А Иосиф Бродский, оказывается, был оптимистом
Hа руинах «самой читающей в мире страны»
Прожив два десятка лет в США и глядя оттуда на постсоветское пространство начала 90-х, Иосиф Бродский пришёл к грустному выводу: «Империя рождает литературу, а демократия - макулатуру». Диссидентом он себя не считал и всегда принципиально был вне политики. Констатируя творческую импотенцию «новорусской» демократии, Бродский в неявной форме предполагал, что прежняя - порожденная империей - великая литература сохранится. Куда она денется?
Прошло еще два десятилетия - и стало очевидно: действительность много печальнее. Давний пессимизм нобелевского лауреата сегодня смотрится неоправданным оптимизмом.
Отечественные «демократы» шли к власти под лозунгами «очищения от «совковой ментальности» и «возрождения духовности». Но преуспели больше всего как раз на ниве разрушения всякой духовности,превращения литературы в макулатуру. Причем не только в переносном, но и в буквальном смысле. Нет, хорошие книги выпускаются и сейчас, не все ныне публикуемое - макулатура. Да вот тиражи упали в сотни раз, а цены взлетели, что сделало хорошие книги недоступными для миллионов. Не эти издания определяют лицо книжного рынка. И речь пойдет не о них, а о судьбе той литературы, что вышла в свет до рождения «поколения Pepsi».
Таможня не даёт «добро»... И не надо
Пункты приема вторсырья завалены не только старыми газетами и использованной бумажной упаковкой, но и самыми разнообразными книгами: художественными, научными, техническими, историческими, политическими, философскими... Бесспорно, часть из них устарела, часть изначально были малоценными. Но весьма многие принадлежат к категории «вечных», их ценность с годами только растет. Таможня не даст «добро» при попытке вывезти такие книги за рубеж: любое издание до 1945-го считается у нас в стране национальным культурным достоянием. Когда одна моя знакомая - физик, профессор, заслуженный деятель науки - собралась эмигрировать в Германию, ей не позволили взять с собой довоенные книги по медицине, написанные родным отцом!
Но разрешение таможни не требуется для переработки национального культурного достояния в туалетную бумагу и картон, если «литературно-макулатурный» процесс происходит на месте, без вывоза «сырья» за рубеж. Это не противоречит никаким писаным законам. А неписаные, нравственные - не в счет.
Сдача книг в макулатуру стала массовой, по моим наблюдениям, в начале текущего века. Хотя в 90-е годы жизнь была, пожалуй, еще хуже, но книги до поры не выбрасывали. Сохранялась инерция традиционного уважения к книге.
Макулатура общего назначения и элитарная
Я регулярно прохожу мимо нескольких приемных пунктов. Скажу о двух. Один расположен , в обычном районе, «усредненный житель» которого типичен для города. Другой - в микрорайоне за комплексом зданий Физико-технического института, жилье здесь строили в 60-70-е преимущественно для семей сотрудников института. Потому здесь преобладали научные сотрудники, инженерно-технические работники и специалисты высокой квалификации.
И хотя за прошедшие десятилетия местное население утратило былую «чистоту рядов», средний уровень образованности и культурных запросов и сейчас заметно выше общегородского. Это отражается и на «качестве» поступлений: принимаемая тут за символическую плату макулатура явно превосходит по «литературному уровню» таковую на других аналогичных точках. Невеселый каламбур получается.
Впрочем - стоп! О каких культурных запросах сдатчиков макулатуры можно говорить, когда речь идет не о чтении, а о фактическом выбрасывании (слово «продажа» здесь неуместно) книг. Трудно представить, чтобы люди, любовно собиравшие домашнюю библиотеку, бережно передавая ее из поколения в поколение, сами отнесли дорогие им томики на макулатуру. Но - «иных уж нет, а те далече». Избавились от этого наследия их потомки (некоторых из них я тоже знаю лично). Знаменитое шекспировское «порвалась связь времен» - как раз про наш случай.
Приемщики макулатуры с охотой перепродают мне книги по тройной цене - спасаю что могу. Суммы-то все равно бросовые, и доходы позволяют спасти куда больше, чем выходит на практике. Но куда девать столько книг? Дома места нет, а среди друзей и знакомых не хватает таких, кому бы я мог сделать подобный подарок - ценный для них и финансово необременительный для меня.
