Москва в Отечественной войне 1812 года глазами Л.Н. Толстого. Часть 2

[toptigki]

II ВСТУПЛЕНIЕ ФРАНЦУЗОВЪ ВЪ МОСКВУ

В 4-м часу пополудни войска Мюрата вступили в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.




А.-Ж. Гро - Портрет Мюрата, короля Неаполя



Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находится городская крепость - le Kremlin.



Церковь Николы Явленного

Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.

- Что-ж, это сам, что ли царь ихний? Ничего! - слышались тихие голоса.

Переводчик подъехал к кучке народа.

- Шапку-то сними… шапку-то, - заговорили в толпе, обращаясь друг к другу.

Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля. Дворник, прислушиваясь с недоумением к чудному ему польскому акценту и не признав звуки говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили и прятался за других.




Ф. Жерар -  Иохим Мюрат, 1808 г.

Мюрат подвинулся к переводчику и велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада. „Хорошо“,- сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.

Артиллерия на рысях выехала из-за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Воздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.




Ф.Я. Алексеев - Кремль. Троицкая и Кутафья башни

В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат бежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейных выстрела раздались из-под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежали назад.

Послышалось еще три выстрела из ворот.

Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из-за щитов. На лицах французских генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменит упорным, сосредоточенным выражением готовность на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Воздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал: feu (Пли!), и два свистящих звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам, и два облака дыма заколебались на площади.

Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий крик в воротах, и из-за дыма появилась фигура человека без шапки и в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. „Feu!“ повторил артиллерийский офицер, и в одно и тоже время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.



Н. Самокиш - Артиллеристы

За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом вдоль стен к Знаменке.

- Enlevez-moi ça (Уберите это!),- сказал офицер, указывая на бревна и трупы, и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду.

Кто были эти люди, никто не знал „Enlevez-moi ça“, только сказано было про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: „Ces misèrables avaient envahi la citadelle sacrée, s'étaient emparés des fusils de l’arsenal, et tiraient (ces misérables) sur les français. On en sabra quelquesuns et on purgea le Kremlin de leur présence“ („Эти несчастные захватили ружья арсенала и стреляли по французам. Некоторых из них порубили саблями и очистили Кремль от их присутствия“).

Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон Сената на площадь и раскладывали огни.




Ф.Я. Алексеев - Сентская площадь. Сенат

Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи еще размещались по Воздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев. Французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.

Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/2 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустынным и богатым домам, так навсегда уничтожилось войско, и образовались не жители и не солдаты, а что-то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой-нибудь квартал Москвы не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными рукавами пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.



А. Апсит - Грабеж французов в Москве

В этот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилие жителей и мародерство, о том чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры, люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет кучей по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.

Житлей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в которой они вошли прежде всего. Солдаты-кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишних, все-таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили, и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу остматривать город и по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля: точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.



С.И. Львов - Грабежи и насилие французов в Москве

-




И.К. Айвазовский - Пожар Москвы в 1812

Французы приписывали пожар Москвы au patrilotisme féroce de Rastopchine (дикому патриотизму Ростопчина), русские - изуверству французов. В сущности же причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе 130 плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях-владельцах домов и при полиции бывают почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличится вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotism féroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виновато. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей-нехозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а во всяком случае хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.




В. Верещагин - Зарево Замоскворечья
Как ни лестно было французам обвинять зверство Ростопчина, и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна была сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не оставалась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеб-соль и ключи французам, а выехали из нее.

В 16:00 мы узнаем как хозяйничали французы в городе.