Марк Бернес над старыми шубами
Бывший сапер дядя Сережа торгует всякими военными штуками еще с того времени, когда киевская барахолка была на Куреневке, вдоль тротуара у трамвайных путей, больше похожего на канаву, впадающую в трамвайное кольцо. На новом месте у него такая же аккуратная раскладка и купленные явно неподалеку поношенные желтые шузы, которые он с заметным удовольствием полирует щеткой. Говорят, товар ему привозит из закромов Родины какой-то майор. Хотя с оглядкой на годы ему давно бы пора было стать подполковником. Здесь истинных ценителей качества ждут советские армейские топоры зеленого цвета, овчинные рукавицы, надежные БСЛ, кожаная сбруя с ароматом солидольного склада, валенки и кирзачи, котелки и фляги.
Именно здесь когда-то были куплены отличные яловые сапоги дефицитного сорок шестого размера для реконструкции и зимняя "белуха", которую, между прочим, граждане охотно берут для банных дел. Труха былой мощи, запах силы, которой боялся весь мир. Как и вся барахолка - жизнь нескольких поколений на одном здоровенном прилавке. Вывернутые на асфальт внутренности чьего-то быта, вещи, которые помнят другие времена и других людей. Выставка материальной культуры, рассказывающая как на самом деле жили когда-то, а не то, что пишут в интернете. Игрушки и диафильмы, на которых кто-то учился быть добрым, помогать людям и стремиться к познанию мира. Патефонные пластинки, которые звучат удивительно тепло.
Если вы улыбнетесь продавцу и попросите разрешения сделать снимок, он обязательно разрешит. А потом покрутит ручку, и над старыми шубами поплывет Марк Бернес: "Ну что ж сказать нам, старый друг, мы в этом сами виноваты...". Никто так не поет как Бернес, хотя казалось бы, у дядьки и голоса не было. И уже как бы и нет никаких шуб, грязного асфальта, а сам собой представляется абажур, круглый стол под вышитой скатертью, стопка подушек на идеально заправленной кровати с металлическими шишечками, которые так хотелось стырить неизвестно зачем. Особый ветхозаветный уют с крашеными полами и побелкой на стенах.
Настоящего советского качества сверла и метчики, разложенные по кассам, молотки и рубанки. Превосходный инструмент для дома и сада вперемешку с потертым и жалким ширпотребом из 90-х, тогда выглядевшим как откровение. А однажды даже орден Великой Отечественной войны II степени, не военкоматовский, а реального 1943 года, выуженный из кучи какой-то ерунды. Добротная посуда, ящики и ящички от неизвестных приборов. Фотоаппараты с оптикой, которая до сих пор по ряду параметров делает модные автофокусные объективы. Ёлочные игрушки, оставившие немало плохого в уходящих годах и взявшие в новые только хорошее. Деревянная сельская утварь, ставшая ненужной в век электричества. Зацепистые рыболовные блесны "Мечта" по 65 копеек, индексированных в гривну с учетом прошедших лет. Лыжи и клюшки, велики и фотоувеличители, шахматы и домино, настольные лампы, утюги, часы с гирьками и конечно, настоящий лобзик. Куплен дочери, чтобы сделать кукольную мебель своими руками. Вот барышня офисного вида покупает примус "Рекорд" и одобряю ее выбор. Потому как не представляю, что накопим для будущих продаж мы сами, кому будут нужны горы китайских подделок, старых мобил и поцарапанных планшетов.
За последние годы барахолка сильно выросла. Точнее даже за последний год. Над ней висит крепкий запах старушек, выносящих из дому все, представляющее хоть какую-то ценность: ношеную обувь, дверные ручки, пачки старых журналов, столовые приборы, сточенные ножи, облезлых лис с воротника и вафельницы с неотмываемым уже нагаром. Блошиный рынок ведь еще и измерительный прибор, он показывает градус реального благосостояния. В сытые времена здесь продают "антиквариат". Когда на продажу тащат последнее, когда этим потрепанным шнурам в веревочной оплетке и выщербленным чашкам не видно конца и края, это означает отчаяние. А в такой атмосфере бессильны даже песни Марка Наумовича.