Расскажу кратко о нескольких из спасенных от уничтожения книг.
«Очерки первобытной экономической культуры» - фундаментальный труд русско-швейцарского историка и этнографа, профессора Киевского университета Николая Ивановича Зибера. (К слову, Карл Маркс считал его лучшим своим толкователем и популяризатором в России.) Этот перевод с немецкого издания 1883 г. вышел в СССР в 1937-м. .
Вот учебники по высшей математике и теоретической механике издания «Кассы Взаимопомощи Студентовъ Петроградскаго Политехническаго Института императора Петра Великаго» и Московского Императорского Университета 1915-го и 1916 гг.
А вот довоенные издания гениального творца физики ХХ в. Макса Планка и отечественного классика нелинейной механики Н. Н. Боголюбова
По надписям на книгах я узнал фамилию одного из их былых хозяев - он умер несколько лет назад. Для меня, однако, оказалось новостью, что его отец (а может, дед?), до революции тоже был профессором университета. Их ныне здравствующие потомки учеными не стали, а дети тем более не пойдут в науку.
Но почему они не вынесли ненужную им литературу в вестибюль института, поставив рядом кружку для мелочи? Книги бы не пропали, а денег их владельцы насобирали бы уж точно не меньше, чем выручили за сданную макулатуру.
Не подумайте, что такой печальный конец выпадает в основном на долю научной и специальной литературы - она, мол, быстро устаревает, да и читатель ей требуется особый. В курганах бумажного мусора находят последнее пристанище Чехов, Достоевский, Пикуль, Фенимор Купер, тома из серии «Классики и современники» - все то, что раньше было дефицитом. И популярные исторические романы Дюма, которые в 80-е годы продавали по талонам в качестве приза за сданные в приемный пункт сети «Стимул» бумажные отходы (на книгах «макулатурной» серии нанесена особая метка), снова стали макулатурой - круг замкнулся. Дополняют картину груды «толстых журналов» - тут и «Новый мир», «Знамя», и «Нева», «Иностранная литература», и прочие кумиры «шестидесятников».
Вперемежку лежат труды Сталина, выпущенные в конце 40-х - начале 50-х, и запрещенные им сочинения Троцкого, переизданные в «перестройку». Приснопамятная трилогия воспоминаний Брежнева («Малая Земля», «Возрождение», «Целина») и тома сборника его речей «Ленинским курсом» бесконфликтно соседствуют с автобиографическими «очерками литературной жизни» Солженицына «Бодался теленок с дубом» и другими его книгами.
Мемуары Брежнева впервые вышли в свет в 1978 г. в «Новом мире», а «Теленок» - в 1975-м в парижском издательстве русской книги ИМКА-Пресс. В Советском Союзе солженицынские «очерки» успели опубликовать в последний год его существования - в 1991-м - в том же «Новом мире». Затем последовали отдельные издания.
Тут же - и довоенное Полное собрание сочинений Ленина. Как оно пережило оккупацию ? Уличенных в хранении ленинских книг гитлеровцы расстреливали на месте. За одно это можно было бы в наши дни и пощадить чудом уцелевшие тома.
«Ваше слово, товарищ маузер»: оружие вместо литературы
Жизнь сегодня нелегкая у многих. Но дело не в бедности как таковой, якобы заставляющей расставаться с домашними библиотеками, - ведь от вырученных считанных копеек материальное положение не улучшится. Произошло драматическое изменение отношения к книге как к нематериальной ценности. Обрушение полуторавековой культурной традиции российской интеллигенции: прочитанные книги нельзя выбрасывать подобно стоптанным ботинкам! А это неизбежно повлекло за собой и материальное их обесценивание.
Особенно грустно видеть, как бомжи с протухшими физиономиями приносят собранные бутылки и ставят их рядами перед приемщиком вторсырья в метре от перевязанных стопок книг. Нехорошее соседство. Еще больнее, когда при этом узнаю корешки давно знакомых, любимых книг - таких же точно, как те, что стоят на полках у меня дома. Что ждет мои?
