[У костра.]Сидели у костра молча. Все понимали, что даже если сегодня ночью немцы с перепугу и решат, что белая крепость им привиделась, то завтра начнётся атака, выстоять против которой сил не хватит.
Гришка потирал ладони в больших варежках. Особенно яркий отблеск костра озарил его лицо, и все увидели, как он побледнел и осунулся. Стало ясно, что этот весёлый, умеющий поддержать и словом, и делом в трудную минуту парень вряд ли доживёт до утра. Он поймал на себе взгляды товарищей и виновато улыбнулся:
- Поесть бы... Тогда б охолонул трошки.
Савелий услышал его слова и виновато заерзал. У него в кармане обожжённой телогрейки ещё оставался кусок хлеба.
"Как же - товарищу надо, - бормотал Савелий про себя. - Ну а я? Я-то как буду?"
Машинально он достал этот кусок и вертел его в руках - нежно, бережно, мучаясь от необходимости, неизбежной необходимости поделиться последним, и желанием выжить. Сидор, сидящий рядом, заметил, что держит в руках его товарищ.
- Отдай Гришке, - тихо, твердо сказал он. В его сердце ни на минуту не закралось желание попросить самому хоть крошку...
- Сидор! Да как же я!.. Я бы рад... - залепетал Савелий, и Сидор с отвращением увидел в его глазах животную, омерзительную жадность. К этой жадности бессмысленно было бы взывать и обращаться - она была слепа, глуха и напугана...
- Отдай, кому сказал, - рявкнул он и неожиданно набросился на товарища, пытаясь отобрать у него хлеб. Костер, подстегнутый порывом ветра, снова взвился вверх.
- Ребя... да вы что ж это! - всполошились остальные и кинулись разнимать дерущихся. Драка, впрочем, была неуклюжая, нестрашная - в ватниках и рукавицах не слишком сподручно было драться, да и сил уже ни у кого не оставалось.
Хлеб упал в снег. Это был хороший, добро пропеченный хлеб, и неизвестно даже, где Савелий его взял и как сохранил свежим так долго, но сейчас намокший кусок был точно таким, как им раздавали в пайках - сырая грязная глыба, которую только со страшной голодухи жрать и станешь.
Тем не менее, владение глыбой осталось за Савелием. Он бережно подобрал свой хлеб, посмотрел в глаза товарищей - мрачно сопел Сидор, утирая нос варежкой - и протянул кусок Грише.
- Ты на вот... скушай...
И слово это - "скушай" - так нелепо прозвучало из его грубых обветренных губ.
[Бриллиант.] На пальце психотерапевта блестел огромный бриллиант. Переливаясь в лучах солнечного света, он сиял, отбрасывал полчища миниатюрных солнечных зайчиков, переливался радужными огоньками.
"Какой непрофессиональный бриллиант", - устало подумал Говард, не отдавая себе отчёт в том, что стоит за этими словами, но ощущая, что они верны.
И это действительно было так. Кольцо слишком сильно притягивало взгляд, требовало внимания, завораживало. Параноик мог бы заподозрить, что в нём скрыты "жучки", человека с комплексом неполноценности оно бы заставило замкнуться в себе, у эпилептика, того и гляди, спровоцировало бы приступ.
Однако Наташа могла позволить себе носить это кольцо - на период подготовки к своей великолепной свадьбе она оставила практику, а на концеренции оказалась лишь потому, что её попросили заменить одного человечка люди, которым она никак не могла отказать.
А вот эту картинку я заказала на бумаге с Девианарта. Ибо она зело прекрасна.