Безумное деньрождение Стасючки
Записано со слов давнишней доброй знакомой. Я ей иногда предлагаю себя в качестве человека - собеседника, она мне в свою очередь - себя. Таким образом мы экономим деньги, не посещая всяческих психоаналитиков и не ходя по разным другим шарлатанам - душеведам , и - заодно - приятно проводим время, исподволь коротая его за дружественной беседой. Иногда в при включенном диктофоне. Если к нему привыкнуть, он не мешает. С её разрешения делюсь расшифровкой одной записи, которая показалась забавной, поучительной и не совсем беспомощной с точки зрения литературной. Осторожно. Под «катом» восемь с половиной страниц печатного текста.
* * *
"…Когда же в первый раз начались эти мои алкогольные шизования? Такие конкретные. В Питере такого вроде бы не было. Дай Бог памяти. Первый алкогольный трип со мною приключился уже дома, в Кривом Роге. Расскажу про один эпизод. Самый первый. Такскаать, предупредительный звонок. Звоноченек. Безумный стасючкин день рождения. Ой…
…Она приготовила индюшку. Но забыла её посолить. И натащила. Наприглашала кучу всяких. Ну совершенно чужих мне людей. Какие-то парни. Их хохочущие подружки. Девицы совершенно невозможные. И я - там - в этой компании чувствовала себя как. Не знаю, как кто. Как топор в проруби. Или как нерпа, выброшенная на лёд Ладожского озера стуженою январскою порою. Мне было там! так! Хреново!
Они стали крутить по видаку порнуху. Высокоинтеллектуальное развлечение «золотой» криворожской молодёжи. Атас полный. Муж Стасючки - как его звали-то? - Андрей? - Игорь? Вася? Володя? Угощал всех самогонкой собственного приготовления. Абрикосовой. Ну, я ею и накидалась. Разговаривать потому что было решительно не с кем и не о чем. Ударилась, так сказать, в альтернативное развлечение - опрокидывать в себя рюмашечку за рюмашечкой. И закусывать безвкусной индюшиной ногой. Знаете, сколько в самогонке градусов? Семьдесят! Если хорошая. А у них была хорошая…Гм…
Стасюк к тому времени уже окончательно обезумела и редуцировала из себя невероятную какую-то непрерывную ерунду. Говоря: «к тому времени» я имею в виду не тот конкретный вечер-ночь, а вообще. Мы с нею были «наши странные Стасюк и Бидэнко» в классе. Все люди как люди, и только эти две - белые вороны. Потому и подружились, наверное.
Не знаю, как я, а Люся моя после школы всё больше и больше шизела. Съездила в Москву, попробовала поступить на прославленный эмгэушный физмат, не добрала одного балла, её пригласили во Владимир. Она согласилась. Письма такие смешные и трогательные мне из Владимира в Питер присылала. Мы переписывались. То есть ниточки между нами пока ещё были натянуты. Со стихами. Хорошими стихами. В каком-то из них, помню, была вот какая финальная фраза. Что-то там такое:
«Та-та та-та, та-та та-та ……Мы Клязьму переходим вброд.»
Цветаевская интонация, верно? Но какая чистая.
Или ещё, вот такое:
«- Где ваша жена, лейтенант? Недаром вы были ревнивы.
Она оставалась верна. Пока у неё были силы. Мой милый…
- Где лошадь с мундиром, моншер?
В бильярде вы их просадили. Вы с ними встречали рассвет.
Но слишком азартны уж были. Забыли?
- Где ваши погоны, мой друг? Недаром о вас были сплетни.
Разжалованный офицер. Бывает в солдатах до смерти.
Поверьте!»
Вообщем, готовый романс в стиле Окуджавы.
С нею, школьницей, иногда было так славно, так душевно. Мы, действительно, дружили. Но школьные годы проносятся в мгновение ока. Со звуками последнего звонка начинается совсем другая жизнь. Люди меняются, и необязательно в лучшую сторону.
Во Владимире на физмате Люся поучилась - поучилась, не доучилась, домой вернулась. Какие-то неизвестные мне пертурбации с нею на чужбине происходили и окончательно снесли ей крышу. Стихи она забросила, вышла замуж за нашего криворожского мальчика. Хорошего, но... Как бы помягче выразиться? Не блещущего чудовищным интеллектом. Скажем так. И с моею некогда наиближайшей пхонъё сделалась вот какая беда: с нею стало невозможно общаться. Это все заметили. Она… Трудно подобрать слова. Нужно лучше объяснить, а это невозможно сделать в двух словах. Попробую.