Арнольд Тойнби vs Евгений Евтушенко
Выдающийся английский историк Арнольд Тойнби ввел понятие социального подражания - мимесиса (от греч. mimesis - подобие, воспроизведение). Это тип поведения, при котором представители низших слоев общества стараются механически перенять стиль жизни занимающих на социальной лестнице ступени повыше. Аристократ Тойнби не только не осуждал высокомерно такое поведение, а, напротив, считал его продуктивным, полезным и прогрессивным. Он писал: «При длительном ношении маска прирастает к лицу и становится частью естества».
Если Тойнби прав, то 70 лет Советской власти, при которой существовал почти государственный лозунг «книга - лучший подарок», подкрепленный беспрецедентными в мировой истории тиражами литературы всех видов, оказались слишком малым сроком. Ведь семь десятилетий - только три поколения. Маска не успела прирасти к лицу. По крайней мере, у очень многих наших сограждан.
А может, ее отодрали с мясом?
В советской печати едко вышучивали то, что Тойнби назвал «социальным мимезисом». Помню карикатуру, опубликованную в середине 70-х в сатирическом журнале «Крокодил», - с шиком разодетая супружеская пара обращается в пункт проката: «Мы принимаем гостей, поэтому нам нужен сервиз на 12 персон и двенадцатитомник Флобера...»
В 1980 г. Евгений Евтушенко написал гневное стихотворение «Директор хозяйственного магазина» - о тех, кого дефицит качественных товаров народного потребления* делал местными царьками:
...Директор хозяйственного магазина,
ты прешь в «Мерседесе» неотразимо...
бывший ничем, оказавшийся всем,
ты едешь надменно на «Бони М».
В квартире твоей стоят, нечитаемые,
как мебель души, Пастернак и Цветаева.
Зачем же ты отнял их у студента,
еще никогда не вдыхавшего «Кента»?
В стране Толстого и Достоевского
ты стал заправилой, торговец стамесками!
В стране Платонова и Булгакова
ты вырос в гиганта, торговец лаками!
Будь проклят, алхимик и лжечародей,
строитель страдающих очередей!..
Нужно честно признать: книжный дефицит в СССР был обусловлен не только высоким, скажем так, «квалифицированным спросом» на хорошую литературу. Спросом, который не могли удовлетворить гигантские тиражи в сочетании с неправдоподобно низкими по меркам рыночной экономики ценами. Соизмеримую роль в формировании книжного дефицита играла и массовая мода на «корешки на полках» - в полном соответствии с концепцией Тойнби. Иногда этот ажиотажный спрос принимал невообразимо уродливые формы.
Ошибся ли Рэй Брэдбери?
На смену книгам пришли социальные сети // pixanews.com
В 1953 г., на пике маккартизма, в США выходит знаменитый роман-антиутопия Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» (вскоре, в 1956-м, его переиздают в СССР). Автор рисует отвратительный образ будущего тоталитарного** общества потребления.
_________________________________
** Не люблю этот квазинаучный ярлык, употребляю в данном случае как цитату, поскольку его использовал Брэдбери.
В описанном Брэдбери будущем строительные конструкции, мебель, одежда, все бытовые предметы делаются из негорючих материалов. Пожары в традиционном смысле слова стали невозможны - гореть нечему. Но профессия пожарного тем не менее сохранилась, и ее представители окружены всеобщим уважением. О том, что когда-то они гасили пожары, никто не помнит. Уже многие поколения пожарные занимаются прямо противоположным: по вызову бдительных сограждан их машины мчатся туда, где обнаружены запрещенные книги - не определенные произведения, занесенные в особый список, а книги как таковые. Все они запрещены! Любая книга потенциально опасна для общественного спокойствия.
Обнаруженные книги обливают керосином и сжигают (как известно, Fahrenheit 451 - температура воспламенения бумаги) прямо на месте «преступления». Владельцев арестовывают, отправляют в сумасшедшие дома. Главный герой переживает мучительную эволюцию сознания: в начале книги он честный пожарный, а в конце - подпольщик, скрывающий книги.
В этом обществе люди интересуются только материальными ценностями и развлечениями. Им неведомы негативные эмоции. Даже умерших, чтобы не портили настроение живым, кремируют через пять минут после смерти. «Духовность» полностью исчерпывается просмотром бесконечных бессмысленных телесериалов «про родственников». Во времена, когда мутный экран телевизора был размером с почтовую открытку, Брэдбери с удивительной прозорливостью описал современные плоские экраны - во всю стену, с цветным, объемным интерактивным изображением. В ушах у людей будущего приемники-передатчики «ракушка» - прообраз современных Bluetooth.
