Он умер, как и жил - мужественно и твердо
Надежда Иоффе о Льве Троцком
Я сочла бы свою задачу невыполненной, а эти записки неполными, если бы не написала здесь о Льве Давыдовиче Троцком.
На протяжении десятилетий ни один политический деятель не подвергался такому шельмованию, как Троцкий.
Замалчивалась или искажалась его деятельность в дореволюционный период. Замалчивалась или искажалась его роль в Октябрьской революции, в гражданской войне.
Французский историк Пьер Бруэ написал и издал во Франции книгу в тысячу с лишним страниц, где собрал огромный фактический материал о жизни и деятельности Льва Давыдовича. Еще одна книга, меньшего объема, написана тоже французским историком Жан-Жаком Мари. Большой интерес представляет книга И. Дойчера «Пророк в изгнании». Как хотелось бы видеть эти книги, переведенными на русский язык и изданными у нас.
В самое последнее время появляются у нас понемногу статьи, где о Троцком говорится так, как он того заслуживает. Но и сейчас проскальзывают по отношению к нему какие-то стереотипы 30-х годов.
То, приписывают ему пристрастие к "великокняжеской роскоши". Я часто бывала у них дома и могу засвидетельствовать - жили очень скромно. А характерным для него было именно полное равнодушие к таким аксессуарам "роскошной" жизни, как квартира, обстановка, деликатесы и т.п. В таких понятиях были воспитаны и дети.
Старший сын его - Лев Седов (взявший фамилию матери), поступив в институт, вообще ушел из дома, жил в общежитии, не желая пользоваться никакими преимуществами, которые могли бы ему дать громкое в то время имя отца, не желая ничем выделяться среди своих ровесников и друзей. И дома у него были с этим согласны.
В другом случае Троцкий изображен "человеком в сапогах" - идеологом и, одновременно, детищем военного коммунизма, вроде бы антиподом штатскому Ленину, носившему не сапог, а "стоптанные ботинки".
В действительности, Троцкий был глубоко штатским человеком, и никакие сапоги не могли сделать его "военной косточкой", даже если ему в то время этого хотелось.
Первая его должность в советском правительстве была - нарком иностранных дел.
Я помню, как был удивлен мой отец (бывший в то время в Германии), когда узнал, что Троцкий назначен наркомом обороны, председателем Реввоенсовета.
Блестящий публицист, знаток международного рабочего движения, литературовед - все, что угодно, только не военный.
Однако положение в стране в тот момент требовало, чтобы он стал военным, и он стал им.
И вот, что писал по этому поводу Ленин: "А вот указали бы д ругого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию, да еще завоевать уважение специалистов. У нас такой человек есть" (Введение к сборнику Несвоевременные мысли - статьи М. Горького за 1917-1918 гг.).
Что касается того, что он, якобы, был идеологом военного коммунизма, то никто другой, как Троцкий, первым поддержал идею Ленина о переходе на новую экономическую политику. И не случайно последней его работой было руководство Главконцесскомом. Эта работа была, конечно, не по его масштабам, но, повторяю, это назначение не было случайным: он был сторонником коопераций, концессий, свободного предпринимательства, то есть всего того, что никак не укладывается в рамки военною коммунизма.
Очень много писалось в свое время о разногласиях Троцкого и Ленина. Разногласия, конечно, были. Две такие неординарные, выдающиеся личности не могли всегда и обо всем мыслить одинаково. Но, вот вспоминаются такие, казалось бы, мелочи. Однажды, когда Л.Д. был у нас, - не помню по какому поводу, он рассказал отцу о разговоре, который состоялся у него с Лениным в 1918 или 1919 году. Ленин полушутливо спросил его: "Как думаете, Лев Давыдович, если нас с вами убьют, Свердлов с Бухариным справятся?.."
В июле 1919 года Ленин выдал Троцкому следующий документ на бланке Совнаркома:
"Товарищи! Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело". В. Ульянов-Ленин.
Это ли не показатель абсолютного доверия? Лев Давыдович всегда говорил о Ленине не только с огромным уважением, но и с настоящей человеческой теплотой.
Я стараюсь припомнить, говорил ли он когда-нибудь о Сталине. Несколько раз говорил, но всегда как будто между прочим и с каким-то оттенком брезгливости.
Многие задаются вопросом: почему все-таки Троцкий, будучи несомненно умнее, талантливее, эрудированнее Сталина, гораздо популярнее в ленинские времена, в конечном счете (если можно так выразится) проиграл ему сражение. Я думаю - и это мое сугубо личное мнение, даже не мнение, а, скорее, ощущение - именно эта вот брезгливость и помешала ему выиграть. Думаю, он просто не мог опуститься до уровня Сталина, действовать сталинскими методами. А для того все методы были хороши.
Так каким же все-таки человеком был Лев Давыдович Троцкий - председатель Петроградского Совета в 1905 и в 1917 годах, один из активнейших участников и организаторов Октябрьского переворота, второй человек в стране по значению и популярности, при Ленине; "шпион", "диверсант" и "агент Гестапо" - при Сталине?
Как он сам пишет в автобиографической книге Моя жизнь (изд-во "Гранит", Берлин, 1930 год), родился он в деревне Яновке Херсонской губернии. Отец был земледельцем, сперва мелким, потом более крупным. Оказывается, в Херсонской и Екатеринославских губерниях имелось в то время около 40 еврейских земледельческих колоний с населением примерно 25 тысяч душ.
"Мое детство, - пишет Троцкий, - не было детством голода и холода. Ко времени моего рождения родительская семья уже знала достаток. Но это был суровый достаток людей, поднимающихся из нужды и не желающих останавливаться на полдороге. Все мускулы были напряжены, все помыслы направлены на труд и накопление. В этом обиходе детям доставалось скромное место. Мы не знали нужды, но мы не знали и щедростей жизни, ее ласк... Это было сероватое детство в мелкобуржуазной семье, в глухом углу, где природа широка, а нравы, взгляды, интересы скудны и узки". (Моя жизнь, гл. 1 с. 17.).
В этой деревне Л.Д. прожил до девяти лет, деревенский быт и крестьянскую работу узнал, что называется, с молоком матери.
