей с 2004 года. Пишу первый раз. Мы живем вдвоем с дочерью, нам она (газета - прим. А.) очень нравится, читаем от корочки до корочки. Меня очень затронула статья в первом № газеты за 2009 год Коркиной О.Ф. «Не было ни детства, ни юности». Немного даже всплакнула. Появилось и у меня желание написать о своем тяжелом детстве, омытом слезами. Я тоже репрессированная.
А дело было так. Когда нас, детей, еще не было на свете, наш будущий папа в 1910 году, отсужив в действительной армии, приехал домой. В это время было трудно устроиться на работу. Раньше папа жил в деревне, и там остались родственники, которые занимались каткой валенок. Они предложили папе брать у них валенки и продавать их на рынке, а они будут папе сколько-то зарплату платить. Договорились. Папа стал к ним ходить за валенками за 10 километров и носил их в мешках. Долго ли папа так работал, я не знаю. Потом папа устроился на работу на хлебозавод. Женился, пошли родиться дети. Детей, нас, у мамы было восемь человек: шесть девочек и два мальчика. Своими силами, у папы было еще два брата, построили дом, братовья ему помогали. Они были уже устроены с жильем, и этот дом достался папе, так как папа был младший и при папе остались его родители и больная сестра. Дом вышел сорок квадратных метров в четыре окошка по лицу, и жило нас тринадцать человек: дедушка, бабушка, сестра и нас десятеро. Дедушка умер, я была маленькая.
В тридцатые годы началась пора раскулачивания, и нас причислили к кулакам. За то, что (отец - вставка А.) продавал валенки. В один трагический день папы с мамой дома не было, их отправили на принудительную работу, на железной дороге чистить снег. Приехали к нам на трех подводах, позвали кого-то из соседей, и в их присутствии начали выносить все из дома: стол, три железных кровати, стулья, комод, горку, с постели одеяло, подушки - мамино приданое, машинку швейную, ножную: мама сама нас обшивала; и сундук, где хранилось венчальное мамино платье, пуховый платок, пальто новое, несколько отрезов материала; большой цветок-пальму, сидел в деревянной кадушке. Погрузили все на сани и увезли. Оставили только худые одеяла, шитые из тряпок, и матраца, набитые сеном. Мама с папой узнали об этой беде дорогой, возвращаясь домой: кто-то им сказал. Придя домой, увидев пустые стена, зарыдали-заплакали. Эту ночь никто не спали. Спустя некоторое время приехали еще раз. Видят, что у нас ничего нет, стали стучать по стенам, что-то искали под обоями. Бабушка увидела на полу горшок детский, последний братик был маленький, около двух лет, бабушка и показала им, вот где ищите золото-то. Так они чем-то ей пригрозили. Немного поздее решили продать наш дом, а нас выгнать на улицу. Только ради бабушки и больной тети оставили нам шесть метров площади. Спустя некоторое время бабушка умерла., две старших сестры вышли замуж, третья сестра уехала по назначению после окончания техникума в Среднюю Азию. Поселились в крохотной комнатке в одно окошко всемером. Спали все в ряд на полу, на сенных матрацах, и на печке на голых валенках, прикрывались тряпьем.
В тридцатых годах потянулась по стране волна сталинских репрессий. Люди были встревожены. Пошли слухи: того арестовали, там-то, тут-то... Стали выявлять так называемых «врагов народа». В 1936 году папа был арестован по доказу, статья 85, «как торговец и церковный староста». Судили их группой в семь человек при закрытых дверях, так называемая «тройка». Сроки дали от трех до десяти лет. Папе дали три года как «врагу народа» «за мнение». Сначала папа сидел в местной тюрьме, в Коровниках. Просидел он один год и пять месяцев. За это время несколько раз разрешали свидание. На одном из свиданий я была с мамой. Мне было тринадцать лет. Свидание длилось пять-семь минут. За двумя барьерами и железными решетками. Между барьерами, расстояние полтора-два метра, ходил надсмотрщик. С внутренней стороны выпустили несколько арестованных, с внешней - посетителей, стали разговаривать, голоса сливались, можно было понять только отдельные слова.