Но в главном Брэдбери ошибся: гораздо эффективнее запретов и сжигания книг оказалась такая «свобода слова», при которой в информационном (точнее - дезинформационном) шуме тонет, растворяется любое умное литературное произведение. Примечательно, что на родине, в «самой демократической стране мира», Брэдбери сразу столкнулся с цензурированием текста книги без согласия автора. Потом поумнели и ограничения сняли.
А может, Брэдбери не ошибся, а, наоборот, достиг своей высокой цели - «не предвидеть, а предотвратить будущее».
Занимай пост главы идеологического сектора в Политбюро ЦК КПСС не «человек в футляре» Михаил Суслов, а творческая личность типа Сергея Кургиняна, остались бы Бродский с Солженицыным без Нобелевских премий по литературе. Их бы не выдворяли из страны, а печатали умеренными по советским меркам (т. е. огромными - по западным) тиражами. Таким «нобелевки» не дают.
Бродский вообще не представлял никакой опасности для Советского государства. Пострадал, по сути, ни за что. Он даже обиды на власть не затаил: время, проведенное в ссылке «за тунеядство» в Архангельской обл., назвал «самым счастливым в жизни». Там его стихи публиковали в районной газете «Призыв».
Солженицын - дело другое: он открытый враг советской власти. Чтобы его не слушали ночами по «радиоголосам» и не перепечатывали под копирку, нужно было поступить иначе. Под одной журнальной обложкой напечатать его фантазии на тему «десятков миллионов невинных жертв, уничтоженных в ГУЛАГе», а рядом поместить сухие официальные справки о реальном числе осужденных, указать, за что они сидели, привести показатели смертности, нормы питания и зарплаты (sic!) за их якобы рабский труд. Архивы следовало рассекретить 50 лет назад, а не в 90-е - когда «поезд ушел».
А для особо чувствительной интеллигенции, страдающей идиосинкразией к советскому официозу, надо было опубликовать рядом с текстом Солженицына рассказ В. К. Алмазова «Сука ты позорная». В нем бывшие колымские зэки делают детальный «разбор полетов», обсуждая главы «Архипелага ГУЛАГ». Не будучи членами Союза писателей СССР, они не стесняются в выборе выражений...
Брэдбери в СССР многократно переиздавали, экранизировали. Его любили и читатели, и власть. Власть - не вполне бескорыстно: он, обличая гнилость буржуазного общества, был как бы «попутчиком». Но правильных выводов из знаменитой антиутопии наши власти, в отличие от американских, не сделали. Запретный плод сладок по определению, независимо от истинного вкуса и даже при полной несъедобности.
Я нашел книжку Брэдбери 1956 года издания. Притом даже не в стопке макулатуры, а в местечке еще похуже.
Растерзанные тела жертв не показывают крупным планом
Да разве можно сильнее унизить книгу, чем приговорив к переработке на туалетную бумагу? Оказывается, можно.
За последние годы насмотрелся всякого. Привык. Меня потрясла такая картина: на площадке возле мусорных контейнеров стоит выброшенный старый унитаз, причем его едва видно под горой книг чуть ли не по всем отраслям знания. На редкость широки были интересы хозяина библиотеки. Но о его профессии гадать не приходится, глядя на разбросанный всемирно знаменитый десятитомник «Теоретическая физика» Л. Д. Ландау и Е. М. Лифшица, другие книги по физике.
Именно там я подобрал Брэдбери. Томик лежал раскрытый, «в обнимку» с другим культовым изданием времен хрущевской «оттепели» - «10 дней, которые потрясли мир» Джона Рида издания 1957 г. А доминантой этого «натюрморта» был старый унитаз.
Первый инстинктивный порыв - сфотографировать бы! Никакая придуманная метафора не сможет лучше передать масштаб гуманитарной катастрофы, что постигла наше общество. Но чуть поостыв, я передумал. Крупный план хорош разве что для судмедэкспертов. Неэтично выставлять на публичное обозрение изуродованные тела. У жертв терактов и несчастных случаев есть родственники, не нужно причинять им дополнительную боль. А у книг есть авторы, нельзя оскорблять их память, выставляя на обозрение, как потомки глумятся над делом их жизни.
http://2000.net.ua
Прожив два десятка лет в США и глядя оттуда на постсоветское пространство начала 90-х, Иосиф Бродский пришёл к грустному выводу: «Империя рождает литературу, а демократия - макулатуру». Диссидентом он себя не считал и всегда принципиально был вне политики. Констатируя творческую импотенцию «новорусской» демократии, Бродский в неявной форме предполагал, что прежняя - порожденная империей - великая литература сохранится. Куда она денется?