Девяти лет его отправили учиться в Одессу. В средней школе он проучился восемь лет, через год после окончания ее уже был арестован. Так началась его жизнь революционера. Главным содержанием ее - за вычетом годов гражданской войны - составляла (так он сам считал) партийная и писательская деятельность. В 1 923 году Госиздатом было выпущено 13 томов его книг. Издание было приостановлено в 1927 году с усилением гонения против троцкизма.
Мои личные воспоминания о Троцком относятся к моим первым жизненным воспоминаниям.
С 1908 года в Вене издавалась газета Правда, и все ее издатели - Парвус, Скобелев, Троцкий и Иоффе - постоянно встречались, были дружны семьями. Старший сын Троцкого - Лева - мой ровесник и друг детства.
Помню такой эпизод. Мы с Левой - нам обоим года по три или четыре - сидим за столом и едим кашу. Я свою порцию уже съела, а Лева балуется, капризничает, бросает ложку. Заходит Лев Давыдович, спрашивает: "Как дела, ребятишки?" Я тут же докладываю (хорошая, должно быть, была стервочка), что я кашу съела, а Лева не ест, балуется. Он посмотрел на сына, очень спокойно спросил: "Так почему ты не ешь кашу?" Лева схватил ложку и, глядя на него, как кролик на удава, начал поспешно запихивать в себя кашу, давясь и кашляя. А между тем, я не помню случая, чтобы Л.Д. не только наказывал, но даже голос повысил на ребенка.
И еще один эпизод. Я сижу и рассматриваю домики и кораблики, которые мне нарисовал отец. О качестве рисунков можно судить потому, что Л.Д., который зашел в комнату и посмотрел на них, сказал: "Надюша, как ты хорошо стала рисовать". Я возмущенно сообщаю ему, что это рисовал папа. "Ах, папа! Прекрасно нарисовано, я бы так не сумел". Я очень любила отца, и, помню, была просто счастлива, что вот даже Л.Д. не сумел бы так нарисовать, как мой папа.
Осенью 1918 года после высылки советского посольства из Германии, я, живя в Москве, училась со старшим сыном Троцкого, Левой, в одной школе, состояла в одной комсомольской ячейке, часто бывала у них в доме. Лев Давидович же большую часть времени ездил по фронтам, но все же, я видела его дома, видела его с товарищами, с людьми, которые у них бывали.
Мне хотелось бы разбить тот стереотип, который сложился вокруг его личности: надменный, высокомерный. Это неверно. Он не был ни надменным, ни высокомерным. Он был сложным человеком, со сложным характером, не раскрывался сразу, как многие другие. Но был требователен к людям, и это не всем нравилось, а также требователен и к себе, и к своим близким.
В статье-некрологе, написанной после смерти сына, он пишет: "Я... проявил по отношению к нему свойственный мне в практических вопросах педантизм и требовательность. От этих черт, может быть, полезных и даже необходимых в работе большого масштаба, но достаточно несносных в личных отношениях, наиболее близким мне людям нередко приходилось трудно" (Бюллетень оппозиции, # 64).
Наверное, за всю его жизнь у него было два близких друга - Раковский и Иоффе.
Но сам другом он был настоящим.
Уже после смерти моего отца мы узнали, как много он делал, чтобы обеспечить ему необходимое лечение. Он писал по этому поводу Семашко, тогдашнему наркому здравоохранения, он обратился к разным руководящим работникам. Это был 1927 год и, я думаю, не всегда ему было удобно и приятно обращаться к этим "руководящим".
Кроме немногих друзей и верных помощников, (которые остались верны ему и в опале и в ссылке) у него была преданная семья.
Живя до революции в эмиграции, он много лет не видел своих дочерей от первого брака, но, вернувшись, он сразу установил с ними контакт, они часто бывали у него в доме.
С их матерью, Александрой Львовной Соколовской, я была вместе на Колыме в 1936 году. Их старшая дочь Зинаида в 1934 году поехала за границу повидаться с отцом, и, живя там, была лишена гражданства. Это, очевидно, наложилось на разные другие обстоятельства - Зина покончила с собой.
Александра Львовна на память читала мне письмо, полученное ею от Льва Давыдовича после смерти Зины. Я запомнила первую фразу: "Дорогой друг, я не могу понять, почему судьба так ужасно наказывает нас". "Дорогой друг" - в этом случае не было формой обращения, она действительно была для него дорогим другом в течение всей его жизни.
Он был очень привязан и к своим сыновьям. Старший - Лев - последовал за ним в ссылку, оставив жену и ребенка, которых очень любил.
Он был для Л.Д. не только сыном, он был другом и верным помощником в его жизни и борьбе.
Его жена - Наталья Ивановна может служить образцом преданности - супружеской, женской, человеческой. В качестве жены арестанта, с очень ограниченными средствами; в качестве жены второго по популярности человека в стране; в качестве жены опального политического деятеля, и, наконец, в качестве жены сосланного, высланного, обливаемого грязью всей советской прессой.
И он платил ей самой нежной привязанностью. Из опубликованных в Америке дневников Л.Д. видно, что после сорока лет совместной жизни он не перестает восхищаться ею, ее стойкостью, ее любовью к музыке, широтой ее интересов.
В день, когда они узнали об аресте младшего сына Сергея, он записывает в дневнике: "Бедный Сережа... и бедная, бедная моя Наташа".
Наталья Ивановна заслуживает того, чтобы сказать о ней несколько слов, не только как о жене Троцкого.
Сейчас много говорят и пишут о необходимости беречь и сохранять различные реликвии, памятники старины. И никто не вспоминает о том, что в 20-е годы в Наркомпросе был специальный отдел, который так и назывался "Отдел охраны памятников старины", и руководила им Наталья Ивановна Седова. Она много делала, чтобы сохранить эти памятники. Ведь и тогда были "энтузиасты", желающие показать свою"революционность" путем уничтожения всего старого. Благодаря ей сохранилась часовенка Иверской Божьей Матери, которая стояла при въезде на Красную площадь. Потом ее все равно снесли, мотивируя тем, что она мешает движению. Она отстаивала многие церкви и памятники старины, впоследствии тоже уничтоженные.
Наталья Ивановна умерла в 1962 году, воспитав Севу, внука Л.Д. - сына Зины, а потом помогая ему и его жене воспитывать их детей. Старшую дочь Севы зовут Наташа.
Она сберегла архивы Троцкого и передала их Гарвардскому университету.
Она оставила светлую память о себе у всех, кто ее знал.