Вскоре пришло распоряжениие по ст. 58: никого не оставлять, всех выслать. С дороги папа нам прислал письмо и телеграмму: адрес назначения - Колыма, бухта Нагаева, прииск Мальдян. Просил прислать посылку: ржаных сухарей, муки и чеснока. Папа у нас был хороший, не пил, не курил, очень любил нас и маму. После ареста папы мы остались без средств к существованию. Маму нигде не принимали на работу, из-за папы, как жену «врага народа».
Добрые люди посодействовали маме устроиться на работу в больницу санитарочкой. Она стала брать с собой кастрюльку из дома, и в больнице собирала кусочки хлеба, недоеденные больными; вторые блюда, кашу, картошку, счищала с тарелок ложкой; и приносила домой, кормила этим нас. Немного помогала нам в деньгах старшая сестра. Потом мама устроилась на работу на галантерейную фабрику. Работа была надомная: мотать нитки, плести сетки (авоськи), тут и мы ей помогали. Отапливались дровами, ходили в лес, собирали валежник, вырубали подгнившие корни деревьев. Мама носила на коромысле по две вязанки, а мы - через плечо, пости все лето.
Папин срок наказания, 3 года, прошел, а вестей от него больше никаких не было. Мама ходила в отдел, где его судили, там ничего не знают. Старшая сестра послала запрос по адресу пребывания. Прислали ответ: умер 1 сентября 1937 года.
Прошли военные годы, когда всем было тяжело. Брата, сына «врага народа», призвали в армию, попал в плен, но все же Господь сохранил, вернулся.
5 марта 1953 года умер настоящий «враг народа» - Сталин. Не стало тирана. Люди с облегчением вздохнули. Начали освобождать невинно заключенных. Папу реабилитировали посмертно 12 ноября 1957 года.
Прошли годы, жизнь изменилась, мне 85 лет. Из большой семьи нас осталось двое: еще сестра, 83 года. Но тяжелое прошлое иногда с грустью вспоминается. У меня гипертония, лечусь травами. Травы собираем сами, а каких у нас нет, покупаем в аптеках, пьем перекись. Вышли в свет книги таких замечательных людей, как Волков Олег Васильевич, умерший в 2000 году, «Погружение во тьму» и Солженицына Александра Исаевича «ГУЛАГ». Страна прощалась с ним 6 апреля 2008 года.»
***
А дом прадедов, тот, который с молотка пустили, выгнав на улицу всю семью, до сих пор стоит в Тверицах...
Приблизительно, месяц назад я навестила мою старенькую тетю Полю. Событие уже тем примечательное, что в последний раз я была у нее в гостях когда еще учились в институте, а, значит, больше 10 лет назад... Мама договорилась о встрече, но я опаздала, в итоге, они прождали нас до обеда, а потом сели есть без нас, мы успели только к чаю. Они - это тетя Поля и ее незамужняя дочь, невеста во Христе, Марина.
Мы шли по грязи вдоль берега Волги. Уже издали я увидела одинокую фигурку какого-то бурого цвета на сером фоне ноябрьской дороги в российской глубинке. Через несколько сот метров фигурка в первый раз помахала нам рукой, а потом, когда в ней уже можно было опознать мою коку Марину, кивала нам и делала приветственные знаки. Она постарела, еще больше осунулась, всегда черные глаза стали совсем угольными и показались мне теперь уже совсем детскими, еще более наивными, чем когда-то, когда она тайком от моего отца, атеиста, учила меня читать Отче наш. А вот улыбка осталась прежней, некрасивой, милой, застенчивой. Тетя Марина осознанно не вышла замуж: "Мы для этого не приспособлены", - говаривала она про себя и про мою мать. Старая, потерявшая всякий цвет шапка, и пальто висели на щуплых плечах. "Ну, здравствуй," - как всегда почти промяукала она, обняла меня и поцеловала в щеку. "Здравствуй, кока!"
