Про актеров на войне и их наградные листы. Владимир Басов
Владимир Павлович на войне понарошку
Попыток благоговейно перечислить советских актеров и других творческих людей, честно отвоевавших на фронтах Великой Отечественной, не перечесть. Только во всех этих попытках писатели ограничились тупым копипастом - одинаковые тексты, одинаковые картинки. И еще в них недостает центрального звена: подвига. То есть, перечень наград известен, а вот за что они были получены (т.н. "самое интересное") постоянно оставалось за кадром. Теперь мы имеем возможность исправить этот досадный пробел. Кроме того, в тот первый раз, когда я начал заниматься этой темой, была сделана попытка отыскать то, чего никто не показал. И небезуспешная. К примеру, нашлось ранее нигде не публиковавшееся фото Владимира Басова - снимок из семейного архива, где офицер с двумя друзьями. Один из них - лейтенант Басов Владимир Павлович, 28.07.1923 г., с. Уразово Курской области, в РККА с 25.07.1941 года. Место призыва: Киевский РВК, Московская обл., г. Москва. С него и начнем помаленьку выкладывать найденное, густо перемежая рассказ цитатами из самих героев.
Военную свою жизнь Басов не выпячивал и офицерское прошлое не подчеркивал. Как пишут в интернетах, "ушел на фронт добровольцем". Между тем, окончил человек артучилище и воевать начал в 1942 г. в звании младшего лейтенанта. Войну закончил заместителем начальника оперативного отдела 28-й отдельной артиллерийской дивизии прорыва РВГК. Награжден орденом Красной Звезды и двумя медалями. Одна - "За боевые заслуги", вторая - неизвестно. Но мы узнаем.
А вот и выдержки из мемуаров Владимира Павловича. В виде книги, кстати, так и не опубликованных:
"Десятилетку мы окончили 20 июня 1941 года. Надели свои лучшие костюмы на выпускной вечер. Правда, они были не такие нарядные, как у теперешних выпускников, - страна жила тогда нелегко. Но мы считали, что хорошо одеты, девочки подкрахмалили свои юбчонки, и все были веселы и счастливы. Мы были уверены, что нам открыты все дороги, уже видели себя мастерами спорта, скульпторами, покорителями полюса, артистами. Каждый мечтал о своем. Я был захвачен мечтой о кино. Как я завидовал тем, кто причастен к этому удивительному, волшебному миру! Сколько себя помню - всегда завидовал. Недавно я случайно в своих бумагах нашел старую газету, где в крохотной заметке написано: Вова Басов хочет стать режиссером.
Вместо институтов мои одноклассники оказались в окопах, вместо занятий науками - строевая, марш-броски с полной выкладкой. Сначала пот, мозольные волдыри из-за неумения правильно навернуть портянки, потом - борьба с самим собой, кровь.
В начале войны я получил приглашение в Театр Красной Армии, но в моей юношеской голове не укладывалось, как это можно играть, когда нужно палить. Беспощадная статистика времени: мои ровесники, десятиклассники выпуска 1941 года на фронте погибали чаще всех. Наши семнадцатилетние жизни война поглощала особенно охотно, так и не позволив узнать и почувствовать все счастье возраста. Мне надо было выжить, и войну я вспоминаю, несмотря на весь ее ад, самым прекрасным временем в своей судьбе. Именно тогда я познал цену вечным истинам, и основные понятия - нравственные, философские, просто житейские - открылись мне во всей своей определенности. Человек на войне однозначен, нам не надо было прибегать к изысканно тонким нюансировкам и мучительным копаниям в тайниках души, чтобы понять, хорош человек или плох, друг он или шкура, добр или так себе. Сейчас мы живем сытно, есть у нас все, о чем в годы войны даже мечтать не могли. Но мы разобщены в этих наших комфортабельных квартирах, способ общения - телефон, обходимся и без оного. А тогда слитность была. Страна. Ты. Окоп. Враг". (курсив мой - Т.С.)
ИЗ ПИСЕМ С ФРОНТА МАТЕРИ
...Я живу хорошо, обо мне не беспокойся и старайся вообще меньше волноваться...
... Ты пишешь, что тебе понравился город Вязники. Это верно, он городишка ничего, зеленый и с рекой...