А теперь я хочу сказать о роли Троцкого в похоронах моего отца.
Вот, что пишут об этом посторонние люди - очевидцы: гнев толпы на кладбище вызвало выступление Рютина, присутствовавшего на похоронах от ЦК. (Несколько лет спустя этот самый Рютин выпустил большой политический документ (сейчас он уже напечатан) с критикой сталинского режима и самого Сталина. И, конечно, был расстрелян.) Речь Рютина прерывалась возмущенными восклицаниями.
Как будто пробудившись от сна, рассказывают очевидцы, Троцкий спросил у стоявшего рядом Сопронова: "Почему они кричат?" Поглядев на Троцкого, можно было понять, что он не слышал выступлений. Погруженный в свои мысли, он глядел на могилу, мускулы левой щеки нервно вздрагивали. Когда сказали, что слово имеет Троцкий, вокруг стало тихо. Троцкий был последним оратором и это было его последнее выступление в Советском Союзе. Слово "бюрократ" звучало у него, как имя давнего врага. Он призывал брать пример с жизни Иоффе, а не с его смерти.
Да, он был настоящим другом - требовательным и верным. И близкие ему люди знали это. И дети любили его.
Татьяна Ивановна Смилга вспоминает, что бывая в доме у ее отца, Л.Д. отдыхал от серьезных разговоров, играя с детьми.
Когда в его присутствии Смилгу арестовали, то младшая девочка, пятилетняя Наташа, в детском отчаянии от того, что папу уводят чужие люди, кинулась не к кому-нибудь другому, а именно к Троцкому и горько плакала, обхватив ручонками его ногу.
Моего отца похоронили в ноябре 1927 года, а в январе 1928-го Троцкого выслали в Алма-Ату.
В день высылки, узнав об этом, мы кинулись к нему на квартиру (в это время он жил уже не в Кремле, а на улице Грановского). Но мы его уже не застали. Дома была его дочь Нина и невестка - жена Левы - Аня, с годовалым ребенком, Львом - в третьем поколении. Они в ссылку не поехали. Было еще несколько товарищей, таких как мы. В квартире гэпэушники устроили засаду, всех пускали, но никого не выпускали, мы просидели там до утра. Утром всех выпустили. Нина рассказала, как это было.
Когда Троцкому объявили, что его высылают в Алма-Ату, он сказал, что не считает это решение правомочным и ехать отказывается. Старший из группы захвата растеряно говорил: "Товарищ Троцкий, поймите, от меня же ничего не зависит, я просто - выполняю приказание, я солдат". Л. Д. сказал: "Я тоже солдат. Но я солдат революции, я сознательный солдат. А Вы?"
Ехать он отказался. Он не двинулся с места, тогда его на руках снесли по лестнице и посадили в машину. С ним были Наталья Ивановна и Лева. Младший сын Сережа поехал провожать. Вернувшись, он рассказывал. Машину привезли не на вокзал, а на какие-то запасные пути, где почти не было людей. Из машины в вагон тоже несли на руках. Лева шел следом и кричал: "Смотрите, люди, смотрите, рабочие, как Троцкого увозят!"
В Алма-Ате он пробыл год. В 1929 году был выслан в Турцию. Почти 12 лет продолжалась его последняя эмиграция. Турция, Франция, Норвегия, Мексика.
И все это время он не прекращал свою работу: писал, когда это было возможно, выступал с лекциями, вел обширную переписку.
В период московских процессов, на которых он хотя и отсутствовал, однако фактически был основным обвиняемым, он писал следующее: "Я готов предстать перед открытой и беспристрастной следственной комиссией с документами, фактами и свидетельствами в руках. Я заявляю - если эта комиссия признает, что я виновен хотя бы в небольшой части тех преступлений, которые взваливает на меня Сталин, я заранее обязуюсь добровольно отдаться в руки палачей из ГПУ. Надеюсь, это ясно. Я делаю это заявление перед лицом всего мира. Прошу печать разнести мои слова до самых глухих уголков нашей планеты".
"Но если комиссия установит, что московские процессы - сознательный и преднамерен- ный подлог, построенный из человеческих нервов и костей, я не потребую от своих обвинителей, чтобы они добровольно становились под пули. Нет, достаточно будет для них вечного позора в памяти человеческих поколений!"
"Слышат ли меня обвинители в Кремле?"
"Я бросаю им вызов в лицо. Я жду от них ответа!" (Бюллетень оппозиции, # 54, 55).
Мог ли Сталин принять вызов? Ведь достаточно было тронуть пальцем этот прогнивший карточный домик, на котором строились московские процессы, чтобы он развалился.
По поводу процессов мне хочется привести еще одну цитату из книги, увидевшей свет в 1963 году (И. Дойчер, "Адски темная ночь" - глава из книги «Пророк в изгнании»).
Троцкий предсказывает "иной процесс, настоящий", на котором перед трудящимися предстанут Сталин и его сообщники. "В человеческой речи не найдется тогда слов для защиты мерзейшего из каинов, известных истории. Памятники, воздвигнутые им себе, будут низвергнуты, либо помещены в музей - в залы ужасов тоталитаризма".
"И победоносный рабочий класс пересмотрит все процессы, открытые и закрытые, и воздвигнет памятники несчастным жертвам сталинских гнусностей на площадях освобожденного Советского Союза".
Какой удивительный дар предвидения!
И еще один миф о "карьеризме" Троцкого, о его стремлении к высоким постам, к власти.
Сейчас уже все знают о том, что Ленин предлагал Троцкому стать его заместителем. Это дало бы ему, в дополнение к популярности, еще и официальный статус "второго человека в государстве" - первым при Ленине не мог стать никто.
Троцкий отказался.
А вот, что он пишет сам по поводу "трагедии" своей несостоявшейся "карьеры": "Со времени моей высылки я не раз читал в газетах на тему о "трагедии", которая постигла меня. Я не знаю личной трагедии, я знаю смену двух глав революции. Я могу только удивляться филистерским попыткам установить связь между силой суждения и правительственным постом, между душевным равновесием и конъюнктурой дня".
"Я такой зависимости не знаю".
"В тюрьме, с книгой или пером в руках я переживал такие же часы высшего удовлетворения, как и на массовых собраниях революции" (Моя жизнь, ч. II, с. 337).
Тем не менее, в другом смысле, Троцкий, несомненно, является самой, вероятно, трагической фигурой русской революции.