Мы с мамой прошли через старый сад в дом: в будке у входной двери в дом, как всегда, лаяла, скалясь, и одновременно крутила хвостом очередная Жучка. Почему-то все собаки у тети Поли были похожи одна на другую. Марина придержала ее, и мы прошмыгнули в дом. По дороге мама рассказала мне, что недавно их ограбили. Я удивилась, что тут брать-то? Разве что принести чего... В разговор вступила Марина. Оказалось, им предложили провести газ (до этого топили дом печью) через кооператив, Марина и тетя Поля, каждая получает пенсию в 5 тысяч, копили какое-то, даже не могу представить себе какое, время 40 тысяч на газовый котел. Как-то летом во двор забралась цыганка, тетя Поля видела ее и прогнала, но, та, видно, спряталась где-то, и вытащила из комода все деньги. А через три дня пришли газовщики, тетушки хватились денег, а нашли только «серебряшки» - скомканную фольгу, в которой были завернуты деньги. И ведь Жучка не залаяла...
В доме все осталось, как прежде. Даже кошки сидели на прежних местах, конечно, уже не те, другие, но опять две, приблудные. Разница только в том, что когда-то этот маленький домишка казался мне больше, а нищита обстановки не так бросалась в глаза: у нас дома было немногоим лучше. Молодая избалованная столичная фифа смотрела на дом и его обитателей иными глазами.
Рядом с печью, там, где раньше был первый ход в подполье, красовался новехонький агрегат, поблескивал аллюминиевыми боками: люди добрые скинулись, помогли за котел заплатить. «Теперь у нас тепло,» - жмурится кока.
Тетя Поля сидит за столом. Она стала совсем старенькой, еще больше сгорбилась, но все еще ходит сама, сама в огороде копошится, сама еду готовит, теперь на газовой горелке.
Марина засуетилась, обе рады, и обе, перебивая друг друга, начали рассказывать новости, распрашивать обо мне, кивать и качать головами. Помянули отца, вспомнили былую молодость. И, вот, собственно, ради чего я и пишу все это предисловие, которое получилось, возможно, длинее самого рассказа, а точнее, письма в газету, которое написала тетя Поля, но которое так и не было опубликовано. Я пообещала, что его прочтут люди, в интернете.
***
«Дорогая газета ЗОЖ! Я являюсь Вашей подписчицей с 2004 года. Пишу первый раз. Мы живем вдвоем с дочерью, нам она (газета - прим. А.) очень нравится, читаем от корочки до корочки. Меня очень затронула статья в первом № газеты за 2009 год Коркиной О.Ф. «Не было ни детства, ни юности». Немного даже всплакнула. Появилось и у меня желание написать о своем тяжелом детстве, омытом слезами. Я тоже репрессированная.
А дело было так. Когда нас, детей, еще не было на свете, наш будущий папа в 1910 году, отсужив в действительной армии, приехал домой. В это время было трудно устроиться на работу. Раньше папа жил в деревне, и там остались родственники, которые занимались каткой валенок. Они предложили папе брать у них валенки и продавать их на рынке, а они будут папе сколько-то зарплату платить. Договорились. Папа стал к ним ходить за валенками за 10 километров и носил их в мешках. Долго ли папа так работал, я не знаю. Потом папа устроился на работу на хлебозавод. Женился, пошли родиться дети. Детей, нас, у мамы было восемь человек: шесть девочек и два мальчика. Своими силами, у папы было еще два брата, построили дом, братовья ему помогали. Они были уже устроены с жильем, и этот дом достался папе, так как папа был младший и при папе остались его родители и больная сестра. Дом вышел сорок квадратных метров в четыре окошка по лицу, и жило нас тринадцать человек: дедушка, бабушка, сестра и нас десятеро. Дедушка умер, я была маленькая.
В тридцатые годы началась пора раскулачивания, и нас причислили к кулакам. За то, что (отец - вставка А.) продавал валенки. В один трагический день папы с мамой дома не было, их отправили на принудительную работу, на железной дороге чистить снег. Приехали к нам на трех подводах, позвали кого-то из соседей, и в их присутствии начали выносить все из дома: стол, три железных кровати, стулья, комод, горку, с постели одеяло, подушки - мамино приданое, машинку швейную, ножную: мама сама нас обшивала; и сундук, где хранилось венчальное мамино платье, пуховый платок, пальто новое, несколько отрезов материала; большой цветок-пальму, сидел в деревянной кадушке. Погрузили все на сани и увезли. Оставили только худые одеяла, шитые из тряпок, и матраца, набитые сеном. Мама с папой узнали об этой беде дорогой, возвращаясь домой: кто-то им сказал. Придя домой, увидев пустые стена, зарыдали-заплакали. Эту ночь никто не спали. Спустя некоторое время приехали еще раз. Видят, что у нас ничего нет, стали стучать по стенам, что-то искали под обоями. Бабушка увидела на полу горшок детский, последний братик был маленький, около двух лет, бабушка и показала им, вот где ищите золото-то. Так они чем-то ей пригрозили. Немного поздее решили продать наш дом, а нас выгнать на улицу. Только ради бабушки и больной тети оставили нам шесть метров площади. Спустя некоторое время бабушка умерла., две старших сестры вышли замуж, третья сестра уехала по назначению после окончания техникума в Среднюю Азию. Поселились в крохотной комнатке в одно окошко всемером. Спали все в ряд на полу, на сенных матрацах, и на печке на голых валенках, прикрывались тряпьем.