Прошло еще два десятилетия - и стало очевидно: действительность много печальнее. Давний пессимизм нобелевского лауреата сегодня смотрится неоправданным оптимизмом.
Отечественные «демократы» шли к власти под лозунгами «очищения от «совковой ментальности» и «возрождения духовности». Но преуспели больше всего как раз на ниве разрушения всякой духовности,превращения литературы в макулатуру. Причем не только в переносном, но и в буквальном смысле. Нет, хорошие книги выпускаются и сейчас, не все ныне публикуемое - макулатура. Да вот тиражи упали в сотни раз, а цены взлетели, что сделало хорошие книги недоступными для миллионов. Не эти издания определяют лицо книжного рынка. И речь пойдет не о них, а о судьбе той литературы, что вышла в свет до рождения «поколения Pepsi».
Таможня не даёт «добро»... И не надо
Пункты приема вторсырья завалены не только старыми газетами и использованной бумажной упаковкой, но и самыми разнообразными книгами: художественными, научными, техническими, историческими, политическими, философскими... Бесспорно, часть из них устарела, часть изначально были малоценными. Но весьма многие принадлежат к категории «вечных», их ценность с годами только растет. Таможня не даст «добро» при попытке вывезти такие книги за рубеж: любое издание до 1945-го считается у нас в стране национальным культурным достоянием. Когда одна моя знакомая - физик, профессор, заслуженный деятель науки - собралась эмигрировать в Германию, ей не позволили взять с собой довоенные книги по медицине, написанные родным отцом!
Но разрешение таможни не требуется для переработки национального культурного достояния в туалетную бумагу и картон, если «литературно-макулатурный» процесс происходит на месте, без вывоза «сырья» за рубеж. Это не противоречит никаким писаным законам. А неписаные, нравственные - не в счет.
Сдача книг в макулатуру стала массовой, по моим наблюдениям, в начале текущего века. Хотя в 90-е годы жизнь была, пожалуй, еще хуже, но книги до поры не выбрасывали. Сохранялась инерция традиционного уважения к книге.
Макулатура общего назначения и элитарная
Я регулярно прохожу мимо нескольких приемных пунктов. Скажу о двух. Один расположен , в обычном районе, «усредненный житель» которого типичен для города. Другой - в микрорайоне за комплексом зданий Физико-технического института, жилье здесь строили в 60-70-е преимущественно для семей сотрудников института. Потому здесь преобладали научные сотрудники, инженерно-технические работники и специалисты высокой квалификации.
И хотя за прошедшие десятилетия местное население утратило былую «чистоту рядов», средний уровень образованности и культурных запросов и сейчас заметно выше общегородского. Это отражается и на «качестве» поступлений: принимаемая тут за символическую плату макулатура явно превосходит по «литературному уровню» таковую на других аналогичных точках. Невеселый каламбур получается.
Впрочем - стоп! О каких культурных запросах сдатчиков макулатуры можно говорить, когда речь идет не о чтении, а о фактическом выбрасывании (слово «продажа» здесь неуместно) книг. Трудно представить, чтобы люди, любовно собиравшие домашнюю библиотеку, бережно передавая ее из поколения в поколение, сами отнесли дорогие им томики на макулатуру. Но - «иных уж нет, а те далече». Избавились от этого наследия их потомки (некоторых из них я тоже знаю лично). Знаменитое шекспировское «порвалась связь времен» - как раз про наш случай.
Приемщики макулатуры с охотой перепродают мне книги по тройной цене - спасаю что могу. Суммы-то все равно бросовые, и доходы позволяют спасти куда больше, чем выходит на практике. Но куда девать столько книг? Дома места нет, а среди друзей и знакомых не хватает таких, кому бы я мог сделать подобный подарок - ценный для них и финансово необременительный для меня.