Ему пришлось пережить всех четверых своих детей. И ни один из них не умер "своей" смертью.
Вторая его дочь Нина - он называл ее "моя единомышленница" - сгорела от туберкулеза за два месяца. Ей было 26 лет. Старшая дочь Зина покончила с собой. Льва убили в Париже, Сергея расстреляли в Москве.
Ему пришлось пережить отход от оппозиции всех своих друзей и единомышленников, увидеть их разбитыми, сломленными, уничтоженными.
До последнего дня он боролся против Сталина и сталинщины. И до последнего дня он верил в неизбежность мировой революции.
Вот что можно сказать о его жизни. А теперь я скажу то, что известно мне о его смерти.
В 1940 году, работая в Магаданском лагере за зоной, я имела возможность читать газеты, не регулярно, конечно, но время от времени. Одна из газет, попавшая мне в руки, была для меня, как разорвавшаяся бомба.
На последней странице, петитом, сообщалось о том, что в Мексике, у себя на квартире убит Л. Д. Троцкий. Об убийце было сказано, что это его бывший единомышленник, который в нем разочаровался.
Все эти комментарии были мне, разумеется, ни к чему - я и так знала, кто подлинный убийца, вернее, организатор убийства.
Много лет спустя я увидела итальянский журнал за 1960 год, с большой статьей, посвященной этому убийству. Автор - женщина-журналистка, дважды бравшая интервью у сидевшего в тюрьме убийцы. Я познакомилась со статьей, разумеется, в переводе.
Если очистить ее от журналистской сенсационности и женской сентиментальности, то факты вырисовываются так. Жан Меркадер родился в Барселоне в 1914 году, никакого отношения ни к Троцкому, ни к троцкизму никогда не имел. Его мать - уроженка Кубы, по словам автора статьи, "коммунист-фанатик", еще в 1929 году оставила своего мужа для работы в "пятой колонне" коммунистов во Франции и в других странах. Ее сын юношей был привезен из Испании в Москву сотрудником "тайной полиции" (очевидно, НКВД) Леонидом Эттингеном. Он прекрасно знал три европейских языка, и готовился для обучения методам советского шпионажа.
Автор статьи разыскала в Мексике бывшего члена испанской компартии Юлиана Горкина, вышедшего из компартии после высылки Троцкого из России. Горкин - соавтор некоего Солнара, издавшего в 1950 году «Убийство в Мексике», - был в курсе личной жизни Меркадера, утверждал, что Меркадер вынужденно стал убийцей - он будто бы знал, что его мать арестована в России, как заложница за убийство, которое он должен совершить.
А дальше сообщается, что во время убийства его мать дежурила в машине, недалеко от дома Троцкого, на случай, если Меркадеру удастся вырваться. Все это явно между собой не увязано.
Как я уже говорила, автор статьи дважды брала интервью у сидевшего в тюрьме Меркадера. По словам последнего, у него не было намерения убивать Троцкого. Но, когда он пришел к Троцкому, у него завязалась ссора, а затем и драка с одним из "телохранителей". "Мы хрипели и бросались друг на друга. Я вырвался и достал ледоруб".
Все это, конечно, совершеннейший бред: в результате "драки" не пострадал ни один из дравшихся, а не участвовавший в драке Троцкий был убит.
Просто Меркадер добросовестно выполнил полученное им задание: совершил убийство и ни словом не обмолвился о том, кем оно было инспирировано. За что и был впоследствии награжден.
По словам автора статьи, Меркадер находился в тюрьме в привилегированном положении: имел "свободный режим", заведовал одним из многочисленных тюремных производств и располагал большими средствами.
Сам по себе этот человек никакого интереса не представлял. Это был просто технический исполнитель.
Настоящий убийца далеко от Мексики.
А вот, что рассказывает внук Троцкого - Всеволод Платонович Волков. После самоубийства своей матери - старшей дочери Л.Д., Зинаиды, - за ним приехал ее брат - Лев Седов, живший тогда в Париже. После смерти Льва, Лев Давыдович и Наталья Ивановна хлопотали о том, чтобы мальчика привезли в Мексику, где они тогда жили. Мальчика привезли. С тех пор и до сегодняшнего дня он живет в Мексике.
Первое покушение на жизнь Троцкого было организовано известным мексиканским художником Сикейросом. Сикейрос - член мексиканской компартии с 1924 года. Руководили им, конечно, из Москвы.
Сева вспоминает, как однажды, в пять часов утра к ним в дом вбежали какие-то люди. Сева очень испугался, забился в угол.
Бывшие в квартире люди (добровольная охрана Троцкого) бросились и обезоружили преступников. Покушение не состоялось.
После этого, по воспоминаниям Севы, Лев Давыдович каждый вечер говорил: "Ну, вот и еще один день прожили". Он понимал, что Сталин на этом не остановится.
Меркадер сумел познакомиться с окружением Троцкого, ухаживал за сестрой одного из его секретарей. Проникнув таким образом в его дом, он обратился к Л.Д. с просьбой отредактировать какую-то его работу, которую он, якобы, готовил к печати. Троцкий согласился.
В момент убийства Сева был в школе. Ему было 14 лет, и, по его словам, он помнит этот день так, как если бы это было вчера.
Впоследствии Наталья Ивановна рассказывала:
"Был очень жаркий день, а Меркадер пришел к ним в плаще, застегнутом на все пуговицы. Н.И. спросила - почему он так одет, неужели ему не жарко. Он ответил, что-то вроде того, что в Мексике никогда нельзя быть уверенным в погоде, и обратился к Л.Д. с просьбой посмотреть его рукопись. Л.Д. сел за письменный стол, положив перед собой рукопись".
"Меркадер, стоя за его спиной, выхватил из кармана плаща ледоруб и ударил его по голове".
"Троцкий закричал и упал на пол, заливаясь кровью".
"Когда Сева, придя из школы, вбежал в комнату, Меркадера уже увели, а Л.Д. лежал на полу. Ему к голове прикладывали холод. Однако, он был в сознании, и увидев Севу, сказал: "Уберите мальчика, ему здесь не место"".
Через несколько минут его увезли в больницу. Он умер через сутки, почти все время был в сознании, пытался даже шутить с врачами и сестрами, все время подбадривал, уговаривал, утешал Наталью Ивановну. Он умер, как и жил - мужественно и твердо.
