держать дистанцию, держать удар
Сегодня в "Свободном марксистском издательстве" вышла новая книга стихов Кирилла Медведева "Поход на мэрию". Ниже - послесловие Александра Скидана к ней.
Этим летом в «New Left Review» вышел текст Кирилла Медведева «Beyond the Poetics of Privatization» (англоязычная версия опубликованной в альманахе «Транслит» статьи «Пересмотреть результаты приватизации поэзии: новая парадигма ангажированности»). В фейсбуке было много ссылок на эту публикацию. В комментариях к одному из постов известная арт-критик из Петербурга оставила запись: «А был такой великолепный поэт».
Симптоматичная реплика, транслирующая, в общем-то, распространенный взгляд на взаимоотношения политики и поэзии как априори губительные. Примечательно и то, что транслирует его не литератор (писательская среда в сегодняшней России консервативнее художественной), а продвинутый арт-критик, сочувственно и со знанием дела пишущая в том числе об остросоциальном современном искусстве. Почему же для поэзии вводится «режим исключения», срабатывает некий коллективно-бессознательный запрет? Или все объясняется куда проще - недостаточной осведомленностью критика, которая давно не встречала в печати стихов Медведева и считает его «бывшим поэтом», пробавляющимся на досуге публицистикой? (Есть и еще вариант: встречала, но они показались ей слабее прежних; это более интересный разворот, однако в данном случае приходится его отбросить, поскольку комментарий относится не к публикации стихов, а к статье.)
Действительно, новая книга стихов Медведева выходит после заметного перерыва - пауза, заполненная не только активистской деятельностью, подготовкой и изданием книг «Свободного марксистского издательства», переводами, участием в музыкальном проекте группы «Аркадий Коц» и многим другим, но и внутренней работой. Прежде чем сказать о ее результатах, о том ощутимом сдвиге поэтической оптики, что наметился в «Походе на мэрию», стоит задержаться на предубеждении против политической поэзии и - шире - политизации позиции культурного работника.
Не то чтобы у опасений, прибегнем к расхожей формуле, что «политика убивает поэзию», не было оснований. Отношения поэзии и политики всегда были непростыми, рискованными, нередко трагическими, особенно в XX веке. Примеров множество. Есть и печальные примеры откровенной халтуры, «идейной дребедени», конъюнктуры, когда поэтам или выкручивали руки, или сами они чистосердечно колебались вместе с «линией партии». С другой стороны, Вальехо, Лорка, Неруда, Брехт, Хикмет, Элюар, Пазолини, Яннис Рицос, Луис Зуковски - если ограничиваться только XX веком, - не бросили писать и не стали писать хуже после того, как сделали свой политический выбор. То же самое справедливо и применительно к приверженцам правых взглядов: Паунду, Элиоту, Борхесу, Готфриду Бенну, Георгию Иванову… Политические стихи Мандельштама, Одена, Бродского, Ружевича, Кривулина, Горбаневской и многих, многих других не уступают их же любовной или философской лирике (если пользоваться этим грубым, во многом устаревшим делением); величие и страсть есть и там, и там. Ян Сатуновский и Всеволод Некрасов насквозь политичны и остросоциальны, хотя и по-другому, не говоря уже о «московских концептуалистах».
Иными словами, корреляция политических убеждений того или иного автора и эстетического качества его произведений не поддается простой формализации, из которой можно было бы вывести один универсальный закон для всех. И тем не менее предубеждение остается. Очевидно, опирается оно на крайние случаи, когда радикальные взгляды толкали поэтов к альянсу с властью и воспеванию государственного террора, или, как в случае антисемитизма и антиамериканизма Паунда, к поддержке фашистского режима, причем в стране, которая находилась в состоянии войны с его, как-никак, родиной - Соединенными Штатами; а также на моральное осуждение вообще всякой политики как «абсолютного зла» (по формуле «политика - грязное дело»), за которым стоит твердая уверенность в том, что власть в принципе порочна и другой быть не может, что она развращает и превращает в тиранов даже лучших из лучших. Опять-таки, с этой «народной мудростью», редуцирующей политику к борьбе за власть, трудно спорить. «Реальная» политика состоит из череды компромиссов, тактических союзов с противником, отступлений и маневров, способных дискредитировать любую программу; торг, подкуп, измена, предательство, шантаж, преследование личных выгод под видом заботы о всеобщем благе, внутрипартийная грызня и борьба за лидерство - все это является неотъемлемой частью «большой игры», не говоря уже о спецслужбах, двойных агентах, слежке, взаимном подозрении и т.п.
Наконец, есть и наиболее убийственный аргумент, а именно - судьба коммунистического проекта в России. Сталинизм - это не случайное извращение изначально благородных идей, а структурная возможность перерождения освободительной политики в свою противоположность, как тень преследующая современную эгалитарную мысль (если, конечно, это мысль, а не краснобайство). Что, разумеется, вовсе не означает, что с освободительной политикой покончено; но то, что она пребывает в кризисе, -- такой же факт, как и то, что «традиционная» (классовая) модель политической поэзии, какой она была в 30-40-е и даже в 60-70-е годы, сегодня едва ли релевантна.
