Много интересного о Мамонте Дальском )!
Originally posted by v_murza at Пушкинская. От Мамонта до Глеба
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОСТА «УЛИЦА ЛЮБВИ, БОГЕМЫ И ИЛЛЮЗИЙ»
«Пешком возвращался бывший поэт. Он выбирал самые узкие темные улицы, самые бедные. Он хотел снова почувствовать себя в 1917, 1920 годах. Он снова готов был прибегнуть к какому угодно ядовитому веществу, чтоб перед ним появилось видение. В нем нарастала жажда опьянения. Он не выдержал, сел на трамвай и доехал до Пушкинской улицы. Но она изменилась за эти годы. Стаи бродяг уже не шатались по мостовой. Условный свист не раздался при его появлении. Не было Лиды, стоящей в подворотне, курящей папироску. <...> Он знает здесь каждую подворотню, но теперь нет ни одного знакомого лица».
Эти строки принадлежат Константину Вагинову (1899-1934), русскому прозаику и поэту. В прошлое воскресенье доехал и я до Пушкинской улицы, на которой родился, провел детство и юность. Где тоже знаю каждую подворотню, и не был два с половиной года после написания поста к юбилею улицы. Она почти не изменилась. Перегородили решетками проходные дворы, бывшие здешней достопримечательностью. Гений места - свой, домашний, бронзовый поэт по-прежнему задумчиво стоит на черномраморном пьедестале.
Боковая грань, обращенная к левой, четной стороне улицы, возвещает городу и миру строки из редкой редакции «Памятника».
По законам метафизики города именно эта сторона Пушкинской стала на долгие времена местом обитания проводников «новых звуков», разномастной питерской богемы.
Совершим небольшую прогулку по четной стороне, начав с дома № 20, легендарного меблированного дома «Пале-Рояль», где мы остановились в прошлый раз. И с его главного резидента, великого и ужасного Мамонта Дальского (1865-1918), гениального актёра, 150-летие со дня рождения которого в прошлом году прошло никем не замеченным.
МАМОНТ НА ПУШКИНСКОЙ, 20
«И как живой передо мной во весь рост встает Мамонт Дальский - демонический, огненный образ в бурную темную эльсинорскую ночь, блестящий артист со сверканием молний в черных очах . В нем были захватывающий, убийственный темперамент и бездонная гамма трагических переживаний. Его ритмика и сила могли быть сравнимы с гибкостью и эластичностью хищного тигра. Враг режиссерского засилья и стройного ансамбля, он не смог долго продержаться на императорской сцене. Дальский преступно обидно умертвил в себе душу артиста, надев на себя маску авантюры и анархизма. Но все же это вряд ли не единственный в мое время и, пожалуй, последний русский трагик!», - слова Н.Н. Ходотова, знаменитого актера Александринского театра ( «Близкое - далекое»).
Мамонт Викторович Неелов (настоящая фамилия Дальского) родился в 1865 г. в семье дворянина и харьковского помещика. Редкое имя с его первобытной мощью и монументальностью будто предопределило судьбу. Он играл в провинциальных театрах, прославился в роли героев темпераментных и необузданных, в пьесах Шекспира, в популярной тогда драме А. Дюма «Кин, или Гений и беспутство». Блестяще играл Рогожина в «Идиоте», Чацкого, Незнамова. Имел потрясающий голос и прекрасно им владел. При всем этом отличался абсолютно несносным характером.
«Здравствуйте, молодой человек!» - надменно кивает ему прима Александринки Мария Савина.
«Здравствуйте, пожилая дама!» - отрезает Мамонт.
В Александринку, старейший драматический театр России он был принят за талант в 1890 г. Стал там звездой. Через 10 лет, переругавшись со всей труппой, был уволен без выходного пособия. Гастролировал по России, нанимаясь в частные антрепризы. Влезал в коммерческие аферы, по-крупному играл в карты. Не терпел никакого давления: «Я прав, даже когда неправ. Потому, что я - Мамонт Дальский».