В тридцатых годах потянулась по стране волна сталинских репрессий. Люди были встревожены. Пошли слухи: того арестовали, там-то, тут-то... Стали выявлять так называемых «врагов народа». В 1936 году папа был арестован по доказу, статья 85, «как торговец и церковный староста». Судили их группой в семь человек при закрытых дверях, так называемая «тройка». Сроки дали от трех до десяти лет. Папе дали три года как «врагу народа» «за мнение». Сначала папа сидел в местной тюрьме, в Коровниках. Просидел он один год и пять месяцев. За это время несколько раз разрешали свидание. На одном из свиданий я была с мамой. Мне было тринадцать лет. Свидание длилось пять-семь минут. За двумя барьерами и железными решетками. Между барьерами, расстояние полтора-два метра, ходил надсмотрщик. С внутренней стороны выпустили несколько арестованных, с внешней - посетителей, стали разговаривать, голоса сливались, можно было понять только отдельные слова.
Вскоре пришло распоряжениие по ст. 58: никого не оставлять, всех выслать. С дороги папа нам прислал письмо и телеграмму: адрес назначения - Колыма, бухта Нагаева, прииск Мальдян. Просил прислать посылку: ржаных сухарей, муки и чеснока. Папа у нас был хороший, не пил, не курил, очень любил нас и маму. После ареста папы мы остались без средств к существованию. Маму нигде не принимали на работу, из-за папы, как жену «врага народа».
Добрые люди посодействовали маме устроиться на работу в больницу санитарочкой. Она стала брать с собой кастрюльку из дома, и в больнице собирала кусочки хлеба, недоеденные больными; вторые блюда, кашу, картошку, счищала с тарелок ложкой; и приносила домой, кормила этим нас. Немного помогала нам в деньгах старшая сестра. Потом мама устроилась на работу на галантерейную фабрику. Работа была надомная: мотать нитки, плести сетки (авоськи), тут и мы ей помогали. Отапливались дровами, ходили в лес, собирали валежник, вырубали подгнившие корни деревьев. Мама носила на коромысле по две вязанки, а мы - через плечо, пости все лето.
Папин срок наказания, 3 года, прошел, а вестей от него больше никаких не было. Мама ходила в отдел, где его судили, там ничего не знают. Старшая сестра послала запрос по адресу пребывания. Прислали ответ: умер 1 сентября 1937 года.
Прошли военные годы, когда всем было тяжело. Брата, сына «врага народа», призвали в армию, попал в плен, но все же Господь сохранил, вернулся.
5 марта 1953 года умер настоящий «враг народа» - Сталин. Не стало тирана. Люди с облегчением вздохнули. Начали освобождать невинно заключенных. Папу реабилитировали посмертно 12 ноября 1957 года.
Прошли годы, жизнь изменилась, мне 85 лет. Из большой семьи нас осталось двое: еще сестра, 83 года. Но тяжелое прошлое иногда с грустью вспоминается. У меня гипертония, лечусь травами. Травы собираем сами, а каких у нас нет, покупаем в аптеках, пьем перекись. Вышли в свет книги таких замечательных людей, как Волков Олег Васильевич, умерший в 2000 году, «Погружение во тьму» и Солженицына Александра Исаевича «ГУЛАГ». Страна прощалась с ним 6 апреля 2008 года.»
***
А дом прадедов, тот, который с молотка пустили, выгнав на улицу всю семью, до сих пор стоит в Тверицах...