Она решила, что всё познала и всё поняла. И теперь может учить других жизни. Стала пуленепробиваемой. Забронзовела на гребне своих неслыханных жизненных достижений.
Вот и в тот вечер моя Людмила была невыносима. Ну совершенную чушь несла. Или хвасталась, или ругала меня. Объясняла, как мне жить нужно. В общем, была в своём тогдашнем репертуаре. И примерно после третьего стакана этой самой самогонки. Кстати, самогонка была вкусная. Мне понравилась. Я впала в некое активно-коматозное состояние. И поняла, что не могу там больше находиться. В этой кухне, рядом с этой «подругой», в компании с этими людьми.
Мозговой клинч случился где-то в районе первого или второго часу ночи. Денег на такси добраться до дому не было, и я решила просто пойти погулять на улицу.
Длилась осень. Позд… Средняя осень. Не ноябрь. Середина октября. Вот как сейчас. Стояла замечательная погода. Классический демисезон. Когда летняя жара уже полностью сошла на нет, а промозглая мряка ещё не наступила, и люди ходят в самой лучшей одежде, которая существуют - не в этих летних еле прикрывающих срам тряпочках, и не в толстых пальто-шубах-дублёнках, а в по-настоящему красивой одежде. Костюмах, плащах, лёгких куртках, пиджаках. Обожаю такое. Все эти многослойные шкурки.
Выйдя из стасючкиной квартиры, я сделала глубокий вдох и подняла голову вверх. Увидела, что между пожелтевшими листьями клёна созревшими виноградными гроздьями низко висят прозрачные созвездия, каждую ягоду которых можно просто взять губами. В этот момент мне и в самом деле стало намного веселее.
Что я там вообще делала, как там оказалась? В той непонятной квартире, где в одной комнате находилась не до конца разобранная теплица. А во второй. Стасючка была уже, кажется, на четвёртом или начале пятого месяца. Готовилась к весне родить. Во второй, отведённой под будущую детскую, полным ходом шли приготовления к появлению маленького незнакомца. Или незнакомицы.
К стене прислонилась свежекупленная деревянная кроватка. Дверной косяк ошкурен, но пока не покрашен. Полстены заклеены новыми обоями, вторые полстены - нет. Все в обшарпанных старых. Сюр полнейший. А в третьей комнате, проходной. Так называемой зале. У нас в Роге самую большую комнату в хате называют почему-то залой. Кака така «зала»? Где они такие «залы» видели? Нет, вот «зала» - и всё. Ну да ладно.
А в зале, уставившись оловянными пуговками, которые у них находились на месте глаз, в телевизор - на экране голый парень засовывал руку с неснятыми с запястья часами такой же голой, стонущей от радости девушке, в «туда» по самый локоть - в этой самой зале располагалась в разнообразных непринуждённых позах гоп-компания криворожских жлобов молодого возраста. Все тупо созерцали и вдохновенно (поскольку, дух - куда-то девать надо) слушали эту дебильную немецкую порнуху.
На улице, понятное дело, было не в пример приятней находиться, чем там. Внезапно бедовую бидэнковскую голову озарила гениальная мысль. Ей захотелось походить по местам, где её «проявили» в этом чудеснейшем из миров.
Дело в том, что роддом, в котором Мамахен меня произвела на свет, находится как раз в этом районе. Городишко у нас предлинный. Занимает - если кто не в курсе - одно из призовых мест по протяжённости в мире. Это вам не хухры-мухры.
И вот. Мы потом. Наша семья. После моего рождения. Переехала. Переехали ближе к историческому центру Криворога, что чуть ли не в ста пятидесяти километрах на восток от другого исторического центра - места моего появления на свет. И сюда, на сорок четвёртый квартал, за Кудыкины горы, с тех пор - имею в виду свой день рождения - меня крайне редко заносило.
Так исторически сложилось. Но мама часто рассказывала, как они тут жили с нами, а у меня есть старшая сестра, как они жили тут с нами ещё маленькими. И у маменьки с этим «сорок четвёртым кварталом», разумеется, свои личные счёты. Ну, ещё бы. Двоих дочерей здесь с отцом сотворили, родили. Молодые были. Красивые. Энергичные. Не то что сейчас. «Когда ещё» - в тот момент подумалось - «выпадет оказия по настолько знаменательным местам побродить.»