В «Пале-Рояле» он жил постоянно, был чем-то вроде «доминирующего самца и манка для начинающих актеров» (источник). Познакомившись с молодым певцом Федором Шаляпиным, Дальский своим чутьем понял громаду таланта в этом неуклюжем и застенчивом верзиле. Он буквально по-отцовски заботился о нем, и одним из кирпичей в фундаменте шаляпинского искусства стал «дальчизм», по выражению самого Федора Ивановича. Жили Шаляпин и Дальский в соседних комнатах на 5-м этаже.
Н. Н. Ходотов рассказывает такую историю.
«Как-то в номер Дальского вошел безусый студент, приехавший в карете за артистом, давшим согласие участвовать в студенческом концерте. Дальский в одном халате, всклокоченный, не спавший, поздно вернувшийся из игорного клуба, раздраженно отказывает ему.
- Федя! - зовет он кого-то из соседнего номера. Появляется высокий блондин в странном долгополом пиджаке.
- Вот он поедет и споет за меня! У него отличный бас. Одевайся! - закончил он, обращаясь к вошедшему.
- Я без фрака, Мамонт Викторович! - пробует возразить тот.
- Ничего, у тебя пиджак сойдет за смокинг.
- А галстух?
- Возьмешь мой. Ну, живо! Видишь, ждут!..
«На кой шут мне его!» - думает про себя озадаченный студент, враждебно посматривая на «подозрительного» певца.
Едут оба в карете: разочарованный студент, предчувствующий головомойку за привоз «никчемного» номера вместо кумира-любимца, и молча отплевывающийся и откашливающийся «безголосый» заместитель Дальского. Один из них был Федор Шаляпин, другой - Василий Качалов, ставший впоследствии гордостью Московского Художественного театра».
Мамонт Дальский и Федор Шаляпин
О нравах «Пале-Рояля» повествует курьезный случай, описанный Шаляпиным в воспоминаниях «Страницы из моей жизни». Однажды на Пасху к нему пришел в гости старый актер Гулевич. Угостить его было нечем, и Федор Иванович на вечеринке у одной знатной дамы набрал целую корзину всякой всячины.
«--Черт побери, -- сказал Гулевич, распаковывая корзину, -- да тут не только водка, а и шампанское!
Мы чудесно встретили пасху, но на следующий день, проснувшись, я увидел, что Гулевич лежит на диване, корчится и стонет.
--Что с тобою?
-- Черт знает! Не от доброй души дали тебе все это, съеденное нами! Заболел я...
Вдруг вижу, что бутылка, в которой я держал полосканье для горла, пуста.
-- Позволь, -- куда же девалось полосканье?
-- Это было полосканье? -- спросил Гулевич, подняв брови.
-- Ну да!
-- Гм... Теперь я все понимаю. Я, видишь ли, опохмелился им, полосканьем, сознался старик, поглаживая усы».
В 1917 г. Дальский объявил себя «идейным анархистом». Вот строки из дневника В. Амфитеатрова-Кадашева, записанные в конце октября сего приснопамятного года «по горячим следам» ( источник цитаты ).
«Вчера любопытное знакомство - Мамонт Дальский. Знакомство, конечно, в пьяном виде. Из редакции втроем, Пильский, Ашешов и я, оправились в погребок «Альказар» на Владимирском. Там встретили некоего авиатора Григоровича с женою <…>. Поехали к ним «допивать», вышли от них в четвертом часу, и вдруг Пильский воспламенился - спать еще рано! Идем к Дальскому, он живет здесь рядом!