Источник
Я сочла бы свою задачу невыполненной, а эти записки неполными, если бы не написала здесь о Льве Давыдовиче Троцком.
На протяжении десятилетий ни один политический деятель не подвергался такому шельмованию, как Троцкий.
Замалчивалась или искажалась его деятельность в дореволюционный период. Замалчивалась или искажалась его роль в Октябрьской революции, в гражданской войне.
Французский историк Пьер Бруэ написал и издал во Франции книгу в тысячу с лишним страниц, где собрал огромный фактический материал о жизни и деятельности Льва Давыдовича. Еще одна книга, меньшего объема, написана тоже французским историком Жан-Жаком Мари. Большой интерес представляет книга И. Дойчера «Пророк в изгнании». Как хотелось бы видеть эти книги, переведенными на русский язык и изданными у нас.
В самое последнее время появляются у нас понемногу статьи, где о Троцком говорится так, как он того заслуживает. Но и сейчас проскальзывают по отношению к нему какие-то стереотипы 30-х годов.
То, приписывают ему пристрастие к "великокняжеской роскоши". Я часто бывала у них дома и могу засвидетельствовать - жили очень скромно. А характерным для него было именно полное равнодушие к таким аксессуарам "роскошной" жизни, как квартира, обстановка, деликатесы и т.п. В таких понятиях были воспитаны и дети.
Старший сын его - Лев Седов (взявший фамилию матери), поступив в институт, вообще ушел из дома, жил в общежитии, не желая пользоваться никакими преимуществами, которые могли бы ему дать громкое в то время имя отца, не желая ничем выделяться среди своих ровесников и друзей. И дома у него были с этим согласны.
В другом случае Троцкий изображен "человеком в сапогах" - идеологом и, одновременно, детищем военного коммунизма, вроде бы антиподом штатскому Ленину, носившему не сапог, а "стоптанные ботинки".
В действительности, Троцкий был глубоко штатским человеком, и никакие сапоги не могли сделать его "военной косточкой", даже если ему в то время этого хотелось.
Первая его должность в советском правительстве была - нарком иностранных дел.
Я помню, как был удивлен мой отец (бывший в то время в Германии), когда узнал, что Троцкий назначен наркомом обороны, председателем Реввоенсовета.
Блестящий публицист, знаток международного рабочего движения, литературовед - все, что угодно, только не военный.
Однако положение в стране в тот момент требовало, чтобы он стал военным, и он стал им.
И вот, что писал по этому поводу Ленин: "А вот указали бы д ругого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию, да еще завоевать уважение специалистов. У нас такой человек есть" (Введение к сборнику Несвоевременные мысли - статьи М. Горького за 1917-1918 гг.).
Что касается того, что он, якобы, был идеологом военного коммунизма, то никто другой, как Троцкий, первым поддержал идею Ленина о переходе на новую экономическую политику. И не случайно последней его работой было руководство Главконцесскомом. Эта работа была, конечно, не по его масштабам, но, повторяю, это назначение не было случайным: он был сторонником коопераций, концессий, свободного предпринимательства, то есть всего того, что никак не укладывается в рамки военною коммунизма.
Очень много писалось в свое время о разногласиях Троцкого и Ленина. Разногласия, конечно, были. Две такие неординарные, выдающиеся личности не могли всегда и обо всем мыслить одинаково. Но, вот вспоминаются такие, казалось бы, мелочи. Однажды, когда Л.Д. был у нас, - не помню по какому поводу, он рассказал отцу о разговоре, который состоялся у него с Лениным в 1918 или 1919 году. Ленин полушутливо спросил его: "Как думаете, Лев Давыдович, если нас с вами убьют, Свердлов с Бухариным справятся?.."
В июле 1919 года Ленин выдал Троцкому следующий документ на бланке Совнаркома:
"Товарищи! Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело". В. Ульянов-Ленин.
Это ли не показатель абсолютного доверия? Лев Давыдович всегда говорил о Ленине не только с огромным уважением, но и с настоящей человеческой теплотой.
Я стараюсь припомнить, говорил ли он когда-нибудь о Сталине. Несколько раз говорил, но всегда как будто между прочим и с каким-то оттенком брезгливости.
Многие задаются вопросом: почему все-таки Троцкий, будучи несомненно умнее, талантливее, эрудированнее Сталина, гораздо популярнее в ленинские времена, в конечном счете (если можно так выразится) проиграл ему сражение. Я думаю - и это мое сугубо личное мнение, даже не мнение, а, скорее, ощущение - именно эта вот брезгливость и помешала ему выиграть. Думаю, он просто не мог опуститься до уровня Сталина, действовать сталинскими методами. А для того все методы были хороши.
Так каким же все-таки человеком был Лев Давыдович Троцкий - председатель Петроградского Совета в 1905 и в 1917 годах, один из активнейших участников и организаторов Октябрьского переворота, второй человек в стране по значению и популярности, при Ленине; "шпион", "диверсант" и "агент Гестапо" - при Сталине?
Как он сам пишет в автобиографической книге Моя жизнь (изд-во "Гранит", Берлин, 1930 год), родился он в деревне Яновке Херсонской губернии. Отец был земледельцем, сперва мелким, потом более крупным. Оказывается, в Херсонской и Екатеринославских губерниях имелось в то время около 40 еврейских земледельческих колоний с населением примерно 25 тысяч душ.
"Мое детство, - пишет Троцкий, - не было детством голода и холода. Ко времени моего рождения родительская семья уже знала достаток. Но это был суровый достаток людей, поднимающихся из нужды и не желающих останавливаться на полдороге. Все мускулы были напряжены, все помыслы направлены на труд и накопление. В этом обиходе детям доставалось скромное место. Мы не знали нужды, но мы не знали и щедростей жизни, ее ласк... Это было сероватое детство в мелкобуржуазной семье, в глухом углу, где природа широка, а нравы, взгляды, интересы скудны и узки". (Моя жизнь, гл. 1 с. 17.).
В этой деревне Л.Д. прожил до девяти лет, деревенский быт и крестьянскую работу узнал, что называется, с молоком матери.
Девяти лет его отправили учиться в Одессу. В средней школе он проучился восемь лет, через год после окончания ее уже был арестован. Так началась его жизнь революционера. Главным содержанием ее - за вычетом годов гражданской войны - составляла (так он сам считал) партийная и писательская деятельность. В 1 923 году Госиздатом было выпущено 13 томов его книг. Издание было приостановлено в 1927 году с усилением гонения против троцкизма.