... Последнее твое письмо немного меня разволновало. Обязательно лечись и вылечивайся. Не утруждай себя очень работой...
... Ты пишешь о ящике с красками и альбоме, но они мне совсем не нужны, этим делом некогда заниматься...
... К четкому режиму Красной Армии привык очень быстро и сейчас, после двух с половиной месяцев, ощущаю благотворное его влияние: стал крепче и выносливей...
... Не забываю Кочалкина-Мочалкина и часто выступаю перед аудиторией с чтением стихов, разыгрыванием скетчей...
... Когда я был последний раз в Москве, заходил на Воздвиженку. Двери у наших и у Ш.И.Ф. открыты настежь. Холод, гуляет ветер и всё разворовано. Рояль стоит нетронут.
...Наш военный эшелон пробирался сквозь станционные неразберихи к фронту. Вагонный быт и ожидание.
Под Наро-Фоминском налетели немецкие самолеты. Эшелон притормозил. Необстрелянные солдаты выскакивали из вагонов на ходу, врассыпную, кто куда. Их темные фигуры четко виднелись на снегу.
А комиссар крикнул: «Назад!». Он сидел возле печурки-времянки. Как ни в чём не бывало, грел руки. Михаил Григорьевич был молод, нам же казался пожилым, всеведущим человеком (после войны он учительствовал в Саратове).
Я взглянул на комиссара. Он - с хрящевидным носом, черноволосый - напоминал Багрицкого или Мелехова. Может быть, в эту минуту я стал чуточку храбрее. Наш комиссар был спокоен и индивидуален. Его невозмутимость исходила от натуры сильного человека.
1942 год. Калуга. Снегу под Калугой намело метра на три-четыре. Прорыли узкие траншеи. Справа сугробы, слева сугробы, а в ту и другую сторону - снежная целина.
Идем по этому снеговому коридору. На марше давно собственных ног не чуешь. Оказывается, можно и поспать. На ходу... Метров 50-60 идет боец и спит, очнется - откуда силы взялись?
« Мессер! Ложись!» Немецкий самолет летит низко, видна голова лётчика в шлемофоне. А они-то, наши бойцы» и подавно видны, они у летчика как на ладони, - темная цепочка людей между белыми сугробами. Отличная мишень!
Солдаты мигом - под кромку слева. Залегли. Летчик дает очередь из пулемета, пули - по кромке справа. «Мессер» разворачивается, летит с другой стороны, а солдаты - под кромку справа» Пули веером по кромке слева. Что, достал, сучий сын?
Израсходовал боезапас «мессер» и улетел. Вслед ему наши весёлые матюки.
Вот так выглядит пистолет ТТ, товарищ фотограф
ИЗ ПИСЕМ МАТЕРИ
... Я и на фронте слегка занимаюсь театральной работой. Организовал на передовых позициях серию концертов. Артисты - бойцы и командиры, вчера стрелявшие из орудий, отражавшие атаки танков, нещадно уничтожавшие варваров, сегодня смеющиеся и веселя¬щие других...
... Вы пишете мне о МХАТе и Малом, о счастливой встрече в Москве. Я сам мечтаю об этом, и мне кажется, что час разгрома и последующей хорошей жизни недалёк...
... Каждый день получаю по два письма. Это стало законом. Почтальон утром говорит мне, улыбаясь: «Тебе два письма!», хотя почта приходит вечером...
... Посылаю вам свои изображения. На одном ничего нельзя разобрать, на другом сидит, прищурив глаз, какой-то человечек...
... Мне присвоили звание лейтенанта. В свободное время, которого, правда, мало, занимаюсь художественной самодеятельностью. Организованный мной красноармейский ансамбль дает концерты в самой примитивной обстановке: в землянке, на лужайке, в окопе... Программа весёлая, бойцы всегда бывают рады ей...
...Живем сейчас в лесу, в блиндажах. Замечательный сосновый бор. Места русские-русские, родные...
... Имею связь со Свердловском. Там МХАТ...
... У меня дом под землей из двух «комнат». Каждая - как наша новогиреевская. Вечером затапливаем печи (днем нельзя, немцы видят и открывают артиллерийский огонь), зажигаем лампы (десятилинейные), в ход идут гитары и баян.