Расскажу кратко о нескольких из спасенных от уничтожения книг.
«Очерки первобытной экономической культуры» - фундаментальный труд русско-швейцарского историка и этнографа, профессора Киевского университета Николая Ивановича Зибера. (К слову, Карл Маркс считал его лучшим своим толкователем и популяризатором в России.) Этот перевод с немецкого издания 1883 г. вышел в СССР в 1937-м. .
Вот учебники по высшей математике и теоретической механике издания «Кассы Взаимопомощи Студентовъ Петроградскаго Политехническаго Института императора Петра Великаго» и Московского Императорского Университета 1915-го и 1916 гг.
А вот довоенные издания гениального творца физики ХХ в. Макса Планка и отечественного классика нелинейной механики Н. Н. Боголюбова
По надписям на книгах я узнал фамилию одного из их былых хозяев - он умер несколько лет назад. Для меня, однако, оказалось новостью, что его отец (а может, дед?), до революции тоже был профессором университета. Их ныне здравствующие потомки учеными не стали, а дети тем более не пойдут в науку.
Но почему они не вынесли ненужную им литературу в вестибюль института, поставив рядом кружку для мелочи? Книги бы не пропали, а денег их владельцы насобирали бы уж точно не меньше, чем выручили за сданную макулатуру.
Не подумайте, что такой печальный конец выпадает в основном на долю научной и специальной литературы - она, мол, быстро устаревает, да и читатель ей требуется особый. В курганах бумажного мусора находят последнее пристанище Чехов, Достоевский, Пикуль, Фенимор Купер, тома из серии «Классики и современники» - все то, что раньше было дефицитом. И популярные исторические романы Дюма, которые в 80-е годы продавали по талонам в качестве приза за сданные в приемный пункт сети «Стимул» бумажные отходы (на книгах «макулатурной» серии нанесена особая метка), снова стали макулатурой - круг замкнулся. Дополняют картину груды «толстых журналов» - тут и «Новый мир», «Знамя», и «Нева», «Иностранная литература», и прочие кумиры «шестидесятников».
Вперемежку лежат труды Сталина, выпущенные в конце 40-х - начале 50-х, и запрещенные им сочинения Троцкого, переизданные в «перестройку». Приснопамятная трилогия воспоминаний Брежнева («Малая Земля», «Возрождение», «Целина») и тома сборника его речей «Ленинским курсом» бесконфликтно соседствуют с автобиографическими «очерками литературной жизни» Солженицына «Бодался теленок с дубом» и другими его книгами.
Мемуары Брежнева впервые вышли в свет в 1978 г. в «Новом мире», а «Теленок» - в 1975-м в парижском издательстве русской книги ИМКА-Пресс. В Советском Союзе солженицынские «очерки» успели опубликовать в последний год его существования - в 1991-м - в том же «Новом мире». Затем последовали отдельные издания.
Тут же - и довоенное Полное собрание сочинений Ленина. Как оно пережило оккупацию ? Уличенных в хранении ленинских книг гитлеровцы расстреливали на месте. За одно это можно было бы в наши дни и пощадить чудом уцелевшие тома.
«Ваше слово, товарищ маузер»: оружие вместо литературы
Жизнь сегодня нелегкая у многих. Но дело не в бедности как таковой, якобы заставляющей расставаться с домашними библиотеками, - ведь от вырученных считанных копеек материальное положение не улучшится. Произошло драматическое изменение отношения к книге как к нематериальной ценности. Обрушение полуторавековой культурной традиции российской интеллигенции: прочитанные книги нельзя выбрасывать подобно стоптанным ботинкам! А это неизбежно повлекло за собой и материальное их обесценивание.
Особенно грустно видеть, как бомжи с протухшими физиономиями приносят собранные бутылки и ставят их рядами перед приемщиком вторсырья в метре от перевязанных стопок книг. Нехорошее соседство. Еще больнее, когда при этом узнаю корешки давно знакомых, любимых книг - таких же точно, как те, что стоят на полках у меня дома. Что ждет мои?
Арнольд Тойнби vs Евгений Евтушенко
Выдающийся английский историк Арнольд Тойнби ввел понятие социального подражания - мимесиса (от греч. mimesis - подобие, воспроизведение). Это тип поведения, при котором представители низших слоев общества стараются механически перенять стиль жизни занимающих на социальной лестнице ступени повыше. Аристократ Тойнби не только не осуждал высокомерно такое поведение, а, напротив, считал его продуктивным, полезным и прогрессивным. Он писал: «При длительном ношении маска прирастает к лицу и становится частью естества».
