Радуница
В детстве Радуница была праздником.
Почти каждый раз стояла хорошая погода, и радостной утренней новостью звучало то, что мы едем на кладбище. Это значило: джинсы, кроссовки, лёгкая куртка из тех, что не очень жалко запачкать, если вдруг краска. Это значило: ветошка, ржавые грабельки и тяпка, которыми, может, били по голове не желающих участвовать в продразвёрстке, а, может, наоборот, самых первых комсомольцев и активистов. Это значило: бутерброды, свежий, весной разящий огурец и какая-нибудь сладкая вода для меня, что уже само по себе огромный праздник.
Небольшое отступление: на один из дней рождения мне подарили деньги, которые я бережно хранила дома, а потом мы зашли в магазин игрушек, случайно, и там была небесной красоты бело-розовая яхта из Лего с лукавой лего-брюнеткой, и я взяла у отца в долг нужную сумму, и мы её купили, pendant моему лего-рыцарю на лего-лошади, и ещё осталось на двухлитровую бутылку Sprite, и до сих пор это самая выгодная сделка в моей жизни.
А рыцарь и яхтсменша были счастливы, пока не появился харизматичный лего-пират с запасом пластиковых монеток, и всё стало сложно. Но это уже совсем другая история.
А мы вернёмся к старому маршруту. Обычно у родителей было хорошее настроение, мы не так уж часто выбирались вместе, а тут всё совпадало. И мы о чём-то говорили, шутили, будто ехали на пикник, хотя в определенном смысле так оно и было. Доехав до нужной остановки, тщательно выбирали цветы, обычно нарциссы и тюльпаны, по четыре штуки на брата, а иногда, если дела шли хорошо, то и по всё восемь.
Сначала была ржавая ограда, сетка-рабица (я не знаю, как она правильно пишется), в которой кто-то заботливо проделал большую дыру, потому что ворота ограды часто были закрыты. В мир мёртвых мы попадали таинственным, полупреступным путём, и это казалось логичным.
За оградой было так красиво, и тише становились шумы дороги. Мы проходили известным, проторенным путём - за столько лет кажется, будто мы одни и вытоптали эту тропинку. Бабушкина могила обычно по весне зарастала или была забросана сухими листьями, цветочница требовала покраски. Куртки и сумки вешались на соседнюю ограду, но там не обижались - давно уже никто сюда не приходил, к Екатерине К., покинувшей этот мир в 50-х, и её могила всегда была покрыта зелёным ковром какой-то травки с вкраплениями синих, белых или жёлтых цветочков. Минута молчания у входа в другую, ещё более маленькую оградку - внутренний круг для самых близких - и начинались работы.
Папа неловко, кривовато красил цветочницу, перебарщивая с серебрянкой, и её потёки оплывали на землю. Мы чистили могильный камень, протирали медальон - не знаю, о чём думала мама, когда мыла фотографию незнакомой, ушедшей в далёкое прошлое свекрови, от которой остались только журнал "Работница", на страницах которого она стоит в обнимку с белорусским классиком, фарфоровый медведь да вот ещё мой батя, не лучшее из наследий. Потом мы шли за водой.
Это было главной, на мой взгляд, частью визита. Как интересно! Из среднестатистической, для небогатых, зоны с гранитными серыми памятниками - прямоугольными или со скосом - и железными крестами с поблекшими табличками мы проходили мимо холма, на котором в 90-х вспучились вдруг гроздья чёрных мраморных надгробий, свободных, без ржавых заборов, которые начали перекашиваться с тех пор по всему Кальварийскому, будто стыдясь своей "совковости", - лишь с небольшим мраморным же бордюром; дико дорогих по тем временам, да и сейчас не очень-то. Проходили мимо большой стеллы, под тяжестью которой лежал безвременно почивший сын одного из преподавателей журфака, быть может, уже тоже почившего, хотя стелла, дорожка к ней, живая изгородь - места могил на шесть, страшно подумать, какие деньги - и сегодня аккуратные и ухоженные, с белыми пластиковыми цветами в мраморных вазах.
Вверх по горе начинался ещё более престижный участок, с вычурными памятниками, полународными, полузаслуженными, симпатичный на граните П.Ю., память чьей-то мамы, и в итоге приходишь к церквушке, возле которой сгрудились старые полуразрушенные склепы с глухими окошками. В них очень страшно и очень сильно хотелось что-нибудь рассмотреть.
Но это было невозможно, и мы просто набирали из старой колонки, очередь невеликую отстояв, воду в бутылку и банку для цветов, а обратно шли совсем другой тропой, через глубокое прошлое, - мшистые могилы, почти ушедшие в землю, старинные мраморные надгробия с маленькими - если только приглядеться - черепами как символами воскрешения, и моими однофамильцами на табличках. Таинственная и сладко мистическая тропа старинных могил вскоре снова разбавлялась простыми советскими захоронениями - серо, прямоугольно, гигиенично, кое-где торчит весёлая ромашка или куст пластиковых маргариток.
Библиотека колумбария вдоль стен тогда только наполнялась...
