(no subject)
Забрела в Сайгон пожевать нэмов с пивом, поняла, что странным образом периодические посиделки во вьетнамских кафе проходят как бы пунктиром через всю мою московскую жизнь. Многие вечера здесь запомнились.
-Почему ты сегодня одна? - спрашивает меня круглолицый и седовласый вьетнамец, старший здесь, хотя он уж точно никак не может меня помнить.
- Мой человек.. уехал, - отвечаю, и понимаю, что сформулировала это так, как если бы была собакой. Некоторое время недоумеваю по этому поводу, пока мне не становится тепло от его искренней улыбки и взгляда глаз, сложившихся в два перевернутых полумесяца.
И я понимаю, скольким людям сюда просто нельзя. Пока они не изживут у себя если не махровый нацизм, то как минимум брезгливость ко всем людям не-белой расы. А нужно-то так немного: просто оставить за другими людьми право быть другими, разговаривать на птичьем языке, жить в соломенных домах, есть куриную лапшу с бадьяном и манго с орехами и креветками. А мне нравится слушать их тоновый язык. Смешно, но у них и русский становится тоновым, стоит им лишь открыть рот.
По вечерам здесь собирается любопытная публика - неформалы, лесбиянки, странноватые пары, гики. По очереди заводят музыкальный автомат. Кто бы знал, откуда он у них взялся - в каждом вьетнамском кафе есть такой. Музыки плохой в нем, кажется, нет по определению. Сначала начинаю подпевать, мурлыкая под нос, и только потом вспоминаю, какого дремучего года эта песня и чья она.
Ухожу всегда с позитивом и добром в душе, хочется дышать запахом ночи и верить, что все хорошее когда-нибудь обязательно сбудется.
-Почему ты сегодня одна? - спрашивает меня круглолицый и седовласый вьетнамец, старший здесь, хотя он уж точно никак не может меня помнить.
- Мой человек.. уехал, - отвечаю, и понимаю, что сформулировала это так, как если бы была собакой. Некоторое время недоумеваю по этому поводу, пока мне не становится тепло от его искренней улыбки и взгляда глаз, сложившихся в два перевернутых полумесяца.
И я понимаю, скольким людям сюда просто нельзя. Пока они не изживут у себя если не махровый нацизм, то как минимум брезгливость ко всем людям не-белой расы. А нужно-то так немного: просто оставить за другими людьми право быть другими, разговаривать на птичьем языке, жить в соломенных домах, есть куриную лапшу с бадьяном и манго с орехами и креветками. А мне нравится слушать их тоновый язык. Смешно, но у них и русский становится тоновым, стоит им лишь открыть рот.
По вечерам здесь собирается любопытная публика - неформалы, лесбиянки, странноватые пары, гики. По очереди заводят музыкальный автомат. Кто бы знал, откуда он у них взялся - в каждом вьетнамском кафе есть такой. Музыки плохой в нем, кажется, нет по определению. Сначала начинаю подпевать, мурлыкая под нос, и только потом вспоминаю, какого дремучего года эта песня и чья она.
Ухожу всегда с позитивом и добром в душе, хочется дышать запахом ночи и верить, что все хорошее когда-нибудь обязательно сбудется.