Если Тойнби прав, то 70 лет Советской власти, при которой существовал почти государственный лозунг «книга - лучший подарок», подкрепленный беспрецедентными в мировой истории тиражами литературы всех видов, оказались слишком малым сроком. Ведь семь десятилетий - только три поколения. Маска не успела прирасти к лицу. По крайней мере, у очень многих наших сограждан.
А может, ее отодрали с мясом?
В советской печати едко вышучивали то, что Тойнби назвал «социальным мимезисом». Помню карикатуру, опубликованную в середине 70-х в сатирическом журнале «Крокодил», - с шиком разодетая супружеская пара обращается в пункт проката: «Мы принимаем гостей, поэтому нам нужен сервиз на 12 персон и двенадцатитомник Флобера...»
В 1980 г. Евгений Евтушенко написал гневное стихотворение «Директор хозяйственного магазина» - о тех, кого дефицит качественных товаров народного потребления* делал местными царьками:
...Директор хозяйственного магазина,
ты прешь в «Мерседесе» неотразимо...
бывший ничем, оказавшийся всем,
ты едешь надменно на «Бони М».
В квартире твоей стоят, нечитаемые,
как мебель души, Пастернак и Цветаева.
Зачем же ты отнял их у студента,
еще никогда не вдыхавшего «Кента»?
В стране Толстого и Достоевского
ты стал заправилой, торговец стамесками!
В стране Платонова и Булгакова
ты вырос в гиганта, торговец лаками!
Будь проклят, алхимик и лжечародей,
строитель страдающих очередей!..
Нужно честно признать: книжный дефицит в СССР был обусловлен не только высоким, скажем так, «квалифицированным спросом» на хорошую литературу. Спросом, который не могли удовлетворить гигантские тиражи в сочетании с неправдоподобно низкими по меркам рыночной экономики ценами. Соизмеримую роль в формировании книжного дефицита играла и массовая мода на «корешки на полках» - в полном соответствии с концепцией Тойнби. Иногда этот ажиотажный спрос принимал невообразимо уродливые формы.
Ошибся ли Рэй Брэдбери?
На смену книгам пришли социальные сети // pixanews.com
В 1953 г., на пике маккартизма, в США выходит знаменитый роман-антиутопия Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» (вскоре, в 1956-м, его переиздают в СССР). Автор рисует отвратительный образ будущего тоталитарного** общества потребления.
_________________________________
** Не люблю этот квазинаучный ярлык, употребляю в данном случае как цитату, поскольку его использовал Брэдбери.
В описанном Брэдбери будущем строительные конструкции, мебель, одежда, все бытовые предметы делаются из негорючих материалов. Пожары в традиционном смысле слова стали невозможны - гореть нечему. Но профессия пожарного тем не менее сохранилась, и ее представители окружены всеобщим уважением. О том, что когда-то они гасили пожары, никто не помнит. Уже многие поколения пожарные занимаются прямо противоположным: по вызову бдительных сограждан их машины мчатся туда, где обнаружены запрещенные книги - не определенные произведения, занесенные в особый список, а книги как таковые. Все они запрещены! Любая книга потенциально опасна для общественного спокойствия.
Обнаруженные книги обливают керосином и сжигают (как известно, Fahrenheit 451 - температура воспламенения бумаги) прямо на месте «преступления». Владельцев арестовывают, отправляют в сумасшедшие дома. Главный герой переживает мучительную эволюцию сознания: в начале книги он честный пожарный, а в конце - подпольщик, скрывающий книги.
В этом обществе люди интересуются только материальными ценностями и развлечениями. Им неведомы негативные эмоции. Даже умерших, чтобы не портили настроение живым, кремируют через пять минут после смерти. «Духовность» полностью исчерпывается просмотром бесконечных бессмысленных телесериалов «про родственников». Во времена, когда мутный экран телевизора был размером с почтовую открытку, Брэдбери с удивительной прозорливостью описал современные плоские экраны - во всю стену, с цветным, объемным интерактивным изображением. В ушах у людей будущего приемники-передатчики «ракушка» - прообраз современных Bluetooth.