Мы вломились к Дальскому, где застали целую свору каких-то пьяных личностей: оказались анархисты. Сам Дальский меня очень заинтересовал - эдакий русский Кин, только без Киновского благородства, а с русскою, подлинною <слово не прочитано >, которая иногда, ни с того, ни с чего, выльется в благороднейший порыв, в яркий жест. Его анархизм - форменная чепуха, конечно, от полного его невежества. Но, надо отдать справедливость, он до крайности терпим, спокойно слушал, как мы с Пильским его громили<…>.
Пильский рассказывает, что Дальский через анархиста Ге, конечно, близкого к Смольному, сумел купить почти все игральные карты (только что национализированные) и сейчас здорово ими расторговался. Компаньонами его по такой афере были Шаляпин и Коллонтай. Теплая компания! Два прохвоста (из них - один почти гениален, а другой просто гениален) и бл*дь!».
Мамонт Дальский погиб в 1918 г. в Москве по колесами трамвая, отправляясь в гости к Шаляпину. Стоя на подножке, он посторонился, чтобы уступить место даме. Сорвался и попал под колеса.
Его могила находится в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Надгробная плита была установлена в 1936 г.
Сегодня дом № 20, как и 2 года назад, остается покрашенным только со стороны Кузнечного пер.
Заглянем внутрь. Здесь только одна центральная лестница, от которой на всех этажах отходят бесконечные коридоры. Бывшие меблированные комнаты богемной гостиницы превратились в едва ли не самые жуткие питерские коммуналки.
Четная сторона Пушкинской, вид в сторону Невского пр. Год назад в доме № 20 горела 14-комнатная коммуналка. Следы пожара на фасаде так и не устранены.
В этих стенах вспоминается стихотворение Николая Рубцова «В гостях». Я даже сделал небольшой коллаж.
Строки эти были написаны поэтом под впечатлением о посещении дома на Пушкинской. Но не этого, а находящегося на ее другом конце (точнее, в самом начале) дома № 2.
Туда-то мы и направимся. А по пути посмотрим ряд достопримечательностей четной стороны.
Дома № 12 и № 14, угловые с Лиговским переулком.
Пушкинская находилась по соседству с пресловутой Лиговкой, «улицей дна». Возможно, именно в этих домах было «Кафе в переулке», о котором писал Константин Вагинов:
«В этом кафе молодые люди мужеского пола уходили в мужскую уборную не затем, зачем ходят в подобные места. Там, оглянувшись, они вынимали, сыпали на руку, вдыхали и в течение некоторого времени быстро взмахивали головой, затем, слегка побледнев, возвращались в зало. Тогда зало переменялось. Для неизвестного поэта оно превращалось чуть ли не в Авернское озеро, окруженное обрывистыми, поросшими дремучими лесами берегами, и здесь ему как-то явилась тень Аполлония».
...Но вот умолкла скрипка на эстраде
И новый бог лепечет - это только сон,
И муха плавает в шипучем лимонаде,
И неуверенно к дверям подходит он.
На улице стоит поэт чугунный,
В саду играет в мячик детвора,
И в небосклон далекий и лазурный
Пускает мальчик два шара.
Есть странные кафе, где лица слишком бледны,
Где взоры странны, губы же ярки;
Там посетители походкою неверной
Обходят столики, смотря на потолки.
Дом № 10. Адрес комментариев не требует. Кстати, тут находится еще один памятник Александру Сергеевичу, о существовании которого подозревают далеко не все.
В этом же доме в кв. № 15 проживала Пелагея Стрепетова.
Вернулась она в Александринку в 1891 г. после долгого отсутствия, и в первый свой выход должна была играть в «Без вины виноватых» роль Кручининой, а Мамонт Дальский свою коронную роль Незнамова. Вот только задержался Мамонт Викторович в игорном клубе... Спешно назначили дублером Н.Н. Ходотова, о чем он рассказывает в своих воспоминаниях:
«Меня усадили за зеркало Дальского, и все впопыхах стали помогать мне. Кто одевал, кто гримировал. Панчин натягивал высокие сапоги. Давыдов объяснял наскоро мизансцены, Корнев, прозванный «королем суфлеров», начитывал текст роли второго акта, Чернов подгримировывал, Арбенин волновался больше всех и всхлипывал от восторга.