Мои личные воспоминания о Троцком относятся к моим первым жизненным воспоминаниям.
С 1908 года в Вене издавалась газета Правда, и все ее издатели - Парвус, Скобелев, Троцкий и Иоффе - постоянно встречались, были дружны семьями. Старший сын Троцкого - Лева - мой ровесник и друг детства.
Помню такой эпизод. Мы с Левой - нам обоим года по три или четыре - сидим за столом и едим кашу. Я свою порцию уже съела, а Лева балуется, капризничает, бросает ложку. Заходит Лев Давыдович, спрашивает: "Как дела, ребятишки?" Я тут же докладываю (хорошая, должно быть, была стервочка), что я кашу съела, а Лева не ест, балуется. Он посмотрел на сына, очень спокойно спросил: "Так почему ты не ешь кашу?" Лева схватил ложку и, глядя на него, как кролик на удава, начал поспешно запихивать в себя кашу, давясь и кашляя. А между тем, я не помню случая, чтобы Л.Д. не только наказывал, но даже голос повысил на ребенка.
И еще один эпизод. Я сижу и рассматриваю домики и кораблики, которые мне нарисовал отец. О качестве рисунков можно судить потому, что Л.Д., который зашел в комнату и посмотрел на них, сказал: "Надюша, как ты хорошо стала рисовать". Я возмущенно сообщаю ему, что это рисовал папа. "Ах, папа! Прекрасно нарисовано, я бы так не сумел". Я очень любила отца, и, помню, была просто счастлива, что вот даже Л.Д. не сумел бы так нарисовать, как мой папа.
Осенью 1918 года после высылки советского посольства из Германии, я, живя в Москве, училась со старшим сыном Троцкого, Левой, в одной школе, состояла в одной комсомольской ячейке, часто бывала у них в доме. Лев Давидович же большую часть времени ездил по фронтам, но все же, я видела его дома, видела его с товарищами, с людьми, которые у них бывали.
Мне хотелось бы разбить тот стереотип, который сложился вокруг его личности: надменный, высокомерный. Это неверно. Он не был ни надменным, ни высокомерным. Он был сложным человеком, со сложным характером, не раскрывался сразу, как многие другие. Но был требователен к людям, и это не всем нравилось, а также требователен и к себе, и к своим близким.
В статье-некрологе, написанной после смерти сына, он пишет: "Я... проявил по отношению к нему свойственный мне в практических вопросах педантизм и требовательность. От этих черт, может быть, полезных и даже необходимых в работе большого масштаба, но достаточно несносных в личных отношениях, наиболее близким мне людям нередко приходилось трудно" (Бюллетень оппозиции, # 64).
Наверное, за всю его жизнь у него было два близких друга - Раковский и Иоффе.
Но сам другом он был настоящим.
Уже после смерти моего отца мы узнали, как много он делал, чтобы обеспечить ему необходимое лечение. Он писал по этому поводу Семашко, тогдашнему наркому здравоохранения, он обратился к разным руководящим работникам. Это был 1927 год и, я думаю, не всегда ему было удобно и приятно обращаться к этим "руководящим".
Кроме немногих друзей и верных помощников, (которые остались верны ему и в опале и в ссылке) у него была преданная семья.
Живя до революции в эмиграции, он много лет не видел своих дочерей от первого брака, но, вернувшись, он сразу установил с ними контакт, они часто бывали у него в доме.
С их матерью, Александрой Львовной Соколовской, я была вместе на Колыме в 1936 году. Их старшая дочь Зинаида в 1934 году поехала за границу повидаться с отцом, и, живя там, была лишена гражданства. Это, очевидно, наложилось на разные другие обстоятельства - Зина покончила с собой.
Александра Львовна на память читала мне письмо, полученное ею от Льва Давыдовича после смерти Зины. Я запомнила первую фразу: "Дорогой друг, я не могу понять, почему судьба так ужасно наказывает нас". "Дорогой друг" - в этом случае не было формой обращения, она действительно была для него дорогим другом в течение всей его жизни.
Он был очень привязан и к своим сыновьям. Старший - Лев - последовал за ним в ссылку, оставив жену и ребенка, которых очень любил.
Он был для Л.Д. не только сыном, он был другом и верным помощником в его жизни и борьбе.
Его жена - Наталья Ивановна может служить образцом преданности - супружеской, женской, человеческой. В качестве жены арестанта, с очень ограниченными средствами; в качестве жены второго по популярности человека в стране; в качестве жены опального политического деятеля, и, наконец, в качестве жены сосланного, высланного, обливаемого грязью всей советской прессой.
И он платил ей самой нежной привязанностью. Из опубликованных в Америке дневников Л.Д. видно, что после сорока лет совместной жизни он не перестает восхищаться ею, ее стойкостью, ее любовью к музыке, широтой ее интересов.
В день, когда они узнали об аресте младшего сына Сергея, он записывает в дневнике: "Бедный Сережа... и бедная, бедная моя Наташа".
Наталья Ивановна заслуживает того, чтобы сказать о ней несколько слов, не только как о жене Троцкого.
Сейчас много говорят и пишут о необходимости беречь и сохранять различные реликвии, памятники старины. И никто не вспоминает о том, что в 20-е годы в Наркомпросе был специальный отдел, который так и назывался "Отдел охраны памятников старины", и руководила им Наталья Ивановна Седова. Она много делала, чтобы сохранить эти памятники. Ведь и тогда были "энтузиасты", желающие показать свою"революционность" путем уничтожения всего старого. Благодаря ей сохранилась часовенка Иверской Божьей Матери, которая стояла при въезде на Красную площадь. Потом ее все равно снесли, мотивируя тем, что она мешает движению. Она отстаивала многие церкви и памятники старины, впоследствии тоже уничтоженные.
Наталья Ивановна умерла в 1962 году, воспитав Севу, внука Л.Д. - сына Зины, а потом помогая ему и его жене воспитывать их детей. Старшую дочь Севы зовут Наташа.
Она сберегла архивы Троцкого и передала их Гарвардскому университету.
Она оставила светлую память о себе у всех, кто ее знал.
А теперь я хочу сказать о роли Троцкого в похоронах моего отца.