Заключая в скобки сам по себе политический выбор Кирилла Медведева (этот выбор известен), я бы сформулировал проблему ангажированного автора следующим образом: как избежать дидактики, догматизма, идеологических банальностей и клише, не инструментализировать поэтическое высказывание, превратив его в орудие пропаганды? Как сохранить ту конститутивную свободу - а значит, и риск, - без которых искусство оборачивается своей противоположностью, то есть несвободой? Или, по выражению Паунда: зачем писать плохими стихами то, что может быть сказано хорошей прозой? В самом деле, проза - будь до манифест, памфлет, теоретическая или публицистическая статья - позволяет сказать «все то же самое», но при этом не требует поиска хрупкого, подвижного равновесия между спонтанностью субъективного воображения, по определению чрезмерного, чреватого эксцессом, трансгрессией, и политической сознательностью, нацеленной на изображение объективных противоречий.
Еще раз, огрубляя: как удержать верную политическую тенденцию (марксистскую), не впадая при этом в тенденциозность, не проповедуя спасенным и не жертвуя свободой (своей и читателя)?
Новые стихи Кирилла Медведева дают ответ на эти нелегкие вопросы, по крайней мере, указывают пути их решения. Это, прежде всего, бурлеск, фантасмагория и (черный) юмор, которых не было в его предыдущем творчестве и разнообразные сочетания которых в «Походе на мэрию» позволяют говорить о повороте к «зрелой» поэтике. Перед нами повзрослевший Кирилл Медведев, избавившийся от «звериной серьезности», от нервной, захлебывающейся скороговорки, сколь симпатичной, столь и быстро приедающейся, умеющий держать дистанцию по отношению к самому себе, держать удар. При этом, парадоксальным образом, его стихи стали более ребячливыми (но не инфантильными), гротескными, абсурдно-веселыми. Бурлеск и черный юмор позволяют пережить мучительный аффект или противоречие в отстраненно-игровом, или «снятом», виде - разыграть его в том театре жестокости, каким является субъективное поэтическое воображение. «Театр жестокости» Кирилла Медведева - это площадной, общедоступный, демократический театр, посрамляющий скептиков, не верящих в осуществимость проекта самокритичной, рефлексивной и одновременно популярной левой культуры; театр, эстетическая программа которого доказывает - должна доказывать каждый раз заново, каждый раз гранича со срывом и катастрофой, - что левая поэзия, а значит и политика, не просто возможны, а возможны здесь и сейчас, в самом «сердце бессердечного мира».
Этим летом в «New Left Review» вышел текст Кирилла Медведева «Beyond the Poetics of Privatization» (англоязычная версия опубликованной в альманахе «Транслит» статьи «Пересмотреть результаты приватизации поэзии: новая парадигма ангажированности»). В фейсбуке было много ссылок на эту публикацию. В комментариях к одному из постов известная арт-критик из Петербурга оставила запись: «А был такой великолепный поэт».
Симптоматичная реплика, транслирующая, в общем-то, распространенный взгляд на взаимоотношения политики и поэзии как априори губительные. Примечательно и то, что транслирует его не литератор (писательская среда в сегодняшней России консервативнее художественной), а продвинутый арт-критик, сочувственно и со знанием дела пишущая в том числе об остросоциальном современном искусстве. Почему же для поэзии вводится «режим исключения», срабатывает некий коллективно-бессознательный запрет? Или все объясняется куда проще - недостаточной осведомленностью критика, которая давно не встречала в печати стихов Медведева и считает его «бывшим поэтом», пробавляющимся на досуге публицистикой? (Есть и еще вариант: встречала, но они показались ей слабее прежних; это более интересный разворот, однако в данном случае приходится его отбросить, поскольку комментарий относится не к публикации стихов, а к статье.)
Действительно, новая книга стихов Медведева выходит после заметного перерыва - пауза, заполненная не только активистской деятельностью, подготовкой и изданием книг «Свободного марксистского издательства», переводами, участием в музыкальном проекте группы «Аркадий Коц» и многим другим, но и внутренней работой. Прежде чем сказать о ее результатах, о том ощутимом сдвиге поэтической оптики, что наметился в «Походе на мэрию», стоит задержаться на предубеждении против политической поэзии и - шире - политизации позиции культурного работника.
Не то чтобы у опасений, прибегнем к расхожей формуле, что «политика убивает поэзию», не было оснований. Отношения поэзии и политики всегда были непростыми, рискованными, нередко трагическими, особенно в XX веке. Примеров множество. Есть и печальные примеры откровенной халтуры, «идейной дребедени», конъюнктуры, когда поэтам или выкручивали руки, или сами они чистосердечно колебались вместе с «линией партии». С другой стороны, Вальехо, Лорка, Неруда, Брехт, Хикмет, Элюар, Пазолини, Яннис Рицос, Луис Зуковски - если ограничиваться только XX веком, - не бросили писать и не стали писать хуже после того, как сделали свой политический выбор. То же самое справедливо и применительно к приверженцам правых взглядов: Паунду, Элиоту, Борхесу, Готфриду Бенну, Георгию Иванову… Политические стихи Мандельштама, Одена, Бродского, Ружевича, Кривулина, Горбаневской и многих, многих других не уступают их же любовной или философской лирике (если пользоваться этим грубым, во многом устаревшим делением); величие и страсть есть и там, и там. Ян Сатуновский и Всеволод Некрасов насквозь политичны и остросоциальны, хотя и по-другому, не говоря уже о «московских концептуалистах».