- Какая удача! Ведь подумать надо!.. Да еще в таком составе! Ну, держись, Николай!..
Все принимали участие в «акте мести зарвавшемуся премьеру». <...>
До выхода Незнамова остается минут пять, не больше…И вдруг, словно из-под земли, в дверях вырастает фигура настоящего Гришки. Дальский был небритый, растрепанный, в высоких сапогах, с «букетом» дешевых папирос и коньяку <...>
- Я же здесь! К чему вся эта горячка? Паника!..
- А вот к чему. По распоряжению директора вашу роль сегодня играет Ходотов… В публику был дан анонс, и теперь все зависит от него! - уже начальническим тоном произнес Карпов.
- Ага, вот что! - пристально взглянув на меня, промолвил озадаченный премьер, но, видя мою нерешительность, насмешливо процедил (он как-то особенно художественно говорил сквозь зубы): - Ходотов, вы же сейчас «прочирикаете» роль, уж разрешите мне сыграть ее за вас!..
- Ходотов, приготовьтесь к выходу! - донесся голос помощника режиссера.
Я встал со стула и, словно освободившись от давившей меня тяжести, решительно сказал:
- Играйте!
Дальский развалистой походкой вышел из уборной, за ним разочарованные актеры. Я слышал бурю восторженных аплодисментов, сорванных Дальским при выходе, и сам поспешил в партер досматривать спектакль.
«А счастье было так возможно, так близко!»
В этом спектакле все были в особенном ударе. Я смотрел его с влажными от слез глазами. Плакал от восторга и немножко из-за своего «неудачного дебюта», заставившего меня так много пережить и свалиться с неба на землю…
С этого времени я подружился с Мамонтом Викторовичем и частенько бывал у него , где слушал его вдохновенные монологи об искусстве и распевал с ним романсы и песни».
Продолжение следует
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОСТА «УЛИЦА ЛЮБВИ, БОГЕМЫ И ИЛЛЮЗИЙ»
«Пешком возвращался бывший поэт. Он выбирал самые узкие темные улицы, самые бедные. Он хотел снова почувствовать себя в 1917, 1920 годах. Он снова готов был прибегнуть к какому угодно ядовитому веществу, чтоб перед ним появилось видение. В нем нарастала жажда опьянения. Он не выдержал, сел на трамвай и доехал до Пушкинской улицы. Но она изменилась за эти годы. Стаи бродяг уже не шатались по мостовой. Условный свист не раздался при его появлении. Не было Лиды, стоящей в подворотне, курящей папироску. <...> Он знает здесь каждую подворотню, но теперь нет ни одного знакомого лица».
Эти строки принадлежат Константину Вагинову (1899-1934), русскому прозаику и поэту. В прошлое воскресенье доехал и я до Пушкинской улицы, на которой родился, провел детство и юность. Где тоже знаю каждую подворотню, и не был два с половиной года после написания поста к юбилею улицы. Она почти не изменилась. Перегородили решетками проходные дворы, бывшие здешней достопримечательностью. Гений места - свой, домашний, бронзовый поэт по-прежнему задумчиво стоит на черномраморном пьедестале.
Боковая грань, обращенная к левой, четной стороне улицы, возвещает городу и миру строки из редкой редакции «Памятника».
По законам метафизики города именно эта сторона Пушкинской стала на долгие времена местом обитания проводников «новых звуков», разномастной питерской богемы.
Совершим небольшую прогулку по четной стороне, начав с дома № 20, легендарного меблированного дома «Пале-Рояль», где мы остановились в прошлый раз. И с его главного резидента, великого и ужасного Мамонта Дальского (1865-1918), гениального актёра, 150-летие со дня рождения которого в прошлом году прошло никем не замеченным.