Собираются командиры (много москвичей), приходит комдив - незаметно проходит ночь. Я обтянул трофейным немецким плащом нары и стену - получился кожаный диван, и на нем я наклеил белую чайку (эмблему Художественного Театра).
... Блиндаж в шесть накатов. Великое домосидение, затишье. Из района Сухиничей за Калугой, мы вышли под Жиздру и Брянск. Немецкие блиндажи почти не переделывали. Только вход прорывали с другой стороны. Они любили отделывать блиндажи березой, создавали уют. Теперь это всё досталось нам.
С 42-го по июнь 43-его - фронтовые будни. Горластый рыжеголовый петух будил комдива. Вьется дымок из трубы. Точная линия обороны. В этом затишье случались и следующие, связанные с моей будущей профессией, эпизоды.
Несколько раз в расположение нашего подразделения приезжала машина-фургон. Её тут же ставили в укрытие поближе к передовой. Разведчики или пехотинцы в сумерках разворачивали экран почти на нейтральной полосе. Из фургона запускали фильмы. Сначала, «для затравки», какой-нибудь видовой: березы, Волга, поля... Потом еще подобный ролик. Смотрели и с нашей и с той стороны. В вечернем воздухе звуки музыки, речь разносились далеко и отчетливо. Когда аппарат перезаряжали - наступала тишина...
Вдруг на экране возникал Гитлер в сатирическом исполнении Сергея Мартинсона. Наши солдаты громко смеялись, а с той стороны прямо по экрану строчили трассирующими.
Я помогал девушкам-киномеханикам из специальной службы на общественных началах, как комсорг дивизиона. И чувствовал себя причастным к кино.
Помнится, любили попижонить. Артиллерия - бог войны, а коли так, должны же артиллеристы чем-то отличаться. Пистолет называли «пистолем», гимнастерки носили без портупеи, а поверх телогрейка и планшет. Даже шпоры носили - неизвестно для чего, для фасону.
Однажды кому-то пришла охота поддразнить зануду начштаба. Запел кто-то в телефон: «Не для меня придет весна, не для меня Дон разольётся...»
Окрик: «Кто пел?» Связь-то круговая. Разом тишина, все телефоны молчат. Ищи-свищи, кто пел. Начштаба вскипает, усы его топорщатся, а бойцам того и надо. Дружно жили: один за всех, все за одного.
"Еще о ракетах. «Он» их пускал одну за другой. Вообще о немцах принято было говорить в третьем лице: - «Вот, гад, светит». Ракеты медленно опускались, долго горели мерцающим зеленоватым светом. Можно было читать и писать. Этот мертвенный свет в ночи также остался в памяти частью войны, её атмосферой.
Подобие мирной жизни. Такой вот срез войны - разве не интересная задача для художника? Потому что война не заключалась только в атаках.
ИЗ ПИСЕМ МАТЕРИ
...Если сумеешь послать театральную литературу, то пришли её. Она нужна. Хорошо бы портреты актеров...
...Ещё немного и я в Берлине организую Художественный театр...
...Я - начальник клуба бригады. Должность высокая и ответственная. Я справляюсь хорошо. В моем подчинении - люди старше меня по годам и званиям. Но я их всех держу в ежовых рукавицах.
Будь здорова. Приезжай в Берлинский театр..,
... Я вчера вылепил из снега бабу на самой передовой линии. Утром озлобленная немчура открыла по ней минометный огонь и сбила...
...Меня наградили медалью «За боевые заслуги»...
...Мне присвоили звание старший лейтенант...
...Мне уже двадцать...
Трудно было? Трудно! Очень! Но сегодня мне кажется, и весело было.
На марше, например, орудия идут на конной тяге, а ты рядом, потом смотришь - никого нет. Оказывается, заснул на ходу и с пути сбился,
Вошь, конечно, ела, особенно вначале. А я вспоминаю огромные бочки на снегу, а в бочках колотые бревна. Огонь горит. Бочки красные. И плащ-палатки вокруг развешаны.
...тут же на снегу моемся. Мороз ядреный, а нам хоть бы что. Костер трещит, искры вверх столбом. У кого-нибудь телогрейка задымилась - что смешного? А братва хохочет.
И невесело было.