Вот, что пишут об этом посторонние люди - очевидцы: гнев толпы на кладбище вызвало выступление Рютина, присутствовавшего на похоронах от ЦК. (Несколько лет спустя этот самый Рютин выпустил большой политический документ (сейчас он уже напечатан) с критикой сталинского режима и самого Сталина. И, конечно, был расстрелян.) Речь Рютина прерывалась возмущенными восклицаниями.
Как будто пробудившись от сна, рассказывают очевидцы, Троцкий спросил у стоявшего рядом Сопронова: "Почему они кричат?" Поглядев на Троцкого, можно было понять, что он не слышал выступлений. Погруженный в свои мысли, он глядел на могилу, мускулы левой щеки нервно вздрагивали. Когда сказали, что слово имеет Троцкий, вокруг стало тихо. Троцкий был последним оратором и это было его последнее выступление в Советском Союзе. Слово "бюрократ" звучало у него, как имя давнего врага. Он призывал брать пример с жизни Иоффе, а не с его смерти.
Да, он был настоящим другом - требовательным и верным. И близкие ему люди знали это. И дети любили его.
Татьяна Ивановна Смилга вспоминает, что бывая в доме у ее отца, Л.Д. отдыхал от серьезных разговоров, играя с детьми.
Когда в его присутствии Смилгу арестовали, то младшая девочка, пятилетняя Наташа, в детском отчаянии от того, что папу уводят чужие люди, кинулась не к кому-нибудь другому, а именно к Троцкому и горько плакала, обхватив ручонками его ногу.
Моего отца похоронили в ноябре 1927 года, а в январе 1928-го Троцкого выслали в Алма-Ату.
В день высылки, узнав об этом, мы кинулись к нему на квартиру (в это время он жил уже не в Кремле, а на улице Грановского). Но мы его уже не застали. Дома была его дочь Нина и невестка - жена Левы - Аня, с годовалым ребенком, Львом - в третьем поколении. Они в ссылку не поехали. Было еще несколько товарищей, таких как мы. В квартире гэпэушники устроили засаду, всех пускали, но никого не выпускали, мы просидели там до утра. Утром всех выпустили. Нина рассказала, как это было.
Когда Троцкому объявили, что его высылают в Алма-Ату, он сказал, что не считает это решение правомочным и ехать отказывается. Старший из группы захвата растеряно говорил: "Товарищ Троцкий, поймите, от меня же ничего не зависит, я просто - выполняю приказание, я солдат". Л. Д. сказал: "Я тоже солдат. Но я солдат революции, я сознательный солдат. А Вы?"
Ехать он отказался. Он не двинулся с места, тогда его на руках снесли по лестнице и посадили в машину. С ним были Наталья Ивановна и Лева. Младший сын Сережа поехал провожать. Вернувшись, он рассказывал. Машину привезли не на вокзал, а на какие-то запасные пути, где почти не было людей. Из машины в вагон тоже несли на руках. Лева шел следом и кричал: "Смотрите, люди, смотрите, рабочие, как Троцкого увозят!"
В Алма-Ате он пробыл год. В 1929 году был выслан в Турцию. Почти 12 лет продолжалась его последняя эмиграция. Турция, Франция, Норвегия, Мексика.
И все это время он не прекращал свою работу: писал, когда это было возможно, выступал с лекциями, вел обширную переписку.
В период московских процессов, на которых он хотя и отсутствовал, однако фактически был основным обвиняемым, он писал следующее: "Я готов предстать перед открытой и беспристрастной следственной комиссией с документами, фактами и свидетельствами в руках. Я заявляю - если эта комиссия признает, что я виновен хотя бы в небольшой части тех преступлений, которые взваливает на меня Сталин, я заранее обязуюсь добровольно отдаться в руки палачей из ГПУ. Надеюсь, это ясно. Я делаю это заявление перед лицом всего мира. Прошу печать разнести мои слова до самых глухих уголков нашей планеты".
"Но если комиссия установит, что московские процессы - сознательный и преднамерен- ный подлог, построенный из человеческих нервов и костей, я не потребую от своих обвинителей, чтобы они добровольно становились под пули. Нет, достаточно будет для них вечного позора в памяти человеческих поколений!"
"Слышат ли меня обвинители в Кремле?"
"Я бросаю им вызов в лицо. Я жду от них ответа!" (Бюллетень оппозиции, # 54, 55).
Мог ли Сталин принять вызов? Ведь достаточно было тронуть пальцем этот прогнивший карточный домик, на котором строились московские процессы, чтобы он развалился.
По поводу процессов мне хочется привести еще одну цитату из книги, увидевшей свет в 1963 году (И. Дойчер, "Адски темная ночь" - глава из книги «Пророк в изгнании»).
Троцкий предсказывает "иной процесс, настоящий", на котором перед трудящимися предстанут Сталин и его сообщники. "В человеческой речи не найдется тогда слов для защиты мерзейшего из каинов, известных истории. Памятники, воздвигнутые им себе, будут низвергнуты, либо помещены в музей - в залы ужасов тоталитаризма".
"И победоносный рабочий класс пересмотрит все процессы, открытые и закрытые, и воздвигнет памятники несчастным жертвам сталинских гнусностей на площадях освобожденного Советского Союза".
Какой удивительный дар предвидения!
И еще один миф о "карьеризме" Троцкого, о его стремлении к высоким постам, к власти.
Сейчас уже все знают о том, что Ленин предлагал Троцкому стать его заместителем. Это дало бы ему, в дополнение к популярности, еще и официальный статус "второго человека в государстве" - первым при Ленине не мог стать никто.
Троцкий отказался.
А вот, что он пишет сам по поводу "трагедии" своей несостоявшейся "карьеры": "Со времени моей высылки я не раз читал в газетах на тему о "трагедии", которая постигла меня. Я не знаю личной трагедии, я знаю смену двух глав революции. Я могу только удивляться филистерским попыткам установить связь между силой суждения и правительственным постом, между душевным равновесием и конъюнктурой дня".
"Я такой зависимости не знаю".
"В тюрьме, с книгой или пером в руках я переживал такие же часы высшего удовлетворения, как и на массовых собраниях революции" (Моя жизнь, ч. II, с. 337).
Тем не менее, в другом смысле, Троцкий, несомненно, является самой, вероятно, трагической фигурой русской революции.