Конечно, не на всех кладбищах было так красиво и интересно. На Северное, где был похоронен мой дед, у меня давняя и тяжёлая обида. Меня взяли туда ровно один раз, из чего запомнились какие-то космические ряды однообразных камней, а ещё - как не разрешили взять с, видимо, детской могилы куклу для поиграть - обычную пластиковую куклу, ноги-руки врастопырку, тупая башка. И эту обиду я не забыла со временем, не спрятала в глубинах подсознания, а вспоминала даже тогда, когда мы возвращались с водой обратно на "хорошем" кладбище.
К тому времени цветочница уже сохла, пара капель серебрянки застывает на свежей маргаритке, а мы переходили на скамейку за могилой, где разворачивались бутерброды и откупоривалась газировка. Я хрустела особенно вкусным огурцом и размышляла о всяком: например, о том, если грянет война, если не будет никакой еды - нужно ли нам будет выращивать, скажем, картошку прямо здесь, в малом, но собственном наделе. И можем ли мы в таком случае захватить ещё Екатерину К., раз уж других желающих нет. Мысль о том, что люди будут выращивать овощи именно здесь, каждый на своей делянке, казалась вполне логичной, ведь другой земли у нас не было. А ведь и ночевать пришлось бы здесь, чтобы охранять урожай. Мысль не то что бы пугала, но лишних хлопот не хотелось. Я поделилась этой мыслью с мамой, и она сказала, что мы можем поехать к бабушке, у которой есть дом с огородом. А ведь и правда. Кладбищенское огородничество откладывалось до худших времён.
Прощаясь, стояли у памятника, взрослые - грустные, я нет, но с серьёзным лицом, потому что осознавала настроение момента, и мы возвращались в мир живых, где всё уже казалось намного ненастоящим. Потом шли бытовые заботы, отдых, но до самого вечера день тоже был будто ненастоящим.
Теперь я хожу через кладбище каждый день, если погода хорошая. Здесь всё так же нарядно и уютно, только кое-что изменилось: например, на бабушкиной могиле уже не серый камень, а красный полированный гранит, потому что мама любила красное. Под общей фамилией - место, чтобы потом добавить ещё одного человека. Кто успел, тот и сел. Цветочница сменилась плиткой с мелким гравием, так что сажать картошку в случае чего тут уже не придётся, если только захватить всё-таки Екатерину К. А другого варианта и нет, потому что бабушкиного домика с огородом тоже уже нет.
И всё-таки лёгкое чувство праздника, торжественности, ожидания чего-то хорошего по-прежнему ненадолго входит в душу, когда я прохожу здесь. И это лучшее, что можно знать о загробной жизни.
Почти каждый раз стояла хорошая погода, и радостной утренней новостью звучало то, что мы едем на кладбище. Это значило: джинсы, кроссовки, лёгкая куртка из тех, что не очень жалко запачкать, если вдруг краска. Это значило: ветошка, ржавые грабельки и тяпка, которыми, может, били по голове не желающих участвовать в продразвёрстке, а, может, наоборот, самых первых комсомольцев и активистов. Это значило: бутерброды, свежий, весной разящий огурец и какая-нибудь сладкая вода для меня, что уже само по себе огромный праздник.
Небольшое отступление: на один из дней рождения мне подарили деньги, которые я бережно хранила дома, а потом мы зашли в магазин игрушек, случайно, и там была небесной красоты бело-розовая яхта из Лего с лукавой лего-брюнеткой, и я взяла у отца в долг нужную сумму, и мы её купили, pendant моему лего-рыцарю на лего-лошади, и ещё осталось на двухлитровую бутылку Sprite, и до сих пор это самая выгодная сделка в моей жизни.
А рыцарь и яхтсменша были счастливы, пока не появился харизматичный лего-пират с запасом пластиковых монеток, и всё стало сложно. Но это уже совсем другая история.
А мы вернёмся к старому маршруту. Обычно у родителей было хорошее настроение, мы не так уж часто выбирались вместе, а тут всё совпадало. И мы о чём-то говорили, шутили, будто ехали на пикник, хотя в определенном смысле так оно и было. Доехав до нужной остановки, тщательно выбирали цветы, обычно нарциссы и тюльпаны, по четыре штуки на брата, а иногда, если дела шли хорошо, то и по всё восемь.
Сначала была ржавая ограда, сетка-рабица (я не знаю, как она правильно пишется), в которой кто-то заботливо проделал большую дыру, потому что ворота ограды часто были закрыты. В мир мёртвых мы попадали таинственным, полупреступным путём, и это казалось логичным.
За оградой было так красиво, и тише становились шумы дороги. Мы проходили известным, проторенным путём - за столько лет кажется, будто мы одни и вытоптали эту тропинку. Бабушкина могила обычно по весне зарастала или была забросана сухими листьями, цветочница требовала покраски. Куртки и сумки вешались на соседнюю ограду, но там не обижались - давно уже никто сюда не приходил, к Екатерине К., покинувшей этот мир в 50-х, и её могила всегда была покрыта зелёным ковром какой-то травки с вкраплениями синих, белых или жёлтых цветочков. Минута молчания у входа в другую, ещё более маленькую оградку - внутренний круг для самых близких - и начинались работы.