Вспоминается пут, скамья, попросту сказать, доска на двух чурбаках. Сидят на скамье семеро. В затяжных боях по всему фронту земля дыбилась от артиллерийских ударов с той и с другой стороны. Выглянешь из блиндажа - муравью не уцелеть в этом аду. В таких условиях связь - глаза и уши» едва ли не важней самой артиллерии. Наружный провод ничем не защищен, обрывы один за другим.
Сидящий с краю на путе идет в ад. Его задача - найти обрыв провода, восстановить связь и вернуться в блиндаж. Если вернулся, - садится на пут с краю же, но с другого конца; Снова обрыв! Идет следующий. Он возвращается или не возвращается, А бой всё яростней. Из семерых остаются шестеро, пятеро, четверо, трое...
Очередь на путе строго соблюдается - неписаный закон.
ИЗ ПИСЕМ МАТЕРИ
...Я жив и здоров. Нахожусь на учебе. После фронта здесь всё очень тихо и мирно. Будем учиться около трех месяцев.
Кормежка хуже, чем на фронте в несколько раз, но всё-таки сносно. Живем чисто и опрятно. Рядом озеро…
...Вчера ходили за грибами. Вспомнилась Обираловка и беззаботное детство, которого уже не вернешь, самые золотые дни.
...Фронт сделал свое дело. Мы, прибывшие сюда прямо из окопов, поглощаем всё гораздо лучше и быстрее. Помогла практика боев. Дни стоят солнечные, теплые…
...Денег не высылай. Они мне абсолютно не нужны…
...Поздравляю тебя с Новым Годом и желаю всего наилучшего в работе и жизни. Жаль, что не смогу в этот день быть с тобой; Но что поделаешь! Война...
...Ужасно надоело здесь в лесу. На фронте всё это было необходимо: и лес, и блиндаж, и окоп, а здесь только уныние наводит,
...Хочется поскорее на фронт. Там всё более разумно…
Всякое было. Я командовал батареей, стрелял и сам попадал под огневые налеты. Служил в штабе артдивизии и на передовой. Занимал должность замнача оперативного отдела. Составлял карты, мотался по проселкам и бездорожью. Некогда было размышлять. На войне тяжело. Но человеку свойственно быстро обживаться. Чудом люди успевали подшить чистый воротничок, носили пистолет немного сзади - щеголевато. Голодали, теряли друзей, держались всё-таки.
«За Родину, за Сталина?» Бывало. Этого не понять, если сам не видел войны. Это же не кино, пули, всамделишные и смерть всамделишная, и немцы.
Видел такую сцену: пожилой боец стреляет из противотанкового ружья и жутко матерится. Причем так громко, что командир слышит.
А в тот день мы впервые увидали «тигры». Все были на взводе.
После боя взводный его спрашивает:
- Малахов, что ты там орал?
- Как что, товарищ лейтенант? За Родину, за Сталина!
ИЗ ПИСЕМ МАТЕРИ
…Я в командировке в Риге...
...Разрушений мало и город в основном цел. Процветает частная торговля...
...В Латвии совершенно нет деревень. Через каждые триста, четыреста метров хуторок из двух-трех домов... ...Большинство латышей говорят по-русски...
...За меня не беспокойся. Думай о себе. Как ты одета в эту зиму? Обеспечена ли дровами?..
Пробыл в дороге пять дней. Мне выпало счастье закончить освобождение моей Родины от захватчиков. Скоро мы их сбросим в Балтийское море. Я проехал до фронта большой путь и всюду видел следы оккупации, следы, которые камнем ложатся на сердце,
...Уже месяц в боях. Снова знакомая фронтовая жизнь. Особенных холодов нет. Местные жители говорят, что и вся зима пройдет так...
В Прибалтике я был свидетелем, как маршал артиллерии Чистяков допрашивал пленного офицера. Впервые я видел так близко живого врага. А тот попал в плен вместе с денщиком. Для них война кончилась, но субординацию денщик соблюдал строго. Ухаживал за своим офицером. По инерции подчиненности.
В Прибалтике под Либавой наша часть была на марше. Вдруг поднялась стрельба. Все ведь знали, что войне скоро конец. Но победа пришла для нас неожиданно. Стреляли тогда, больше, чем в любой день войны.