МАМОНТ НА ПУШКИНСКОЙ, 20
«И как живой передо мной во весь рост встает Мамонт Дальский - демонический, огненный образ в бурную темную эльсинорскую ночь, блестящий артист со сверканием молний в черных очах . В нем были захватывающий, убийственный темперамент и бездонная гамма трагических переживаний. Его ритмика и сила могли быть сравнимы с гибкостью и эластичностью хищного тигра. Враг режиссерского засилья и стройного ансамбля, он не смог долго продержаться на императорской сцене. Дальский преступно обидно умертвил в себе душу артиста, надев на себя маску авантюры и анархизма. Но все же это вряд ли не единственный в мое время и, пожалуй, последний русский трагик!», - слова Н.Н. Ходотова, знаменитого актера Александринского театра ( «Близкое - далекое»).
Мамонт Викторович Неелов (настоящая фамилия Дальского) родился в 1865 г. в семье дворянина и харьковского помещика. Редкое имя с его первобытной мощью и монументальностью будто предопределило судьбу. Он играл в провинциальных театрах, прославился в роли героев темпераментных и необузданных, в пьесах Шекспира, в популярной тогда драме А. Дюма «Кин, или Гений и беспутство». Блестяще играл Рогожина в «Идиоте», Чацкого, Незнамова. Имел потрясающий голос и прекрасно им владел. При всем этом отличался абсолютно несносным характером.
«Здравствуйте, молодой человек!» - надменно кивает ему прима Александринки Мария Савина.
«Здравствуйте, пожилая дама!» - отрезает Мамонт.
В Александринку, старейший драматический театр России он был принят за талант в 1890 г. Стал там звездой. Через 10 лет, переругавшись со всей труппой, был уволен без выходного пособия. Гастролировал по России, нанимаясь в частные антрепризы. Влезал в коммерческие аферы, по-крупному играл в карты. Не терпел никакого давления: «Я прав, даже когда неправ. Потому, что я - Мамонт Дальский».
В «Пале-Рояле» он жил постоянно, был чем-то вроде «доминирующего самца и манка для начинающих актеров» (источник). Познакомившись с молодым певцом Федором Шаляпиным, Дальский своим чутьем понял громаду таланта в этом неуклюжем и застенчивом верзиле. Он буквально по-отцовски заботился о нем, и одним из кирпичей в фундаменте шаляпинского искусства стал «дальчизм», по выражению самого Федора Ивановича. Жили Шаляпин и Дальский в соседних комнатах на 5-м этаже.
Н. Н. Ходотов рассказывает такую историю.
«Как-то в номер Дальского вошел безусый студент, приехавший в карете за артистом, давшим согласие участвовать в студенческом концерте. Дальский в одном халате, всклокоченный, не спавший, поздно вернувшийся из игорного клуба, раздраженно отказывает ему.
- Федя! - зовет он кого-то из соседнего номера. Появляется высокий блондин в странном долгополом пиджаке.
- Вот он поедет и споет за меня! У него отличный бас. Одевайся! - закончил он, обращаясь к вошедшему.
- Я без фрака, Мамонт Викторович! - пробует возразить тот.
- Ничего, у тебя пиджак сойдет за смокинг.
- А галстух?
- Возьмешь мой. Ну, живо! Видишь, ждут!..
«На кой шут мне его!» - думает про себя озадаченный студент, враждебно посматривая на «подозрительного» певца.
Едут оба в карете: разочарованный студент, предчувствующий головомойку за привоз «никчемного» номера вместо кумира-любимца, и молча отплевывающийся и откашливающийся «безголосый» заместитель Дальского. Один из них был Федор Шаляпин, другой - Василий Качалов, ставший впоследствии гордостью Московского Художественного театра».