И я, значит, такая вся. В белой рубашечке. При галстуке. В пиджачке. Разряженная. И почесала я, значит, такая вся, в ночную тьму. Всё-таки «деньрождения» любимой подруги был. Я изо всех сил расфуфырилась. Иду. Когда люди ходят по знаменательным датам в гости, они, разумеется, стараются принять благообразный вид. Чтобы не сильно друг другу настроение портить.
И почесала я, значит, такая вся, по направлению к этому самому главному в мире роддому. Почему-то мне в состоянии алкогольного опьянения тогда казалось, что сердце непременно выведет к тому самому месту, в котором Валентина Степановна Бидэнко двадцать два года назад осчастливила современное человечество, подарив ему меня.
Казалось, что я там что-то должна непременно почувствовать. Это у меня ещё сэлинджеровские приколы болтались в буйной голове. Остатки их. Почувствовать, понять. Внезапно открыть внутри себя что-то важное. Все эти дела. Про внезапную истину. Сатори получить. Такое.
И я решила получить сатори немедленно. Именно той ночью. Внутреннее ощущение подсказывало: какое-то знаменательное событие должно обязательно произойти прямо на месте моего рождения.
То, что мне будет послано сатори сейчас, немедленно - в этом я ни единой сеекуундыыы не сомневалась. Как и в том, что интуиция направит ноги к зданию, где меня мама родила. Идеи одна фантастичнее другой: фонтанировали в изменённом сознании. То ли я так сильно накидалась, то ли прихватила с собой какую-то ёмкость с волшебной жидкостью. Сейчас не помню. Вполне возможно, значит, такая вся шла, и прихлёбывала из горлышка. С меня станется. Хотя не исключено - была уже настолько хороша, что и без того хватало внутриорганизменных запасов абрикосовки. Заправилась-то ею на месте деньрожденньенских мероприятий по самую макушку. Благородное горючее постепенно перерабатывалось телом и требовало действий.
Ну, значит, добралась я до ограды роддома. Было, к счастью, открыто. А то бы точно полезла через забор. Я себя знаю.
Калитка на воротах центрального входа, приветливо скрипнув, впустила во внутрь огороженной территории. Прелестное создание вошло и стало там в почти кромешной темноте бродить. Конечно же, никакого знака оно увидела и никакого волшебного здания там не нашло. Попробуйте-ка на площади размером с два гектара найти в хаотическом нагромождении почти одинаковых на вид строений одно - единственное. То самое.
На территории медгородка распологалась тьма - тьмущая коробок стандартного формата в два или три этажа. Некоторые - для разнообразия - были четырёхэтажными. Из красного оштукатуренного кирпича. Со стандартными окнами. Стандартными дверными проёмами. Стандартными двускатными крышами под серым шифером. Никаких зацепок. Никаких отличительных знаков. Как я ни прислушивалась к своему внутреннему голосу, он молчал. Подавленный и обескураженный. Особенно после встречи с вывеской «Морг» на приземистом здании с забеленными изнутри стёклами.
Оказалось, не всё так просто. Родильный комплекс на сорок четвёртом - он серьёзный. И в нём непривычному человеку в самый раз заблудиться. Но я всё-таки не заблудилась. Взамен этого я там нашла собаку, которая находилась возле будки и «лаяла». Просится сказать: «выла на луну», но она не выла на луну.
Бедная псина сидела перед своим дощатым домиком и через равные промежутки времени, приблизительно раз в полминуты, обречённо испускала ритмические порции душераздирающих воплей. Грешники в аду, наверное, примерно так же кричат. Пронзительно и безысходно. Назвать эти звуки лаем было бы сильным преувеличением. Она просто орала в чёрное безлунное небо изо всей собачьей мочи:"Бау - вау! Бау - вау! Гуф - гуф - гуф!"
И чё-то я придалбалась к этой собачучере. Захотелось её успокоить, утешить. Войти с ней в контакт. И стала я с ней разговаривать. Как Франциск Ассизский с птицами. «Пойми, собака», - сказала я ей, присев рядом на корточки. «Все мы немножко собаки. Ты, думаешь, мне не одиноко? Нужно терпеть и верить. И нести свой крест. Будет и на нашей улице праздник. Россия вспрянет ото сна, милая моя собака. И, пойми, собаручеще-собалапище, - Россия вспрянет ото сна, Ведь - И на осколках самовластья…» И так далее, и тому подобное. Важно и многозначительно. Эклектическая христианско - буддистско - гумманистическая - нечем не сдерживаемая - проповедь длилась и длилась, а собака всё вопила и вопила.