«Сила силе доказала, сила силе не ровня». Война кончилась и для нас. Никто тогда не мог знать, каким будет образ войны, как обернутся эти четыре года. Опять вставало неизведанное. Как в сорок первом без армии не мыслилось жизни, так и теперь хотелось снять гимнастерку. Мы вдруг стали десятиклассниками и «старичками» в то же самое время. Перед новым рубежом.
А те, кто были старше нас года на четыре, они знали, кем им быть. Например, храбрый офицер разведки, мой однополчанин, Федор Макарович Каплин был старше меня на срок, который нужен, чтобы получить профессию, ровно на профессию. Он до войны окончил институт и знал к чему ему возвращаться.
Нам же надо было начинать с сорок первого. Вообще - тогда о войне почти не говорили, на неё работали. Спрашивали: «Кем ты был на гражданке? Что будешь делать потом?»
Непросто учиться мирной жизни. Мы умели стрелять из разных артсистем, были профессионалами войны. Научились.
От последней предвоенной субботы до первого дня «гражданки» пролегло время, которое для себя я называю академией жизни.
Война стала моими, университетами. А истинный аттестат зрелости моё поколение получило у стен рейхстага.
Большинство моих сверстников - люди трудной, но интересной судьбы. Мы те самые, которые по данным Всесоюзной переписи населения представляют очень немногочисленную группу советских граждан. Объясняется это краткой записью в графе рождения - год 1923. Мои сверстники в 1941 году окончили школы, а 21 июня нам были вручены аттестаты зрелости с различным количеством «хор.», «пос.» и «отл». Никто из нас в тот вечер не знал, что завтра ждет нас новая школа, школа борьбы и испытаний.
Война лишила наше поколение многих радостей молодости. Не посидели мы с любимыми девушками на скамеечках, не почитали им стихов, не успели, как следует, поспорить, выбирая профессию, не ощутили трудностей и волнующего счастья перехода со школьной скамьи на студенческую.
Но в одном мы оказались счастливее. Жизнь закалила нас, научила сразу и навсегда отличать врага от друга, человека мужественного от труса и предателя. Перед нами была ясная непоколебимая цель. Нас окружали люди, которые ценой собственной жизни добивались этой цели.
Возможно, кто-то со мной не согласится, но я бы для выпускников сорок первого года попросил одну привилегию - право без очереди получать билеты на спектакли, выставки и концерты, кинофильмы и спортивные состязания. Потому, что родившихся в двадцать третьем меньше всего в живых осталось. Да и в юности они многого не добрали.
Фильмы о войне я смотрю с интересом, но из глубины зрительного зала, как бы со стороны. Словно сам я не бывал на войне, не видел солдата в бою, не переживал поведение человека под огнем врага. «Василий Теркин» А. Твардовского остался в памяти жизнестойким и чуть лубочным;
Но чтобы самому подступиться к солдату военного времени - для этого необходим, может быть, сильный импульс, Какой? Я сам еще не могу точно сказать. Озарение или просто пришествие веры в то, что к святому можно прикоснуться.
По сути, я стал профессиональным военным, меня хотели оставить в строю, поскольку фронтовое образование котировалось тогда гораздо выше, чем академическое. Но я все четыре года войны не переставал думать о другом образовании - режиссерском, и всё представлял себе, как сниму фильм о фронте.
На войне я был солдатом, потом офицером... Поэтому войну мне хочется показать как бы «изнутри», с точки зрения, например, одной батареи.
А ведь судьбой одной пушки можно раскрыть смысл всего морского боя ярче, жизненнее, глубже, чем широкой документальностью.
Правда, с тех пор так и не снял фильма, о котором грезил в окопах, землянках, под пулеметным огнем. В моих картинах, даже если в них речь идет о войне, нет ни окопов, ни землянок, ни боёв. Наверное, потому, что я все это слишком знаю. И слишком помню.
Позже, после войны я служил в артполку. Наш полк обслуживал академию. Пошел к маршалу Чистякову. Поговорили с ним о том, что человек имеет право на исполнение мечты, Маршал меня вспомнил, отпустил. Выходное демобилизационное пособие ухнул на проводы. Шинель продал и купил демисезонное пальто. Так я стал гражданским лицом".