Мамонт Дальский и Федор Шаляпин
О нравах «Пале-Рояля» повествует курьезный случай, описанный Шаляпиным в воспоминаниях «Страницы из моей жизни». Однажды на Пасху к нему пришел в гости старый актер Гулевич. Угостить его было нечем, и Федор Иванович на вечеринке у одной знатной дамы набрал целую корзину всякой всячины.
«--Черт побери, -- сказал Гулевич, распаковывая корзину, -- да тут не только водка, а и шампанское!
Мы чудесно встретили пасху, но на следующий день, проснувшись, я увидел, что Гулевич лежит на диване, корчится и стонет.
--Что с тобою?
-- Черт знает! Не от доброй души дали тебе все это, съеденное нами! Заболел я...
Вдруг вижу, что бутылка, в которой я держал полосканье для горла, пуста.
-- Позволь, -- куда же девалось полосканье?
-- Это было полосканье? -- спросил Гулевич, подняв брови.
-- Ну да!
-- Гм... Теперь я все понимаю. Я, видишь ли, опохмелился им, полосканьем, сознался старик, поглаживая усы».
В 1917 г. Дальский объявил себя «идейным анархистом». Вот строки из дневника В. Амфитеатрова-Кадашева, записанные в конце октября сего приснопамятного года «по горячим следам» ( источник цитаты ).
«Вчера любопытное знакомство - Мамонт Дальский. Знакомство, конечно, в пьяном виде. Из редакции втроем, Пильский, Ашешов и я, оправились в погребок «Альказар» на Владимирском. Там встретили некоего авиатора Григоровича с женою <…>. Поехали к ним «допивать», вышли от них в четвертом часу, и вдруг Пильский воспламенился - спать еще рано! Идем к Дальскому, он живет здесь рядом!
Мы вломились к Дальскому, где застали целую свору каких-то пьяных личностей: оказались анархисты. Сам Дальский меня очень заинтересовал - эдакий русский Кин, только без Киновского благородства, а с русскою, подлинною <слово не прочитано >, которая иногда, ни с того, ни с чего, выльется в благороднейший порыв, в яркий жест. Его анархизм - форменная чепуха, конечно, от полного его невежества. Но, надо отдать справедливость, он до крайности терпим, спокойно слушал, как мы с Пильским его громили<…>.
Пильский рассказывает, что Дальский через анархиста Ге, конечно, близкого к Смольному, сумел купить почти все игральные карты (только что национализированные) и сейчас здорово ими расторговался. Компаньонами его по такой афере были Шаляпин и Коллонтай. Теплая компания! Два прохвоста (из них - один почти гениален, а другой просто гениален) и бл*дь!».
Мамонт Дальский погиб в 1918 г. в Москве по колесами трамвая, отправляясь в гости к Шаляпину. Стоя на подножке, он посторонился, чтобы уступить место даме. Сорвался и попал под колеса.
Его могила находится в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Надгробная плита была установлена в 1936 г.
Сегодня дом № 20, как и 2 года назад, остается покрашенным только со стороны Кузнечного пер.
Заглянем внутрь. Здесь только одна центральная лестница, от которой на всех этажах отходят бесконечные коридоры. Бывшие меблированные комнаты богемной гостиницы превратились в едва ли не самые жуткие питерские коммуналки.
Четная сторона Пушкинской, вид в сторону Невского пр. Год назад в доме № 20 горела 14-комнатная коммуналка. Следы пожара на фасаде так и не устранены.
В этих стенах вспоминается стихотворение Николая Рубцова «В гостях». Я даже сделал небольшой коллаж.
Строки эти были написаны поэтом под впечатлением о посещении дома на Пушкинской. Но не этого, а находящегося на ее другом конце (точнее, в самом начале) дома № 2.
Туда-то мы и направимся. А по пути посмотрим ряд достопримечательностей четной стороны.
Дома № 12 и № 14, угловые с Лиговским переулком.