Иными словами, корреляция политических убеждений того или иного автора и эстетического качества его произведений не поддается простой формализации, из которой можно было бы вывести один универсальный закон для всех. И тем не менее предубеждение остается. Очевидно, опирается оно на крайние случаи, когда радикальные взгляды толкали поэтов к альянсу с властью и воспеванию государственного террора, или, как в случае антисемитизма и антиамериканизма Паунда, к поддержке фашистского режима, причем в стране, которая находилась в состоянии войны с его, как-никак, родиной - Соединенными Штатами; а также на моральное осуждение вообще всякой политики как «абсолютного зла» (по формуле «политика - грязное дело»), за которым стоит твердая уверенность в том, что власть в принципе порочна и другой быть не может, что она развращает и превращает в тиранов даже лучших из лучших. Опять-таки, с этой «народной мудростью», редуцирующей политику к борьбе за власть, трудно спорить. «Реальная» политика состоит из череды компромиссов, тактических союзов с противником, отступлений и маневров, способных дискредитировать любую программу; торг, подкуп, измена, предательство, шантаж, преследование личных выгод под видом заботы о всеобщем благе, внутрипартийная грызня и борьба за лидерство - все это является неотъемлемой частью «большой игры», не говоря уже о спецслужбах, двойных агентах, слежке, взаимном подозрении и т.п.
Наконец, есть и наиболее убийственный аргумент, а именно - судьба коммунистического проекта в России. Сталинизм - это не случайное извращение изначально благородных идей, а структурная возможность перерождения освободительной политики в свою противоположность, как тень преследующая современную эгалитарную мысль (если, конечно, это мысль, а не краснобайство). Что, разумеется, вовсе не означает, что с освободительной политикой покончено; но то, что она пребывает в кризисе, -- такой же факт, как и то, что «традиционная» (классовая) модель политической поэзии, какой она была в 30-40-е и даже в 60-70-е годы, сегодня едва ли релевантна.
Заключая в скобки сам по себе политический выбор Кирилла Медведева (этот выбор известен), я бы сформулировал проблему ангажированного автора следующим образом: как избежать дидактики, догматизма, идеологических банальностей и клише, не инструментализировать поэтическое высказывание, превратив его в орудие пропаганды? Как сохранить ту конститутивную свободу - а значит, и риск, - без которых искусство оборачивается своей противоположностью, то есть несвободой? Или, по выражению Паунда: зачем писать плохими стихами то, что может быть сказано хорошей прозой? В самом деле, проза - будь до манифест, памфлет, теоретическая или публицистическая статья - позволяет сказать «все то же самое», но при этом не требует поиска хрупкого, подвижного равновесия между спонтанностью субъективного воображения, по определению чрезмерного, чреватого эксцессом, трансгрессией, и политической сознательностью, нацеленной на изображение объективных противоречий.
Еще раз, огрубляя: как удержать верную политическую тенденцию (марксистскую), не впадая при этом в тенденциозность, не проповедуя спасенным и не жертвуя свободой (своей и читателя)?
Новые стихи Кирилла Медведева дают ответ на эти нелегкие вопросы, по крайней мере, указывают пути их решения. Это, прежде всего, бурлеск, фантасмагория и (черный) юмор, которых не было в его предыдущем творчестве и разнообразные сочетания которых в «Походе на мэрию» позволяют говорить о повороте к «зрелой» поэтике. Перед нами повзрослевший Кирилл Медведев, избавившийся от «звериной серьезности», от нервной, захлебывающейся скороговорки, сколь симпатичной, столь и быстро приедающейся, умеющий держать дистанцию по отношению к самому себе, держать удар. При этом, парадоксальным образом, его стихи стали более ребячливыми (но не инфантильными), гротескными, абсурдно-веселыми. Бурлеск и черный юмор позволяют пережить мучительный аффект или противоречие в отстраненно-игровом, или «снятом», виде - разыграть его в том театре жестокости, каким является субъективное поэтическое воображение. «Театр жестокости» Кирилла Медведева - это площадной, общедоступный, демократический театр, посрамляющий скептиков, не верящих в осуществимость проекта самокритичной, рефлексивной и одновременно популярной левой культуры; театр, эстетическая программа которого доказывает - должна доказывать каждый раз заново, каждый раз гранича со срывом и катастрофой, - что левая поэзия, а значит и политика, не просто возможны, а возможны здесь и сейчас, в самом «сердце бессердечного мира».