"Сгнить изнутри": современное протестное движение как наследие диссидентов.
Понемногу читаю Бабенышева. Как же я такое раньше пропустил.... Ладно, главное, что нашел и теперь делюсь с вами :)
Были среди диссидентов люди честные, чистые и принципиальные, были романтики и идеалисты. Но, к сожалению не они (или скажем, более осторожно, не только они) задавали тон во взаимоотношениях внутри их кружка и с окружающим миром московской интеллигенции.
Суммарную очень оскорбительную оценку диссидентства я получил сразу после выезда на Запад. Несколько недель мы прожили в домике при православной церкви во Флоренции. Эта церковь была построена русскими эмигрантами в начале ХХ века, и теперь ею распоряжались дети этих эмигрантов: две немолодые русскоговорящие итальянки, с любовью и интересом относившиеся к Рос-сии. Чести пожить в этой церкви удостаивались редкие отобранные эмигранты. Я попал в их число, потому что был составителем «Сахаровского сборника», а его собиралась переводить на итальянский одна из «хозяек» церкви. Поселившись в этом прекрасном месте в центре Флоренции, я увидел, что к диску телефона прицеплен маленький замочек. Я, конечно, спросил: «Почему?» Мне объяснили, что церковный приход беден и не может позволить себе оплачивать огромные счета за международные разговоры, остававшиеся время от времени от диссидентских жильцов.
Как свежего эмигранта меня поразили слова Валерия Чалидзе, издававшего материалы самиздата в США. Он спросил: «Как вы думаете, сколько экземпляров Хроники выписывают в Израиле?» Я подумал: выехало около 300 тысяч, в том числе 30 человек моих знакомых, есть несколько десятков русскоязычных библиотек и библиотек при университетах, но раз спрашивают, вероятно, мало - и ответил: «Триста!» (Обычно я неплохо угадываю такого рода цифры). Оказалось, десять! В некотором отношении, это была оценка не только эмигрантской среды, но и роли правозащитного сообщества среди российской интеллигенции и советского населения.
Были среди диссидентов люди честные, чистые и принципиальные, были романтики и идеалисты. Но, к сожалению не они (или скажем, более осторожно, не только они) задавали тон во взаимоотношениях внутри их кружка и с окружающим миром московской интеллигенции.
Суммарную очень оскорбительную оценку диссидентства я получил сразу после выезда на Запад. Несколько недель мы прожили в домике при православной церкви во Флоренции. Эта церковь была построена русскими эмигрантами в начале ХХ века, и теперь ею распоряжались дети этих эмигрантов: две немолодые русскоговорящие итальянки, с любовью и интересом относившиеся к Рос-сии. Чести пожить в этой церкви удостаивались редкие отобранные эмигранты. Я попал в их число, потому что был составителем «Сахаровского сборника», а его собиралась переводить на итальянский одна из «хозяек» церкви. Поселившись в этом прекрасном месте в центре Флоренции, я увидел, что к диску телефона прицеплен маленький замочек. Я, конечно, спросил: «Почему?» Мне объяснили, что церковный приход беден и не может позволить себе оплачивать огромные счета за международные разговоры, остававшиеся время от времени от диссидентских жильцов.
Как свежего эмигранта меня поразили слова Валерия Чалидзе, издававшего материалы самиздата в США. Он спросил: «Как вы думаете, сколько экземпляров Хроники выписывают в Израиле?» Я подумал: выехало около 300 тысяч, в том числе 30 человек моих знакомых, есть несколько десятков русскоязычных библиотек и библиотек при университетах, но раз спрашивают, вероятно, мало - и ответил: «Триста!» (Обычно я неплохо угадываю такого рода цифры). Оказалось, десять! В некотором отношении, это была оценка не только эмигрантской среды, но и роли правозащитного сообщества среди российской интеллигенции и советского населения.