мета-эрос политического
«Театр - это занятие, которое может располагаться вне медиа и территорий - где придется, где человека настигают силы к игре, которые позволяют ему включать в эту игру потенциальность любого знака (слова, движения, звука, образа, жеста), занятие, которое обретает возможность быть не просто репрезентативным выставлением, изображением, а обращенностью к. Поэтому артистическое исполнение не обязательно разворачивается на сцене или в зрительном зале. Оно может быть везде. Ибо театр - это артистическая машина, которую потенциально производит каждый в зависимости от того, как он сталкивается с миром и людьми. В таком случае реальность может быть не просто увиденной, она может быть переигранной», - так заканчивает Кети Чухров (философ, поэт, перформер) свою книгу « Быть и исполнять. Проект театра в философской критике искусства».
Театр - это не столько способ познавать мир, сколько желание с ним встретиться, приобщение к познаваемому, соучастие в нем, ситуация, когда ваша плоть идет в дело, или даже - когда primo il corpo, в начале было тело.
В познании мира, и в искусстве как способе такого познания, есть тайная (бывает, что и явная) воля к власти. Мы выкраиваем себе мир по потребности. «Мы спроецировали условия нашего сохранения как предикаты сущего вообще», как писал Фридрих Ницше. Мы познаем для того, чтобы утвердиться. Утвердившись, соревнуемся, кто из нас утвердился крепче и кто из нас получит, наконец, власть над миром. Как будто мир должен быть таким, чтобы «я» (субъект) мог владеть им в своем сознании. Как будто хоть что-нибудь может обеспечить так сильно желаемое владение миром.
В пьесе Кети Чухров [«Афган-Кузьминки. Сцены попытки приступить к сексу», первая публикация #4 [Транслит], 2008] события разворачиваются совсем не так, как хотелось бы тем, кто борется за эмансипацию женщины, искренне жаждет справедливости, исполнен наилучших намерений и хотел бы изменить мир к лучшему. Но и не так, как хотелось бы потребителям зрелищ, будь то образы современного медиамира или образцы классического искусства. В драматической поэме Чухров для всех все плохо - как в греческой трагедии, но еще и подвергшейся насилию редукции.
Кети относится к своим героям не заботливо, она их любит. Она встает не на их защиту, даже не на их место, но вместо них. Она не пытается сделать их лучше или сложнее, но играет их слабость. Она осуществляет эмансипаторный переход от экзистенции к игре, переход к искусству, к «гамлетовскому» исходу из различных детерминаций - социальных, инфраструктурных, бытовых, психических. Этот сдвиг в сущности политичен, так как позволяет «совершить политическое пресуществление изнутри, имманентно телам и формам, без идеологической декларации».
О какой поэтике может идти речь, если первейшим делом каждого «искушенного» деятеля искусства должна стать борьба за права угнетенных? На что Кети отвечает: «Права в поэзии не выясняются». Для выяснения и отстаивания прав нужна совсем другая работа.
«Там нет протестной сформированной эмансипаторной позиции женщины. Она хочет от мужчины какой-то гармонии, общности, она хочет, чтобы мир состоялся, она хочет цельной картины, чтобы мир не был скомкан функциями. Это о тоске. Она хочет реализации тоски. Феминистка может сказать, что феминизм ни в коем случае не работает с такой квазитеоретической или романтической категорией, как тоска. Феминизм работает более прагматично, выявляет какое-то противоречие на социальном уровне или показывает какое-то движение - определенные женщины требуют того-то и того-то». В пьесе Кети Чухров присутствует другое требование - «требование анти-власти», реализуемое посредством критики самой властной позиции.
«Это не проблема отношений между мужчиной и женщиной, это не про тетю и дядю, тетя хочет любить, а дядя хочет продавать и получать секс бесплатно... Нет, это о том, зачем тебе нужна власть, зачем тебе нужна жестокость? Почему мир такой, какой он есть? Почему ты такой, какой ты есть?.. Хорошо, если политическое формируется не только через организацию, структуру, инфраструктуру, через какие-то сетевые контексты, но и через некий мета-эрос»
Почему в наше время стало почти непристойным говорить о любви? «Потому что любовь сегодня существует в зоне вульгарности, в виде пошлой истории, голливудского фильма, популярной песни, некоего фантазма, иллюзии. Она спектакулярна. Ее не существует в виде политического горизонта».
«Как говорил российский философ Эвальд Ильенков, идеал - не какая-то греза или фантазия, идеал - это тот хлеб, который пекарь должен испечь. Это то, что я хочу сделать и должна сделать, у меня долг сделать это. То, что я свободна сделать, но пока не сделала, у меня куча помех для того, чтобы сделать это, но я должна это сделать».
Полностью на aroundart.ru
Иллюстрация Н. Олейникова (из цикла "Острая необходимость восстания")