Ему пришлось пережить всех четверых своих детей. И ни один из них не умер "своей" смертью.
Вторая его дочь Нина - он называл ее "моя единомышленница" - сгорела от туберкулеза за два месяца. Ей было 26 лет. Старшая дочь Зина покончила с собой. Льва убили в Париже, Сергея расстреляли в Москве.
Ему пришлось пережить отход от оппозиции всех своих друзей и единомышленников, увидеть их разбитыми, сломленными, уничтоженными.
До последнего дня он боролся против Сталина и сталинщины. И до последнего дня он верил в неизбежность мировой революции.
Вот что можно сказать о его жизни. А теперь я скажу то, что известно мне о его смерти.
В 1940 году, работая в Магаданском лагере за зоной, я имела возможность читать газеты, не регулярно, конечно, но время от времени. Одна из газет, попавшая мне в руки, была для меня, как разорвавшаяся бомба.
На последней странице, петитом, сообщалось о том, что в Мексике, у себя на квартире убит Л. Д. Троцкий. Об убийце было сказано, что это его бывший единомышленник, который в нем разочаровался.
Все эти комментарии были мне, разумеется, ни к чему - я и так знала, кто подлинный убийца, вернее, организатор убийства.
Много лет спустя я увидела итальянский журнал за 1960 год, с большой статьей, посвященной этому убийству. Автор - женщина-журналистка, дважды бравшая интервью у сидевшего в тюрьме убийцы. Я познакомилась со статьей, разумеется, в переводе.
Если очистить ее от журналистской сенсационности и женской сентиментальности, то факты вырисовываются так. Жан Меркадер родился в Барселоне в 1914 году, никакого отношения ни к Троцкому, ни к троцкизму никогда не имел. Его мать - уроженка Кубы, по словам автора статьи, "коммунист-фанатик", еще в 1929 году оставила своего мужа для работы в "пятой колонне" коммунистов во Франции и в других странах. Ее сын юношей был привезен из Испании в Москву сотрудником "тайной полиции" (очевидно, НКВД) Леонидом Эттингеном. Он прекрасно знал три европейских языка, и готовился для обучения методам советского шпионажа.
Автор статьи разыскала в Мексике бывшего члена испанской компартии Юлиана Горкина, вышедшего из компартии после высылки Троцкого из России. Горкин - соавтор некоего Солнара, издавшего в 1950 году «Убийство в Мексике», - был в курсе личной жизни Меркадера, утверждал, что Меркадер вынужденно стал убийцей - он будто бы знал, что его мать арестована в России, как заложница за убийство, которое он должен совершить.
А дальше сообщается, что во время убийства его мать дежурила в машине, недалеко от дома Троцкого, на случай, если Меркадеру удастся вырваться. Все это явно между собой не увязано.
Как я уже говорила, автор статьи дважды брала интервью у сидевшего в тюрьме Меркадера. По словам последнего, у него не было намерения убивать Троцкого. Но, когда он пришел к Троцкому, у него завязалась ссора, а затем и драка с одним из "телохранителей". "Мы хрипели и бросались друг на друга. Я вырвался и достал ледоруб".
Все это, конечно, совершеннейший бред: в результате "драки" не пострадал ни один из дравшихся, а не участвовавший в драке Троцкий был убит.
Просто Меркадер добросовестно выполнил полученное им задание: совершил убийство и ни словом не обмолвился о том, кем оно было инспирировано. За что и был впоследствии награжден.
По словам автора статьи, Меркадер находился в тюрьме в привилегированном положении: имел "свободный режим", заведовал одним из многочисленных тюремных производств и располагал большими средствами.
Сам по себе этот человек никакого интереса не представлял. Это был просто технический исполнитель.
Настоящий убийца далеко от Мексики.
А вот, что рассказывает внук Троцкого - Всеволод Платонович Волков. После самоубийства своей матери - старшей дочери Л.Д., Зинаиды, - за ним приехал ее брат - Лев Седов, живший тогда в Париже. После смерти Льва, Лев Давыдович и Наталья Ивановна хлопотали о том, чтобы мальчика привезли в Мексику, где они тогда жили. Мальчика привезли. С тех пор и до сегодняшнего дня он живет в Мексике.
Первое покушение на жизнь Троцкого было организовано известным мексиканским художником Сикейросом. Сикейрос - член мексиканской компартии с 1924 года. Руководили им, конечно, из Москвы.
Сева вспоминает, как однажды, в пять часов утра к ним в дом вбежали какие-то люди. Сева очень испугался, забился в угол.
Бывшие в квартире люди (добровольная охрана Троцкого) бросились и обезоружили преступников. Покушение не состоялось.
После этого, по воспоминаниям Севы, Лев Давыдович каждый вечер говорил: "Ну, вот и еще один день прожили". Он понимал, что Сталин на этом не остановится.
Меркадер сумел познакомиться с окружением Троцкого, ухаживал за сестрой одного из его секретарей. Проникнув таким образом в его дом, он обратился к Л.Д. с просьбой отредактировать какую-то его работу, которую он, якобы, готовил к печати. Троцкий согласился.
В момент убийства Сева был в школе. Ему было 14 лет, и, по его словам, он помнит этот день так, как если бы это было вчера.
Впоследствии Наталья Ивановна рассказывала:
"Был очень жаркий день, а Меркадер пришел к ним в плаще, застегнутом на все пуговицы. Н.И. спросила - почему он так одет, неужели ему не жарко. Он ответил, что-то вроде того, что в Мексике никогда нельзя быть уверенным в погоде, и обратился к Л.Д. с просьбой посмотреть его рукопись. Л.Д. сел за письменный стол, положив перед собой рукопись".
"Меркадер, стоя за его спиной, выхватил из кармана плаща ледоруб и ударил его по голове".
"Троцкий закричал и упал на пол, заливаясь кровью".
"Когда Сева, придя из школы, вбежал в комнату, Меркадера уже увели, а Л.Д. лежал на полу. Ему к голове прикладывали холод. Однако, он был в сознании, и увидев Севу, сказал: "Уберите мальчика, ему здесь не место"".
Через несколько минут его увезли в больницу. Он умер через сутки, почти все время был в сознании, пытался даже шутить с врачами и сестрами, все время подбадривал, уговаривал, утешал Наталью Ивановну. Он умер, как и жил - мужественно и твердо.
Источник