(no subject)
В январе меня угораздило прийти записаться в Публичную библиотеку в день ее 200-летия. В честь этого мегасобытия мне был торжественно вручен календарь. Я в тот день отлично проработала до закрытия, вышла на уже пустеющий Невский, полюбовалась на витрины Елисеевского и тут меня накрыло историей. Я подумала: "Вот отличный же был день 14 января 1814 - одна всеевропейская война уже закончилась, можно было опять думать о хорошем и открывать библиотеки. И 14 января 1914 года был хорошим - на горизонте не было и намека на другую всеевропейскую войну. Наоборот - накануне был самый тучный год за всю историю Российской империи." Сию светлую мысль я выбросила в Фб и даже собрала кучку лайков. Дура - знала бы, что через полтора месяца опять начнется война, молчала бы.
Но я не про сегодня, я про то, что было сто лет назад. В Огоньке написали, как европейский народ пишет свою историю Первой мировой http://www.kommersant.ru/doc/2479929.
Я в этой связи вспомнила про Первую мировую в собственной семейной истории и в очередной раз подумала, как странно в войне быть мирным жителем.
В 1916 году семья моего прапрадеда, как и множество других белорусских семей, отправилась в эвакуацию. Почему-то больше всего в 1915-1916 году было эвакуировано людей именно из Гродненской губернии. Насколько трудным был их путь, история умалчивает. Но в конце-концов прапрадед с детьми, среди которых была моя 17-летняя прабабушка, осели где-то в Нижнем Новгороде. Про семью прапрадеда мне известно мало. Я знаю, что двое его сыновей в 1911 году уехали в Америку и, видимо, стали тем полем, на котором была написана классика социальной антропологии - книга "Польский крестьянин в Европе и Америке". Полагаю, что некоторое количество его потомков до сих пор обитают в окрестностях озера Мичиган.
Про быт беженцев в России, в отличие от эмигрантов в Америке, никто ничего не написал. Ни как их расселяли, ни где они трудоустраивались.
Видимо, жили они в каких-то бараках, огороженных и отделенных от основных горожан. Вскоре рядом с этими бараками появились бараки для военнопленных.
Вот там-то у моей прабабки и закрутился роман с пленным австрийским юношей. Яркий и безнадежный. К 1920-1921 году пленных и беженцев начали отправлять по домам. Как ни рвалась моя прабабка уехать с возлюбленным, ничего у нее не получилось - дед не позволил. Ее вернули домой, выдали замуж за надежного тихого парня. У них родились трое детей. Прабабушке предстояло пережить еще одну войну, но уже без эвакуации.
До самого начала Второй мировой войны, до того дня, как советская власть вошла в Западную Беларусь, она переписывалась со своим австрийским другом.
Он тоже женился, правда, довольно поздно. Где-то в конце 20-х годов у него родился сын. Я видела его фотографию с мальчиком лет 6-8, подписанную 1935 годом.
К счастью, и сыновья моей прабабушки, и сын ее друга оказались слишком мелкими, чтобы пойти воевать друг с другом во второй мировой войне. Иначе было бы совсем печально.
Но я не про сегодня, я про то, что было сто лет назад. В Огоньке написали, как европейский народ пишет свою историю Первой мировой http://www.kommersant.ru/doc/2479929.
Я в этой связи вспомнила про Первую мировую в собственной семейной истории и в очередной раз подумала, как странно в войне быть мирным жителем.
В 1916 году семья моего прапрадеда, как и множество других белорусских семей, отправилась в эвакуацию. Почему-то больше всего в 1915-1916 году было эвакуировано людей именно из Гродненской губернии. Насколько трудным был их путь, история умалчивает. Но в конце-концов прапрадед с детьми, среди которых была моя 17-летняя прабабушка, осели где-то в Нижнем Новгороде. Про семью прапрадеда мне известно мало. Я знаю, что двое его сыновей в 1911 году уехали в Америку и, видимо, стали тем полем, на котором была написана классика социальной антропологии - книга "Польский крестьянин в Европе и Америке". Полагаю, что некоторое количество его потомков до сих пор обитают в окрестностях озера Мичиган.
Про быт беженцев в России, в отличие от эмигрантов в Америке, никто ничего не написал. Ни как их расселяли, ни где они трудоустраивались.
Видимо, жили они в каких-то бараках, огороженных и отделенных от основных горожан. Вскоре рядом с этими бараками появились бараки для военнопленных.
Вот там-то у моей прабабки и закрутился роман с пленным австрийским юношей. Яркий и безнадежный. К 1920-1921 году пленных и беженцев начали отправлять по домам. Как ни рвалась моя прабабка уехать с возлюбленным, ничего у нее не получилось - дед не позволил. Ее вернули домой, выдали замуж за надежного тихого парня. У них родились трое детей. Прабабушке предстояло пережить еще одну войну, но уже без эвакуации.
До самого начала Второй мировой войны, до того дня, как советская власть вошла в Западную Беларусь, она переписывалась со своим австрийским другом.
Он тоже женился, правда, довольно поздно. Где-то в конце 20-х годов у него родился сын. Я видела его фотографию с мальчиком лет 6-8, подписанную 1935 годом.
К счастью, и сыновья моей прабабушки, и сын ее друга оказались слишком мелкими, чтобы пойти воевать друг с другом во второй мировой войне. Иначе было бы совсем печально.