Но в главном Брэдбери ошибся: гораздо эффективнее запретов и сжигания книг оказалась такая «свобода слова», при которой в информационном (точнее - дезинформационном) шуме тонет, растворяется любое умное литературное произведение. Примечательно, что на родине, в «самой демократической стране мира», Брэдбери сразу столкнулся с цензурированием текста книги без согласия автора. Потом поумнели и ограничения сняли.
А может, Брэдбери не ошибся, а, наоборот, достиг своей высокой цели - «не предвидеть, а предотвратить будущее».
Занимай пост главы идеологического сектора в Политбюро ЦК КПСС не «человек в футляре» Михаил Суслов, а творческая личность типа Сергея Кургиняна, остались бы Бродский с Солженицыным без Нобелевских премий по литературе. Их бы не выдворяли из страны, а печатали умеренными по советским меркам (т. е. огромными - по западным) тиражами. Таким «нобелевки» не дают.
Бродский вообще не представлял никакой опасности для Советского государства. Пострадал, по сути, ни за что. Он даже обиды на власть не затаил: время, проведенное в ссылке «за тунеядство» в Архангельской обл., назвал «самым счастливым в жизни». Там его стихи публиковали в районной газете «Призыв».
Солженицын - дело другое: он открытый враг советской власти. Чтобы его не слушали ночами по «радиоголосам» и не перепечатывали под копирку, нужно было поступить иначе. Под одной журнальной обложкой напечатать его фантазии на тему «десятков миллионов невинных жертв, уничтоженных в ГУЛАГе», а рядом поместить сухие официальные справки о реальном числе осужденных, указать, за что они сидели, привести показатели смертности, нормы питания и зарплаты (sic!) за их якобы рабский труд. Архивы следовало рассекретить 50 лет назад, а не в 90-е - когда «поезд ушел».
А для особо чувствительной интеллигенции, страдающей идиосинкразией к советскому официозу, надо было опубликовать рядом с текстом Солженицына рассказ В. К. Алмазова «Сука ты позорная». В нем бывшие колымские зэки делают детальный «разбор полетов», обсуждая главы «Архипелага ГУЛАГ». Не будучи членами Союза писателей СССР, они не стесняются в выборе выражений...
Брэдбери в СССР многократно переиздавали, экранизировали. Его любили и читатели, и власть. Власть - не вполне бескорыстно: он, обличая гнилость буржуазного общества, был как бы «попутчиком». Но правильных выводов из знаменитой антиутопии наши власти, в отличие от американских, не сделали. Запретный плод сладок по определению, независимо от истинного вкуса и даже при полной несъедобности.
Я нашел книжку Брэдбери 1956 года издания. Притом даже не в стопке макулатуры, а в местечке еще похуже.
Растерзанные тела жертв не показывают крупным планом
Да разве можно сильнее унизить книгу, чем приговорив к переработке на туалетную бумагу? Оказывается, можно.
За последние годы насмотрелся всякого. Привык. Меня потрясла такая картина: на площадке возле мусорных контейнеров стоит выброшенный старый унитаз, причем его едва видно под горой книг чуть ли не по всем отраслям знания. На редкость широки были интересы хозяина библиотеки. Но о его профессии гадать не приходится, глядя на разбросанный всемирно знаменитый десятитомник «Теоретическая физика» Л. Д. Ландау и Е. М. Лифшица, другие книги по физике.
Именно там я подобрал Брэдбери. Томик лежал раскрытый, «в обнимку» с другим культовым изданием времен хрущевской «оттепели» - «10 дней, которые потрясли мир» Джона Рида издания 1957 г. А доминантой этого «натюрморта» был старый унитаз.
Первый инстинктивный порыв - сфотографировать бы! Никакая придуманная метафора не сможет лучше передать масштаб гуманитарной катастрофы, что постигла наше общество. Но чуть поостыв, я передумал. Крупный план хорош разве что для судмедэкспертов. Неэтично выставлять на публичное обозрение изуродованные тела. У жертв терактов и несчастных случаев есть родственники, не нужно причинять им дополнительную боль. А у книг есть авторы, нельзя оскорблять их память, выставляя на обозрение, как потомки глумятся над делом их жизни.
http://2000.net.ua