Папа неловко, кривовато красил цветочницу, перебарщивая с серебрянкой, и её потёки оплывали на землю. Мы чистили могильный камень, протирали медальон - не знаю, о чём думала мама, когда мыла фотографию незнакомой, ушедшей в далёкое прошлое свекрови, от которой остались только журнал "Работница", на страницах которого она стоит в обнимку с белорусским классиком, фарфоровый медведь да вот ещё мой батя, не лучшее из наследий. Потом мы шли за водой.
Это было главной, на мой взгляд, частью визита. Как интересно! Из среднестатистической, для небогатых, зоны с гранитными серыми памятниками - прямоугольными или со скосом - и железными крестами с поблекшими табличками мы проходили мимо холма, на котором в 90-х вспучились вдруг гроздья чёрных мраморных надгробий, свободных, без ржавых заборов, которые начали перекашиваться с тех пор по всему Кальварийскому, будто стыдясь своей "совковости", - лишь с небольшим мраморным же бордюром; дико дорогих по тем временам, да и сейчас не очень-то. Проходили мимо большой стеллы, под тяжестью которой лежал безвременно почивший сын одного из преподавателей журфака, быть может, уже тоже почившего, хотя стелла, дорожка к ней, живая изгородь - места могил на шесть, страшно подумать, какие деньги - и сегодня аккуратные и ухоженные, с белыми пластиковыми цветами в мраморных вазах.
Вверх по горе начинался ещё более престижный участок, с вычурными памятниками, полународными, полузаслуженными, симпатичный на граните П.Ю., память чьей-то мамы, и в итоге приходишь к церквушке, возле которой сгрудились старые полуразрушенные склепы с глухими окошками. В них очень страшно и очень сильно хотелось что-нибудь рассмотреть.
Но это было невозможно, и мы просто набирали из старой колонки, очередь невеликую отстояв, воду в бутылку и банку для цветов, а обратно шли совсем другой тропой, через глубокое прошлое, - мшистые могилы, почти ушедшие в землю, старинные мраморные надгробия с маленькими - если только приглядеться - черепами как символами воскрешения, и моими однофамильцами на табличках. Таинственная и сладко мистическая тропа старинных могил вскоре снова разбавлялась простыми советскими захоронениями - серо, прямоугольно, гигиенично, кое-где торчит весёлая ромашка или куст пластиковых маргариток.
Библиотека колумбария вдоль стен тогда только наполнялась...
Конечно, не на всех кладбищах было так красиво и интересно. На Северное, где был похоронен мой дед, у меня давняя и тяжёлая обида. Меня взяли туда ровно один раз, из чего запомнились какие-то космические ряды однообразных камней, а ещё - как не разрешили взять с, видимо, детской могилы куклу для поиграть - обычную пластиковую куклу, ноги-руки врастопырку, тупая башка. И эту обиду я не забыла со временем, не спрятала в глубинах подсознания, а вспоминала даже тогда, когда мы возвращались с водой обратно на "хорошем" кладбище.
К тому времени цветочница уже сохла, пара капель серебрянки застывает на свежей маргаритке, а мы переходили на скамейку за могилой, где разворачивались бутерброды и откупоривалась газировка. Я хрустела особенно вкусным огурцом и размышляла о всяком: например, о том, если грянет война, если не будет никакой еды - нужно ли нам будет выращивать, скажем, картошку прямо здесь, в малом, но собственном наделе. И можем ли мы в таком случае захватить ещё Екатерину К., раз уж других желающих нет. Мысль о том, что люди будут выращивать овощи именно здесь, каждый на своей делянке, казалась вполне логичной, ведь другой земли у нас не было. А ведь и ночевать пришлось бы здесь, чтобы охранять урожай. Мысль не то что бы пугала, но лишних хлопот не хотелось. Я поделилась этой мыслью с мамой, и она сказала, что мы можем поехать к бабушке, у которой есть дом с огородом. А ведь и правда. Кладбищенское огородничество откладывалось до худших времён.
Прощаясь, стояли у памятника, взрослые - грустные, я нет, но с серьёзным лицом, потому что осознавала настроение момента, и мы возвращались в мир живых, где всё уже казалось намного ненастоящим. Потом шли бытовые заботы, отдых, но до самого вечера день тоже был будто ненастоящим.
Теперь я хожу через кладбище каждый день, если погода хорошая. Здесь всё так же нарядно и уютно, только кое-что изменилось: например, на бабушкиной могиле уже не серый камень, а красный полированный гранит, потому что мама любила красное. Под общей фамилией - место, чтобы потом добавить ещё одного человека. Кто успел, тот и сел. Цветочница сменилась плиткой с мелким гравием, так что сажать картошку в случае чего тут уже не придётся, если только захватить всё-таки Екатерину К. А другого варианта и нет, потому что бабушкиного домика с огородом тоже уже нет.
И всё-таки лёгкое чувство праздника, торжественности, ожидания чего-то хорошего по-прежнему ненадолго входит в душу, когда я прохожу здесь. И это лучшее, что можно знать о загробной жизни.