Пушкинская находилась по соседству с пресловутой Лиговкой, «улицей дна». Возможно, именно в этих домах было «Кафе в переулке», о котором писал Константин Вагинов:
«В этом кафе молодые люди мужеского пола уходили в мужскую уборную не затем, зачем ходят в подобные места. Там, оглянувшись, они вынимали, сыпали на руку, вдыхали и в течение некоторого времени быстро взмахивали головой, затем, слегка побледнев, возвращались в зало. Тогда зало переменялось. Для неизвестного поэта оно превращалось чуть ли не в Авернское озеро, окруженное обрывистыми, поросшими дремучими лесами берегами, и здесь ему как-то явилась тень Аполлония».
...Но вот умолкла скрипка на эстраде
И новый бог лепечет - это только сон,
И муха плавает в шипучем лимонаде,
И неуверенно к дверям подходит он.
На улице стоит поэт чугунный,
В саду играет в мячик детвора,
И в небосклон далекий и лазурный
Пускает мальчик два шара.
Есть странные кафе, где лица слишком бледны,
Где взоры странны, губы же ярки;
Там посетители походкою неверной
Обходят столики, смотря на потолки.
Дом № 10. Адрес комментариев не требует. Кстати, тут находится еще один памятник Александру Сергеевичу, о существовании которого подозревают далеко не все.
В этом же доме в кв. № 15 проживала Пелагея Стрепетова.
Вернулась она в Александринку в 1891 г. после долгого отсутствия, и в первый свой выход должна была играть в «Без вины виноватых» роль Кручининой, а Мамонт Дальский свою коронную роль Незнамова. Вот только задержался Мамонт Викторович в игорном клубе... Спешно назначили дублером Н.Н. Ходотова, о чем он рассказывает в своих воспоминаниях:
«Меня усадили за зеркало Дальского, и все впопыхах стали помогать мне. Кто одевал, кто гримировал. Панчин натягивал высокие сапоги. Давыдов объяснял наскоро мизансцены, Корнев, прозванный «королем суфлеров», начитывал текст роли второго акта, Чернов подгримировывал, Арбенин волновался больше всех и всхлипывал от восторга.
- Какая удача! Ведь подумать надо!.. Да еще в таком составе! Ну, держись, Николай!..
Все принимали участие в «акте мести зарвавшемуся премьеру». <...>
До выхода Незнамова остается минут пять, не больше…И вдруг, словно из-под земли, в дверях вырастает фигура настоящего Гришки. Дальский был небритый, растрепанный, в высоких сапогах, с «букетом» дешевых папирос и коньяку <...>
- Я же здесь! К чему вся эта горячка? Паника!..
- А вот к чему. По распоряжению директора вашу роль сегодня играет Ходотов… В публику был дан анонс, и теперь все зависит от него! - уже начальническим тоном произнес Карпов.
- Ага, вот что! - пристально взглянув на меня, промолвил озадаченный премьер, но, видя мою нерешительность, насмешливо процедил (он как-то особенно художественно говорил сквозь зубы): - Ходотов, вы же сейчас «прочирикаете» роль, уж разрешите мне сыграть ее за вас!..
- Ходотов, приготовьтесь к выходу! - донесся голос помощника режиссера.
Я встал со стула и, словно освободившись от давившей меня тяжести, решительно сказал:
- Играйте!
Дальский развалистой походкой вышел из уборной, за ним разочарованные актеры. Я слышал бурю восторженных аплодисментов, сорванных Дальским при выходе, и сам поспешил в партер досматривать спектакль.
«А счастье было так возможно, так близко!»
В этом спектакле все были в особенном ударе. Я смотрел его с влажными от слез глазами. Плакал от восторга и немножко из-за своего «неудачного дебюта», заставившего меня так много пережить и свалиться с неба на землю…
С этого времени я подружился с Мамонтом Викторовичем и частенько бывал у него , где слушал его вдохновенные монологи об искусстве и распевал с ним романсы и песни».
Продолжение следует