Чем проникновеннее звучали мои слова, тем безутешнее были ответные крики мучимого домашнего животного. Оно решительно не желало обращаться ни в христианство, ни в буддизм, ни в какую другую систему верований.
И тут проповедника осенило: "Бедная собачка, наверное, голодна! И хочет кого - нибудь съестьть-титить. Кого - нибудь питательного и вкусного, вроде меня!" Так как я находилась в специфическом, очень хорошем настроении. Благодушном. Всепонимающем. И к тому же весьма, кстати, вспомнила про одного буддистского монаха, который дал себя съесть голодному тигру. Подошла я к этой злосчастной будке. И предложила псине воспользоваться своим телом для утоления её голода. Перегрызть, то есть, мне горло.
- Ты хочешь кого-то загрызть? Пожалуйста! Я полностью в твоём распоряжении, милая бедная моя собака!, - и улеглась на землю, почти осознанно подставив свою шею под её пасть. Умница такая.
Милая бедная собака вместо того, чтобы немедленно приступить к трапезе, почему-то скукожилась, засунула хвост между задних ног, прижала уши к голове и спряталась в свою будку. Выть и лаять при этом, слава Будде, она перестала. И сколько я ни уговаривала её выбраться обратно, на мои слова она не реагировала.
Точнее, реагировала своим ещё более сильным вжиманием в заднюю стенку убежища. Так мне и не удалось её выманить наружу. Не захотело животное полакомиться человечинкой. Проигнорировало заманчивое предложение.
Через некоторое время. После того, как я поняла, что мне не удастся её уговорить. Уговаривала долго. Минут пятнадцать. Может, и все двадцать. Лёжа на сухих листьях. Была бы лужа - легла бы и в лужу. В том своём настроении. О, вы, Состоянии! Но осень была сухая. Бог дураков любит. Специально для такой тогдашней меня была организована такая тогдашняя осень. Нежная, сухая, без дождей. Как на заказ. И свой замечательный бирюзовый плащ я почти не испортила. На мне же был плащ!
Короче. Я поднялась. Отряхнулась. И поняла, что этой ночью, похоже, мне пожертвовать своей плотью во имя спасения живого существа не удастся.
«Ах, - сказала я себе, - не получилось. Ну, не получилось - так не получилось. Что поделаешь? Видно, не судьба.» И пошла себе дальше. Тумблер в отравленной алкоголем башке, наконец, щёлкнул, и я оставила несчастное млекопитающее семейства псовых в покое.
Несмотря на полученные сильные впечатления, мне почему-то всё равно пока не хотелось ложиться спать. Хотелось ещё чего-то почувствовать, получить ещё какие-то уроки. И я почесала куда-то за пределы огороженного забором участка. Такое «алкогольный трип» называется. Если кто понимает.
Между прочим, в одном эпизоде (миге) описываемых событий моё безумное общение с собакой сделалось конструктивным. Вне всяких сомнений. Тогда, когда я лежала с нею рядом и разглагольствовала, уверяю вас, она меня начала понимать. Пускай чуть-чуть, на долю мигов, но мы с нею всё-таки вошли в раппорт. Чего я от неё, собственно, и хотела добиться.
И когда я оттуда ушла - она перестала лаять. Наверное, что-то поняла. Сидела молча в своей будке и не стенала, не гуф - гуф - кала. Мои бескорыстные увещевания на неё подействовали! Всякие чудеса на свете бывают. Следует надеяться: она поняла, что не одинока в этом мире. Не сомневаюсь. Искры взаимопонимания между нами тогда всё же просверкнули.
Мне же хотелось единяться со вселенной и подальше. И я пошла искать этого единения вдаль, прочь от будки. …Ооот! От тогда уже начался настоящий трип. Осязаемый. Конкретный. Смутно помню, как перелазила через какие-то заборы. Протискивалась в какие-то щели, пересекала какие-то проулки. Да - а! Какие-то градирни. Промышленные строения. Водопад. Выси. Облака. Воды, и броды, и реки. Годы и века.
Качество алкогольного бензина, судя по всему, было великолепным. Потому что я всю ночь бродила. Часа четыре или пять. Карабкалась по шлаковым кручам. Скатывалась по буеракам. Происходило то, что в русском языке называется «бешеной собаке сто верст не крюк». И в голову не приходило, что можно пойти обратно. Туда, где ждёт ночлег. Ну, пускай не в очень комфортных обстоятельствах, но в закрытом помещении. Меня бы положили спать в человеческих условиях. На диван, матрас и простыню под одеяло. Ведь было, где, и было, чем.
- Не, не, не, Маш! Такой вариант не интересовал взыскующую вкушения истины мятежную душу. Мне хотелось получать сатори и дивных откровений. Понятно, рано или поздно природа должна была положить предел беззаветным исканиям. Так и произошло. В какой-то произвольной точке священного кросса по пересечённой местности начался неизбежный процесс: то, что на языке пролетариата обозначается откровенным и простым словом «отходняк». Эйфория плавно - незаметно сошла на нет и сознание накрыл приступ паники. Настиг он меня в незнакомом селе. Посёлке сельского типа.
Там стояло два ряда домов с левой и с правой стороны дороги. Человеческие жилища были тёмны и безмолвны. Окна не светились. Мне вдруг… Нет, я просто… Я вдркг почувствовала, что от этих строений исходит в мой адрес явственная, осязаемая угроза. Что здесь логово дьявола. И для того, чтобы его миновать… А так как я слегка уже поняла, что мне пора возвращаться к цивилизации. Буераки - реки - раки меня всё-таки немного утомили и сделались не очень интересными. Совсем не очень интересными
- А ведь это ж, Маш, я обратила внимание на подсказки внутреннего компаса, чтобы выбрать правильное направление возвращения. Захотелось почему-то назад, к людям. Но вот какая незадача. По всем расчётам выходило: для того, чтобы вернуться обратно, нужно пройти по этой косящей на меня массой чёрных окон улицы. От которых исходили волны неописуемой мистической угрозы. Угрозы чуть ли не жизни моей. Душе моей!
Для того, чтобы защититься от действия злых чар, я сорвала высохший бодяк. Длинный колючий стебель. И принялась шествовать по опасной улице, осеняя дорогу перед собой крестными знамениями. Как Иванушка Бездомный после встречи с Воландом. Правда, у него при себе были иконка и свечка. Мне их успешно заменил самый толстый, самый колючий фрагмент куста чертополоха.
Так и пересекла при помощи самостоятельно придуманных неомагических манипуляций «Страшную Улицу».
А наверняка зрелище было! Под ночным небом по безлюдному проулку идёт пьянючая в сиську девушка. Прилично одетая. Слава богу, хоть не на каблуках. И размахивает перед собой длинной хворостиной. Осеняя пространство крестными знамениями. По самоизобретённой методике: чертя в воздухе кресты головками сухого чертополоха через каждые три шага. Прямо перед собой, потом направо и - налево.
Выглядело всё, наверное, презабавно. Или преужасно. Смотря, с какой точки зрения наблюдать. Вспоминать об этом смешно. Но не дай Бог участвовать!
Итак, при помощи своих непонятных, но для меня в том момент преисполненных глубочайшего смысла манипуляций, я благополучно миновала длинный участок своего пути домой и оказалась на просёлочной дороге, которая уже не представляла опасности. На ней не было заколодованных домов с исходящими от них дьявольскими вибрациями. Безлюдье, тишина. И тут вдалеке появился милицейский бобик.
Джип с брезентовым верхом меня обогнал. Затормозил. Приветливые джентльмены в синих фуражках с красными околышами спросили, что же тут делает молодая леди в столь позднее время суток и в такое время года? Я им всё, как есть, объяснила. Что мне было грустно на вечеринке, устроенной подругой по поводу её дня рождения, и что я решила немножечко прогуляться, чтобы развеяться.
Они в свою очередь поинтересовались, удалось ли мне выполнить поставленную задачу, и если да, то в какой именно степени?
- Вполне удалось! В очень большой степени. Программа на предмет «развеяться» выполнена на пятёрку с тремя плюсами. - ответствовала я.
- Куда же ты теперь направляешь стопы, прелестное дитя?
- Туда, откуда пришла, вестимо!, - и назвала адрес.
Они развеселились и сказали: «Знаешь ли ты, что это в пяти или шести километрах отсюда? Хочешь, подвезём?» - «Ой, - сказала я. Конечно, хочу.» Бидненки, когда напьются, они - как правило - становятся невозможно доброжелательными. Любят весь мир, все живые существа, и особенно - всех людей. Включая даже милиционеров.
Милиционерам, разумеется, моё настроение понравилось. Они даже не высказали вполне резонных негативных характеристик относительно особенностей моей дислокации и моего состояния сознания. Мирно усадили на заднее сиденье автомобиля и повезли. А так-как я была в ту пору ещё молода, хороша собой и к тому же прилично одета, одному из них. А именно - старшему. Который на переднем месте сидел.
Пришло в чресла желание, поражающая своей оригинальностью. Ему захотелось воспользоваться оказией. Неагрессивно настроенной и как сапожник пьяной мне даже в голову не пришло оказать сопротивление. Он велел водителю остановить машину, вытащил откуда-то плащ-палатку, отвёл меня на ближайшую полянку и сделал то, что и должен был сделать самец с нормальным гормональным уровнем со случайно оказавшейся ему доступной симпатичной самочкой.
Честно говоря, конкретно этот эпизод мне и сейчас не кажется трагическим или каким-то особенно гнусным. Ну потому что. Он был приличный человек. Я была приличный человек. Ну, случилось так, как случилось. Никакого насилия там не было. Там была просто бездна глупости - и всё. После того, как молодой мужчина удовлетворил свои низменные инстинкты. Они меня благополучно довезли до самого стасючкиного дома. Высадили. И строго - настрого велели идти в квартиру, где очаровательную проказницу ждёт безопасный ночлег, и никуда с маршрута не сворачивать.
Заботливые, ёлки! Вот даже сейчас я на них не обижаюсь. Ну, подумаешь. Ну, делов-то. Сама же нарвалась? Верно?
Я им сказала, что мне, вообще-то, никуда уже и не хочется сворачивать. После чего прошагала наконец-то уставшими ногами пятьдесят метров по асфальту и поднялась наверх. Заспанная Стасючка открыла дверь. Стрелки на часах показывали шестой час утра. Не расспрашивая ни о чём, Люся молча меня уложила - потом расскажешь, где тебя носило, укладывайся давай - и позволила выспаться столько, сколько взял изнурённый ночным походом организм.
Плащ у меня был. Не то чтобы грязным. Несвежим, скажем так. Даже по нему одному понятно было, что где-то я припадала к земле - матери, чтобы набраться сил. И что ночь провела богатую событиями и не лишённую разнообразных удовольствий.
Во второй половине дня. Я продрала глаза. Ииии… Охая, стеная - всё тело болело. Пальцы, исколотые колючками дикорастущих трав, распухли. Место, которым воспользовался старшина. Или сержант. Оно саднило. Башка раскалывалась. Ну, все мы знаем, что такое похмелье. Даже в двадцати двух летнем возрасте весьма неприятное состояние. Хотя тогда здоровья было ещё много. Но в том случае на похмелье наложилось воспоминание - вполне мучительное - о состоявшемся в придачу неконтролируемом алкогольном трипе.
Ихкая и постанывая, я поведала подруге свои приключения. Она меня отпоила рассолом. По старинному народному обычаю. Аккуратно притушила перекисью водорода точеные повреждения кожной оболочки бидэнятновского физического туловища. Оказала первую помощь, одним словом. За что я ей бесконечно благодарна. Но.
Но впоследствии Стасюк. Ну, она. Думаю, не стоило мне этого делать. Так с ней откровенничать. Похоже, после моего честного рассказа она стала чувствовать надо мной своё жуткое превосходство. Непонятно, на чём основанное.
- Маш, зря я ей всё рассказала. Нужно было просто промолчать. И никаких компрометирующих подробностей своей непротокольной жизни не выдавать. Потому что с тех пор. Всякий раз, когда я к ней звонила. Я слышала, как её муж спрашивает, если не он брал трубку:
«Кто звонит? Яся Бидненко? А она трезвая?» Так часто бывает. Людям кажется, если они говорят со стороны, не в телефонную мембрану, что телефонирущий их не слышит.
Ну прям! Нашли алкоголичку…Счастье вам! О, Господи! У меня просто был нервный срыв на почве дикого одиночества и жесточайшего эмоционального лишения. Я тогда только - только пережила полный разрыв с любимым городом. С каждым такое может случиться. Нефиг вот так вот относиться. Мало ли. Как будто они святые и с ними никогда ничего экстраординарного не происходило. Ой - ой - ой - ой! Можно подумать - можно подумать. Что-то не верится."
- Маш, вот веришь, слушая бидэнковский рассказ, я то всплакивала, то всхохатывала, изо всех сил удерживаясь от комментариев. Что требуется от исповедника? - Умение слушать.
Вот! Во - о - от!
Обычному человеку обязательно нужно выговариваться время от времени, чтобы не сойти с ума. Ставлю себе твёрдый «уд» по человеколюбию: Яся в очередной раз отбомбилась с моей помощью и облегчила душу. Аминь.